Он словно наткнулся на обомшелую полуразрушенную стену, выплывавшую из дымного сумрака справа и терявшуюся в такой же мгле слева. Стена преграждала вход в Пустоту, но в ней обнаружилась расселина. И вихрь, несущий с собой тысячи опавших листьев, песок, град, бог знает что еще, затягивал туда. И он не мог сопротивляться этой силе.

Он знал, что…

И снова его захлестнула ярость, разбудившая дремавшее в нем много лет прошлое. Ладонь стиснула рукоять ножа, Девятко оглянулся, задыхаясь от снедавшей его ненависти, и тотчас сник.

Усталость накрыла, а затем сомнения и сожаление по поводу столь внезапно потерянного друга.

В ту ночь каждый начал сходить с ума.

Отряд, ощетинившись множеством факелов, продвигался мучительно медленно.

Мгла бурлила, кипела, и, как обезумевший от бессилия зверь кидается на прутья клетки, так и она едва не кидалась на огонь. Постепенно нарастал вой — истеричный, неприятно высокий… Спустя полчаса вокруг громыхала несмолкаемая какофония.

Песнь смерти сотрясала все естество людей, мысли путались, настроение менялось с быстротой вихря, то горяча кровь исступленной яростью, то охлаждая диким страхом.

Наконец отряд остановился. Кони перепугались и отказались идти дальше.

Туман кружился и кружился, принимая бесконечное множество едва уловимых форм и очертаний — гротескные, уродливые лица с перекошенными размытыми ртами и огромными глазами; фигуры странных животных, чудовищ, детей, женщин, переплетавшиеся в сумасшедших танцах; линии, круги, ладони, следы на песке…

И сотни, тысячи, мириады ртов. Шепчущих, разговаривающих, кричащих, плачущих, молящих, проклинающих, воспевающих…

Искра сползла с седла и упала.

Она зажала уши. Закрыла глаза, сжалась в комок.

Я люблю тебя.

Где ты?

Где ты? Не прячься!

Темно.

Скажите мне… скажите мне, где она?

Там…

Да, теперь я вижу. Вижу.

Эй, очнись!

Почему твои глаза закрыты? Почему ты молчишь? Почему я не чувствую тебя?

Вчера порвалась нить. Я вдруг понял, что… нить порвалась, и…

Я до сих пор держу обрывки в руках.

Ты плачешь, но тело твое холодно.

Но я так люблю тебя.

Ты мой мир, мой дом, мой воздух, моя земля. Вот тропинка, по которой мы каждый день гуляли. Вот дворец — смотри, как играет солнце на позолоченных куполах.

А там, за холмами, — логово дракона, и сколько раз я побеждал его. Ради тебя. Ради твоей улыбки. Твоего смеха. Твоих волос. Тонких пальцев, сложенных вместе.

Ради твоих слез, застывших на щеках.

Ведь ты — это я!

Ты не могла умереть. Ты не могла сжечь мой мир.

Как ты могла… покинуть меня? Это невозможно. Я здесь совсем один. Нет больше ни тропинки, ни дворца, ни огнедышащего дракона.

Есть пустота, и мой взгляд вязнет в ней.

Когда-то я слышал (или мне это приснилось?), что есть другой мир, где нас много.

Но я не знаю, как его отыскать. Это долгий путь, и без тебя мне не пройти его.

Я люблю тебя.

Будивой Седобородый что-то бормочет, глядя на распростертое перед ним молодое тело. Позади него крутобедрая Белка плачет, вытирая слезы фартуком. Скорбные лица сереют в полумраке.

Тихо так, что слышно, как плещется о берег Крин.

Шелестят березы у княжьего заплота.

Низенький маленький мостик, и на нем лежит увядший кленовый лист.

Холодно.

Если бы я мог сказать, что люблю тебя, но… тебя нет, а значит, нет ничего.

Пустота вползает в меня… и я задыхаюсь.

«Нет! — Искра очнулась. Над ней метались люди, и громко кричал Черный Зуб, но она не замечала и не слышала их. — Нет! Неужели и он… и Светлогор».

Напротив нее Вьюнок. Как в дурном сне, она увидела выпавший из его рук факел, сверкнувшее лезвие ножа, скованные движения.

