— Ты не смеешь разговаривать с отцом таким тоном. Я отношу его за счет твоего дурного характера.

— Как вам будет угодно. Я устал от нравоучений. Все вокруг словно бы сговорились поучать меня: родители и учителя, начальники и старшие. Ни мне, ни мне подобным не требуются поучения. Пример — вот, что нам требуется, пример, которого вы нам дать не в состоянии.

— Выходит, что только на тебе и тебе подобных и держится мир!

— Я вправе не отвечать отцу на издевку!

— Хорошо, что ты хоть это усвоил!

— Я знаю много такого, чего ни ты, ни мой старший братец, первый заместитель министра и будущий министр, никогда не поймете!

«Будущий министр» Резо произносит с убийственной иронией.

— Мне, может быть, многое непонятно в этом пестром мире, но одно я знаю твердо: тот, кто ищет в этой жизни правду, — наивный дурачок, если не полоумный.

— И давно ты пришел к этому мудрому выводу?

— Гораздо раньше, чем ты появился на этот свет.

— Надо заботиться не только о себе, но иногда помнить и о других, — вмешался в разговор первый заместитель министра. — Не спорю, у каждого могут быть свои взгляды и принципы. И ты тут не исключение, живи, как тебе хочется, но об одном прошу тебя: оставь в покое то дело. Угомонись… хоть на пару месяцев, не бросай в воду все то, чему я отдал годы. Ты даже представить себе не можешь какие люди просили меня, чтобы я отговорил тебя копаться в архивах. Никто не жалуется, ни одна человеческая душа не заинтересована поднимать это дело заново: ни близкие погибшего, ни народ, ни районное руководство и вообще никто. Чего же ты хочешь? Каждый из них знает свое дело. Я прошу не только ради себя: не советую тебе связываться с этой публикой. Не могу понять, зачем ты сам накликаешь беду на собственную голову? Если бы кто-нибудь жаловался, еще куда ни шло! Мертвому ничем не помочь, а живым от нового расследования только одни неприятности.

— Только неприятности?

— Я пришел сюда не спорить, а договориться. Если ты будешь упорствовать в своем решении, карьере моей конец.

Молчание. Продолжительное и тягостное.

Все разом закуривают.

Звон часов, нежный мелодичный звон, доносящийся из гостиной.

И вновь пронзительная тишина.

— Так я могу надеяться, что ты наконец отступишься от этого дела? — Молчание Резо, видно, заронило надежду в душу первого заместителя министра.

— Не стану лгать, борьба настолько обострилась, что отступление для меня подобно смерти. Поверь, во мне говорит не спортивная злость. Я раз и навсегда обязан разобраться в самом себе.

— С кем ты борешься, с кем?! Ты что же, не знаешь, что, замахнувшись на одного, ты грозишь попасть в десяток других? Ты когда-нибудь видел клубок змей? Ты стремишься ухватиться за одну из змей, чтобы сломать ей хребет, но не можешь разобрать, где ее туловище. Ты хочешь взять ее за хвост, но кто знает, какой из хвостов принадлежит ей. Они так переплелись и перемешались друг с другом, что установить, где чей хвост или туловище невозможно. Поди разберись тут!

— Тем более, тем более! — в голосе Резо слышится отвращение.

Молчание.

— Ты-то чего молчишь? — неожиданно набросился на меня старший брат. — Что, считаешь ниже своего достоинства сказать хоть слово?

— С чего это ты вообразил вдруг, что я поддержу тебя?

— Прошу прощения, я совершенно позабыл, что вы великий ученый и вам нет дела до наших земных забот.

— На сей раз я тебя прощаю, — невозмутимо отзываюсь я.

— Ты неправильно меня понял. Это вовсе не ирония, а слова отчаяния. Как вы не хотите понять, что из-за этого треклятого, богом забытого дела он наживает влиятельных врагов не только себе, но и мне навсегда перерезает все пути…

— Для меня в жизни существует лишь один критерий — истина, — резко обрывает его Резо.

— Ну и кому нужна эта твоя истина? — взорвался молчавший до того отец, и я увидел, как жалко запрыгала его челюсть. — Истина нужна человеку лишь до тех пор, пока он неимущ и угнетен. Но стоит ему встать на ноги, набраться силы, как он сам же и начинает попирать эту истину. Не прикажете ли, уважаемый прокурор, подкрепить мои соображения конкретными примерами?

