Гогия Немсадзе не мог простить себе, что не сумел ответить начальнику смены. Злился, из себя выходил, думал: «Язык я проглотил, что ли, почему не смог ответить ему? Надо будет разузнать, что за парень этот Хидашели! Много воображает. Ничего, я ему воткну».

Вскоре такой случай представился. Из печи взяли пробу для анализа, и в этот момент подошел Леван. Гогия предложил начальнику смены сигарету. Хотя Хидашели только что курил, но, чтобы не обидеть помощника сталевара, сигарету взял. К тому же ему не хотелось, чтобы Немсадзе подумал, будто он все еще помнит недавний их разговор. Гогия подошел к огромной железной ложке и прикурил от расплавленной стали. Рука Левана, готовая достать из кармана спичку, как будто окаменела. Он понял, чего хочет Гогия. Рабочие уставились на начальника смены. И он принял вызов. Достал из кармана черные очки и как ни в чем не бывало взглянул через окошечко в печь. Потом спокойно поднес сигарету к окошку и прикурил. Адский зной ударил в лицо, но он стерпел. Отступил на два шага и дал знак рабочему в будке, чтобы он открыл окошко наполовину. Подозвал Гогию, показал на заднюю стену, сказал, что она плохо починена и небрежно обсыпана доломитом.

В печи кипела сталь. Пламя бушевало на поверхности.

Помощник сталевара не выдержал. Он быстро замахал головой, давая знать начальнику смены, что тот прав, и отпрыгнул назад. Леван не двинулся с места, рукой подал знак рабочему, чтобы закрыл окно.

Огромная стальная створка опустилась. Огонь снова заперли в печи. Леван облегченно вздохнул… Еще немножко, и эту адскую жару не выдержал бы и он. Затянулся сигаретой, выбросил окурок и перешел к третьей печи.

Пристыженный Гогия отер пот со лба, подошел к огромному вентилятору и чуть не сел на него, рискуя насмерть простудиться.

Из шестой выпускали сталь. Она, казалось, с трудом удерживается в печи, вот-вот вырвется. Ковш наполнялся медленно.

Леван стоял неподалеку от желоба и жадно смотрел на вырывающуюся сталь — свою первую плавку в руставском мартеновском цехе. Ему захотелось пить, он подошел к будке. Здесь шум мазутных форсунок был не так силен. Мастер последовал за ним.

— Кажется, дела идут хорошо! — сказал Арчил.

Леван глотнул газированной воды, прополоскал рот, выплюнул воду, затем поставил пустой стакан на прилавок и небрежно подтолкнул его так, что стакан проехал по стойке и стал на место.

— Средне, дорогой Арчил. Что же это за смена? Надо хотя бы шесть скоростных плавок давать.

«Дай тебе бог здоровья», — улыбнулся в душе Арчил Хараидзе.

Вдалеке показалась девушка в белом халате. Леван узнал сотрудницу экспресс-лаборатории — сегодня он уже третий раз встречался с ней. Девушка кого-то искала. Рабочие указали ей в сторону будки с газированной водой. Она повернулась и направилась прямо к Арчилу. Увидев Левана, она растерялась. По правилам она должна была передать заключение мастеру, но, увидев начальника смены, заколебалась: вдруг Хидашели обидится? Он понял ее замешательство и показал глазами, чтобы она отдала анализ Арчилу.

Хараидзе это понравилось. Он посмотрел на бумагу и сморщился.

— Что случилось?

— Сера увеличилась! — Мастер передал бумагу Левану.

— Ничего, — улыбнулся Леван, — принесите руду, шлак приготовьте до полировки.

В пяти печах дела шли хорошо. Еще до чистого кипения стали удалось выиграть полтора часа. Оставалось наверстать время и провести скоростную выплавку и в шестой печи. Если бы не эта проклятая сера! Леван решил раскисление стали произвести не в ванне печи, а в ковше. В таком случае он мог бы выпустить шесть скоростных плавок.

«Вообще-то и пять неплохо», — успокаивал он себя. Потом обратился к мастеру и поделился с ним своим решением.

Арчил понял, что это вежливая форма приказа.

— Я пойду проверю ферросилиций!

Куски ферросилиция не понравились Левану. Ему бросилось в глаза множество крупных глыб, а по правилам каждый кусок не должен превышать двух с половиной килограммов.