Кровь из горла, хлещущая на нее. Вьюнок медленно заваливается набок, а юное лицо выражает сожаление.

Искра закрылась руками. Она заплакала и одновременно засмеялась — нервно, неестественно.

А потом резко всё прекратилось.

У ее ног лежал Вьюнок с перерезанным горлом. Она вдруг поняла, что стоит над ним, освещая его и разглядывая, будто диковинку.

— Угрюм, успокойся! — говорил Горыня, держа под уздцы коня рослого бородатого дружинника, которого, в свою очередь, держали двое. — Не дури! Хватит нам Вьюнка. Он был молод и глуп. Но ты-то!

— Уйди! — чуть не плача, орал Угрюм. — Уйди, дай мне… — Он вдруг осекся, глаза его затуманились, с уголка губ стекла слюна.

— Чего? Чего «дай мне»?

— Освободите, освободите меня! — Угрюм одним ловким движением скинул державших его дружинников, взмахнул наотмашь кнутом, попав кому-то по лицу — в ответ разразились бранью, — вскочил на коня и вонзил тому в бока шпоры.

Конь дико заржал, взвился на дыбы, — Горыня выпустил из рук поводья и от неожиданности завалился на спину, прямо на столпившихся сзади воинов.

— Ах ты!..

Угрюм еще раз подстегнул коня, пригнулся к холке и кинулся в смертоносный туман.

Его было не остановить. Безумный крик Угрюма еще дрожал в воздухе, когда сначала голова коня, шея, затем руки воина, плечи, тело, — все плавно, неуловимо превратилось в мощный кровавый поток, влившийся в неистовство Хаоса.

Следом раздались крики, дружинники заметались, трепыхавшийся свет факелов больно бил в глаза. Что-то оглушительно кричал Злоба — что именно, не разобрать. Лещ ползал по земле в поисках упавшего факела — потухшего, втоптанного в землю.

И в самом центре охватившего людей безумия неподвижно стоял Черный Зуб, глядя наверх, туда, где крылось ночное небо. Он подставил ладонь, словно ожидая дождя.

Какая-то черная точка незаметно упала и расплылась по теплой ладони.

— Берегись! — завопил он. — Берегитесь! Закрывайтесь, не дайте факелам погаснуть!..

Вслед за этим на головы людей обрушился ледяной, настоящий кровавый дождь. Всех охватила паника — кто упал на землю, закрывшись руками или плащом; кто махал над собой факелами, в ужасе стряхивая крошащиеся от нестерпимого холода капли; кто забился под повозку.

Вопли, беготня — и багровые, почти черные стрелы, прорезающие воздух.

— Это смерть, ребята! Смерть!

Искра, чувствуя жалящие уколы кровавого ливня, ползла по земле. Голова кружилась, лица дружинников казались грязно-желтыми пятнами, забрызганными черными чернилами.

Неожиданно дождь остановился.

— Кто-нибудь цел? — спросил Черный Зуб. — Я спрашиваю, кто-нибудь уцелел?

— Да все вроде… — прозвучал ответ.

Медленно и, кажется, бесконечно устало поднялся Горыня.

— Надо жечь лес, — сказал Черный Зуб. — Нам не пробиться. Он не отпустит нас. Жечь все подряд и стоять здесь до утра.

Горыня коротко кивнул и сел на землю.

— Действуй, — бросил он. — Я сейчас, только передохну…

Искра подползла к нему, повернула его лицо к себе.

— Как ты? — чуть слышно прошептала она. Почему-то она была уверена, что даже сквозь рев мрака он ее услышит.

— Все в порядке. — Горыня попытался улыбнуться. — Только устал. Устал что-то…

Черный Зуб с дружинниками бегали в придорожной чаще с зажженными ветвями. Раз за разом вспыхивали деревья, окружая изможденный, потерявший было всякую веру в спасение отряд кольцом живительного огня.

Мрак скрылся, и наступившую тишину заполнил треск полыхающего леса. Дружинники хмуро смотрели на пляшущие языки пламени и щурили глаза.

Кроме Угрюма и Вьюнка погибли еще двое воинов. От них не осталось даже и следа.

Скоро рассвет. Ночь и так затянулась. Искра лежала в одной из повозок, воспринимая происходящее лишь урывками. Будто спала колдовским сном и не совсем проснулась.