Человек, к которому обратился великий князь, был стар, невысок ростом и очень подвижен. Одет был в просторную рясу красно-бело-черных цветов.
— Ничего, государь. — Священник вежливо улыбнулся, но тут же нахмурился. — Бог простит, бог всё прощает…
— Знаю, знаю, — поспешил прервать его Мечеслав, усаживаясь. — Андрей, ты как? Вижу, вижу, неважно… А мы вот тоже читаем. Берем с тебя пример.
Поодаль стоял худощавый человек с лицом в оспинах. Он держал увесистую книгу в свином переплете.
— Читай же, Матвей, — махнул рукой Мечеслав.
— Слушок до меня дошел… — начал Андрей, со стоном усевшись.
— Ты о свадебке? — натянуто улыбнувшись, спросил Мечеслав. — Ну как же… время пришло. Как и договаривались с венежанским князем.
— Отец! Ты же знаешь, как я отношусь к этому… союзу.
— Андрюша! Может, не будем сейчас об этом? — Тонкие пальцы Мечеслава постучали по столу. — Сынок мой, ваше преосвященство, нервничает. Скоро ведь знакомство с невестой…
— По слухам, эти венеги сущие дикари, — угрюмо сказал Андрей. — Это, конечно, хорошо. Только вот эта бестия… как ее?
— М-м-м… Искра? Да, кажется, Искра, — подсказал Мечеслав.
— Вот-вот. Что я буду с ней делать?
— Это уже тебе решать.
— Смеешься?
Мечеслав против воли улыбнулся. Священник, а вернее, принципар Великой Триединой церкви Клеомен придирчиво изучал запеченного с яблоками гуся.
— Ты же понимаешь… — донимал Андрей.
— Хватит, сын мой. — Мечеслав слегка хлопнул ладонью по столу. — Поговорим потом. Итак, друзья, выпьем и послушаем Матвея.
— Я прямо скажу, отец. Плевать я хотел на нее…
— Давай не будем, сын мой. Ну не при госте же. В самом-то деле! Успокойся! Уже все решено. Успокойся. Такой вечер… Читай же, Матвей!
— Великий князь Блажен, — прочистив горло, начал Матвей, — собравши войско и присоединивши к нему союзников — алар и вустов — двинулся быстрым шагом к городу Лух. Там имелся брод чрез реку Горынь. Его Величество намеревались переправиться чрез оную реку и выйти на равнины, где можно было широко встать и принять бой. Но противник опередил: легионы Тута из Эйкаv уже затаились средь пригородных садов. Воинство славного нашего повелителя, попав в засаду, билось насмерть, но гнусная измена алар и вустов склонила чашу весов в пользу противника. Увидев, что силы неравны, князь велел трубить отход; сердце его преисполнилось печали. Вересы отступали, теснимые неприятелем, к коему примкнули также и вероломные дубичи. Спустя два дня тремахи, изрядно потрепав наше войско, повернули назад. Тут Эйкский вступил в Пронту с величайшей помпой. Ему были оказаны всяческие почести, горожане призвали его на царствование. Но он не успел взойти на престол, так как был коварно умерщвлён завистниками…
— Надо же, какой был человек! — сказал Мечеслав. — А ведь Тут — выходец из низов. Его отец был рыбаком, насколько я знаю. Но… там говорится, будто батюшка печалился, так? А по-моему, батюшка отнюдь не печалился. Батюшка был в ярости. Чьи строки это? Кто написал?
— Акун, наш послушник, — ответил Клеомен. — Очень мудрый старец. Между прочим, участвовал в той битве при Лухе. И вы правы, Акун как-то сказывал, что Блажен, да пребудет в мире его прах, рубил головы боярские так, что сам весь забрызгался кровью. Но писать об этом, сами понимаете, не стоит. Ведь преподобный Блажен…
— …свят и непорочен, — закатив глаза, закончил князь. — Вернул нас в лоно истинной веры после стольких лет хождения во тьме. Знаем.
— Вот именно. — Священник рассердился и задергался. — И не надо насмешничать, ваше величество. Вы бы вспомнили, кто должен бы быть на моем месте? Кому наследовал священный трон храма нашего ваш батюшка? Но, несмотря на это, принципар я.
— А я скажу вам, преподобный Клеомен, — парировал Мечеслав. — Лев, вот кто должен был быть и на великокняжеском троне, и на священном. Лев — или убитые им Игнатий, Глеб, Василько и Антоний. Я уж не говорю о Романе, умершем во младенчестве. А я — и самый младший, и самый нелюбимый. Не зря ведь я Мечеслав: батюшка презирал вересские имена.