Леван поднял два больших кома и понес их бригадиру шихтового двора.

Валико Азарашвили сидел за письменным столом. Когда Леван вошел в кабинет, он даже не поднял головы, сидел, уткнувшись в бумаги.

Леван разозлился, бросил на стол, под самый нос Валико, два огромных куска ферросилиция.

— В чем дело, товарищ? — Азарашвили подскочил и уставился на Хидашели. «Наверно, это и есть новый начальник смены».

— Взгляни — и поймешь! — отрезал Леван. — Не заставляй меня вторично приходить сюда. Чтобы за полчаса все было готово!

И Хидашели хлопнул дверью. Ровно через полчаса он подозвал сталевара первой печи:

— Борис, прошу ко мне.

Сталевар удивился, что начальник смены так быстро запомнил его имя.

— Слушаю, начальник.

— Я тебя прошу: иди и проверь ферросилиций, полчаса назад там не все было в порядке.

Сталевар про себя посмеялся, когда увидел, что ферросилиций заменен.

«Ага, наконец-то пробрало! Теперь мы вам покажем!» — подумал он и вернулся обрадованный.

Воздух через трубы ввели прямо в ванну печи.

Удалось ускорить варку. Сталь раскислили прямо в ковшах.

Шесть скоростных плавок в одну смену! Сталевары не верили в собственную победу. Поздравляли друг друга. Хвалили нового начальника.

Леван молчал, будто ничего не случилось, не хотел показывать своей радости.

Важа Двалишвили поднялся из разливочного пролета, издалека приветствовал Левана. Потом подошел и обнял друга:

— Молодец, браток, крепкую ты нам задал работу!

Обер-мастер Георгий Меладзе зашел к начальнику цеха и крикнул:

— Чего ты от него хотел? Он же очень хороший парень, новый начальник смены!

Элизбар ответил не сразу:

— Ты, наверное, не раз слыхал: «Новая метла по-новому метет». Дорогой Георгий, он прекрасно знает, как много значит первое впечатление. Ночью он явился в цех за три часа до начала смены и всем руководил сам. Но долго ли это будет продолжаться? — Элизбар задумался, потом сказал: — Дай бог, чтобы он продолжал в том же духе.

На оперативной летучке начальник цеха не смог выдавить из себя ни слова похвалы. «Пока рано, время покажет, что ты за птица», — подумал Элизбар, хотя в душе радовался успехам нового инженера.

— Что, трудно ему было хоть одно слово сказать? — искренне злился Важа Двалишвили.

— Эй, дорогой Важа, — с беззаботной улыбкой ответил Хидашели, — вспомни Макиавелли: «Неблагодарность — это вежливость королей». Садись-ка лучше в машину, довезу тебя до дому.

Леван возвращался домой. На стоянке такси заметил младшего Хараидзе, спорящего с таксистом, остановил свою «Волгу» и подозвал Васе.

— Садись! — Леван открыл дверцу.

Васо сел.

— Чего ты с ним торговался? — спросил Леван.

— В деревню собираюсь завтра. День рождения ребенка, вина надо привезти.

— А он что, не хочет?

— Конечно, хочет, но так дорого, что…

— Машину умеешь водить?

— А как же, в армии служил в авточасти.

— Очень хорошо. Я должен остаться здесь у товарища, а ты возьми мою машину и езжай в деревню.

— Что вы, начальник! — вырвалось у Васо.

— Говорю, бери. Не люблю, когда мужчина ломается.

Леван свернул на узкую улицу и остановил машину у маленького домика.

— Когда поедешь?

— Раз так, вечером сегодня.

— Тогда я сейчас выдам тебе доверенность. Поднимись в милицию. Дежурит мой друг, подашь ему, он заверит.

На другой день Васо вернул Левану вымытую, сверкающую «Волгу». Поблагодарил, но все не уходил, мялся, что-то хотел сказать и не решался.

— Ну, чего ты хочешь, выкладывай смелее, — подбодрил его Леван.

— А вы не обидитесь? Мне хотелось, чтобы и вы пришли на день рождения моего мальчика.

— Почему же нет, обязательно приду! — смеясь, ответил Леван.

Хидашели приехал с опозданием. Братья уже потеряли надежду и сели за стол.

Старший Хараидзе был тамадой. Увидев Левана, все встали.