— Можете не утруждать себя. Ничего такого, чего я сам не знаю, вы мне не скажете. Поэтому позвольте откланяться.

Молчание.

Глухие шаги Резо, потом хлопанье закрывающейся двери.

И вновь гробовое молчание.

Сижу и не знаю, что делать. Может, и мне последовать примеру Резо? Но жаль отца.

И опять молчание нарушает первый заместитель министра:

— Если тебя не в состоянии понять даже родной брат, то что спрашивать с других?

Смешок. Злой, угрожающий смешок.

— Точно то же мог сказать в твой адрес и Резо, — не желая сердить отца, невозмутимо констатирую я..

— Нам с тобой никогда не понять друг друга, — резко обернулся ко мне старший брат.

Краткая передышка.

Потом он направился к стулу, на котором сидел Резо, и сел.

— Ты ученый, и ты кокетничаешь с грядущими веками. Твое имя уже вошло в энциклопедии и учебники. А я… я другой! Я живу сегодняшним днем. Мое имя будут вспоминать разве что мои дети и внуки, да и то редко. Я должен быть сильным сегодня, и сегодня я должен ощущать уверенность в самом себе. Именно сегодня я и должен добиться успеха, ибо с моей смертью и закончится моя жизнь…

Я медленно встаю.

— Наверное, и ты прав! — с расстановкой говорю я и поворачиваюсь к отцу: — Можно мне уйти?

В ответ — молчание.

Некоторое время я в нерешительности переминаюсь с ноги на ногу.

— Всего доброго!

Я вздохнул свободно, лишь заслышав за спиной стук захлопнувшейся двери.

Домработница налила чай. Но мой отец что-то задерживается Боясь, чтобы чай не остыл, домработница спешит к кабинету. Но, войдя в кабинет, она едва не лишается чувств. Отец сидит, навалясь всем телом на ручку кресла. В его остекленевших, как бы засыпанных золой глазах нет ни искорки жизни.

Но что произошло до того?

Какую тайну унес в могилу отец?

Неужели наша позавчерашняя ссора и свела его в могилу?

Но, может, неприятность приключилась с ним вчера? Где он был вчера поздно вечером? Почему он возвратился домой встревоженным, обессилевшим и опустошенным?

Отец умер. И мне уже никогда не узнать, что приключилось с ним вчерашним вечером, что окончательно сломило его.

Никогда мне не узнать, как он пришел к моему сводному брату и к своему младшему сыну Гоги…

Он нажал пальцем на звонок.

Никто не отозвался.

Он повторил звонок.

Тишина.

Он вернулся назад, вышел во двор и, обойдя дом, подошел к знакомому окну. Окно было наглухо закрыто. Он вновь возвратился к дверям квартиры.

Неожиданно взгляд его остановился на пломбе, висевшей на ручке двери. Он едва удержался, чтобы не упасть. Взяв себя в руки, он нагнулся, чтобы рассмотреть страшный предмет поближе. Сомнений не оставалось — квартира была запломбирована.

«Что могло произойти?»

«Может, с ним что-нибудь случилось?»

«А вдруг…»

Он почувствовал колющую боль в сердце.

Как поступить? Уйти домой или попытаться расспросить соседей?

Не отдавая себе отчета, он изо всей силы нажал на звонок соседней двери.

Дверь отворилась. В ней показалась молодая женщина, за ней вышел ребенок и, прижавшись головой к бедру матери, с любопытством стал рассматривать незнакомого мужчину.

«Кто вам нужен?»

«Я… я… я хотел повидать Гоги».

«Вы его знакомый?» — Женщина внимательно оглядела незнакомца с головы до ног.

«Д-да, — запинаясь ответил мужчина, — в некотором роде».

«И что же, вы ничего не знаете?» — теперь уже растерялась женщина и посмотрела на Гогину дверь.

«Нет, ничего. Меня долго не было в городе».

«Гоги похоронили месяц тому назад».

«То есть как это похоронили?» — Мужчина пошатнулся, голова его упала на грудь, словно в череп его пролился расплавленный свинец.