— Что вы такое говорите, ваше величество! — воскликнул Клеомен. — Все эти слухи о братоубийстве! Как вы можете?!
— А что, не так было?
— Не знаю, что ответить. Грешно об этом за столом…
— Вот и не будем ссориться, ваше святейшество. На носу праздник. Первый урожай…
— Которого нет, — подметил Андрей, морщась от ноющей боли в левой ноге. Она, в отличие от руки, как-то работала, но при этом постоянно болела. — Что же мы будем класть на алтари? Крапиву вместо снопов пшеницы? А может, пустые миски горожан, в знак скорби и голода? При этом все вместе дружно вознесем хвалу господу за милость и поклонимся всем трем его ипостасям…
Клеомен с перемазанными жиром губами застыл, не дожевав.
— М-да… — Мечеслав озабоченно погладил окладистую бородку. — Все так, все так. Мы в окружении. Везде враги, всюду.
Андрей отдался гневу. Его раздражало нытье отца, бесило притворное благочестие вертлявого лицемерного святоши, столь активно уплетавшего гуся. Пусть послушают.
— Давайте подведем итог, — сказал Андрей, пристально и нахально уставившись на священника, — насколько это было возможно с лицом, искаженным гримасой боли. — Как известно, тремахский император Аптомах Старыйvi лет триста назад решил ввести новую веру взамен устаревшей. Их старые боги: бог Земли Каян, бог Небес, Молний и Грома Даит и бог Смерти Прах — были объединены в одного бога: единого, неосязаемого, непостижимого, коего, значит, можно понять и почувствовать его благодатную силу через три всем известные сущности. Отец Милосердный, Отец Карающий и Отец Земной. Иньяр, Мизера и Терра.
Клеомен успокоился, скрестил руки на груди и внимательно слушал. Мечеслав украдкой посмеивался.
— Все вы знаете, — продолжал княжич, — что Аптомах, ничтоже сумняшеся, объявил тремахов богоизбранным народом, все остальные же, стало быть, превратились в изгоев и рабов и, что естественно, подверглись гонениям и истреблению.
— Какой же, однако, вы… умный. — Клеомен явно хотел сказать что-то другое, но вовремя сдержался.
— Вижу, вам нравится мой рассказ. Так продолжалось много лет. За это время в империи произошел церковный раскол, так как продолжать в том же духе означало уложить себя в могилу. Новая церковь простерла милость бога над всеми подвластными тремахам народами.
— Но ведь это правда, ваше святейшество, — сказал Мечеслав, успокаивающе похлопав принципара по руке. — После смерти Аптомаха империя начала терять свою власть. Вспомните предка нашего Всеслава, который просто люто ненавидел тремахов. И виной этому была, смею заметить, именно благословенная церковь Триединого бога вкупе с Молниями Девы-воительницы.
Клеомен ничего не ответил, продолжая хмуриться, и, покусывая губы, что-то бормотать себе под нос.
— Слава богам, — последнее слово Андрей выделил, — безумец Карл окончательно добил этого давно гниющего зверя — Треару. Мир избавился наконец-то от своей не в меру заботливой мамаши. Живут тремахи потихоньку на задворках, и хорошо бы, только вот у нас под боком уродился новый Аптомах — имя же ему Блажен. Всеслав, верно, перевернулся в могиле — такого потомка заиметь! Блажен сжег памятники нашим исконным вересским богам и вернул трехликое чудище. Даже создал отряд «божьих воителей» — все как у тремахов! И все возрадовались! Разорил добрый древний Дубич, разорил и еще много кого. Те же алары или равногорские кланы до сих пор скрежещут зубами при любом упоминании о Воиграде… В конце концов, видно, возомнив себя новым Адрианом-завоевателем, Блажен напал на умирающую Треару — своего кумира и учителя. И получил по шапке, после чего все растерял.
Князь замолчал. Клеомен, казалось, готов был заплакать.
— Результат правления деда очевиден: мы в окружении ненавидящих нас соседей, причем таких же вересов, как и мы, — упрямо продолжал Андрей, уставившись на пустую тарелку. — У нас нет ничего, кроме Кремля, за пределами которого нищета. Даже во дворце нашем пустота, даже слуг не хватает. Все бегут. В тот же Дубич.
