— Всему свой черед, но честным гражданам бояться нечего.

Лишь потом стало ясно, не так уж и трудно было догадаться, что эта устрашающая бумага не что иное, как копия показания приходского священника, данного суду в Леоне, внизу стояли подписи его самого и четырех других представителей местных семейств, приверженных властям, они сообщали о политической деятельности Эваристо и обвиняли его в шпионаже и государственной измене.

— Пусть выходят сюда и повыше поднимут руки Рубино Гарсия Кастро, сын Хуана и Эмериты, женат, земледелец, родился и проживает в Драгонте, Хосе Ольмос Наварро, сын Хосе и Хенары, женат, земледелец, родился в Чосас-де-ла-Сьерре, проживает в Драгонте, Архимиро Фуэнтес Каньямейра, сын Макарио и Микаэлы, женат, земледелец, родился и проживает в Драгонте, и Лонгинос Фернандес Коуто, сын Димаса и Исидры, женат, служащий, родился и проживает в Драгонте.

К запаху горящих свечей и еще не улетучившемуся пороховому дыму примешивалось едва уловимое зловоние страха, все четверо медленно приближались к Хенадио, с трудом переставляя ноги, совсем как марионетки, которых дергают за ниточки.

Мужчины с закутанными до глаз лицами вытащили специально для такой цели припасенные веревки, связали их всех весьма оригинально и практично, руки за спину, а от каждой руки веревка с затяжной петлей закинута на шею невольного партнера, идут, словно в одной упряжке, а если кто собьется с ноги, быть всем задушенными.

— Эти свиньи почти так же виноваты, как мерзавец Ресесвинто, но именно «почти» может их спасти, все зависит от вас самих. Ну-ка поднимите руку, кто тут их родственники и друзья.

Циничная ухмылка тронула губы Хенадио, видать, не очень-то он верил в дружбу, надо было как-то оправдать свой скепсис, он увидел только четыре поднятых вверх руки, то были жены.

— Вы можете их спасти, если каждая наберет по две тысячи песо, ищите, но не вздумайте предпринять что-нибудь такое, а то не успеете отче наш сказать, как отправитесь на тот свет, идите, даю вам полчаса времени.

— Господи боже мой! Да откуда нам взять восемь тысяч песет?

— Вы теряете драгоценное время, одна минута уже прошла, спешите, а то поздно будет.

— Простите моего Рубино, он не хотел подписывать, его священник…

— Убирайся!

Женщины вышли. Чарлот махнул рукой, было в его жесте что-то театральное, и его подручные стали действовать, судя по всему, по заранее продуманному плану. Один из них загнал пленников в ризницу и больше не появлялся. Другой покинул церковь, и его тоже больше никто не видел. Третий остался караулить и прохаживался по церкви, поглядывая на прихожан. Хенадио сел в высокое кресло под лепным украшением алтаря и тем самым как бы сделал знак, что служба окончена, все находившиеся в церкви уселись на сдвинутые скамейки, надо было дождаться, чтобы как-то проползли эти полчаса, самые долгие и томительные за всю их жизнь, такое мы переживали разве что во время войны, не знаю, что чувствовали другие мужчины, но у меня возникло ощущение, что запах страха прочно пристал к моей коже наподобие панциря краба, я сам стал похож на перепуганного краба, Чарлот играл свою роль, а я словно смотрел фильм с его участием, был пассивным зрителем и ничего не мог сделать, чтобы изменить сценарий, весь ужас в том, что я не сидел в темном зрительном зале, где можно скрыть свое смятение.

— Мы жалкие трусы.

— Заткнись, если не хочешь неприятностей. Нечего им было совать нос в политику, жили бы себе спокойно.

— Помолчите, черт возьми, и без того тошно.

Дон Панкрасио, школьный учитель, поднял руку, совсем как какой-нибудь из его учеников, когда ему приспичит в туалет, благословенный Святой Панкратий, без муки нет науки, его мучило чувство ответственности, он, очевидно, был здесь единственным из всех присутствующих человеком с образованием, а ученость всегда внушает уважение, во всяком случае, Хенадио обратился к нему на вы.

— Чего вам?

— Может, и негоже мне говорить, но здесь пролилась кровь Христа, а для верующих это кощунство, если ты не против, я хотел бы ее собрать.

— Делайте что хотите, мне-то что, какая это кровь, просто разбавленное вино.

— Тогда разреши.

Дон Панкрасио поднялся на алтарь и с необычайной мягкостью, вот уж не вязалось с его учительской суровостью, коснулся лица священника и прикрыл его покровом для святых даров, затем, шепча молитву, видно было, как шевелятся его губы, он нагнулся, попытался кое-как подобрать пролившуюся жидкость, напрасная затея, между тем кровь самого дона Ресесвинто стекала на дощатый пол, красная лужица медленно росла, после тщетных попыток, не осмеливаясь дотронуться рукой, он решил сохранить то немногое, что еще оставалось в чаше, выпрямился и не торопясь поставил ее на алтарь. Люди были так напуганы, что при виде убитого даже не успели подумать о том, что произошло святотатство, но сейчас, начиная приходить в себя, они ощущали смутное чувство вины.

— Если ты не возражаешь…

— Ну чего вы еще хотите?

— Я бы прошел с кружкой для подаяния, может, хоть что-нибудь удастся наскрести для четырех несчастных.

— Ну что же, идейка неплохая. Слыхали, что говорят? ну-ка пошарьте в карманах, помните, как там говорится, возлюби ближнего своего, как самого себя. Вы ведь не дадите им помереть, правда?

Учитель начал собирать скорбное подаяние, дрожащие руки бросали в кружку милостыню, стараясь в то же время не выкладывать всех своих денег, томительная процедура, с грохотом падали в пустую кружку монеты, я подумал о четырех несчастных там, в ризнице, в окружении даров, принесенных Пречистой деве, восковых ног, сердец и других частей тела, они напоминали о неминуемой смерти, если только не произойдет чуда, к их несчастью, покровительнице Драгонте не дано высвобождать узников, мы могли бы сделать нечто большее, у меня имелось несколько мелких монет и еще пятисотенная бумажка, все мое состояние, но это лишь двадцатая часть того, что стоит человеческая жизнь, дон Панкрасио потряс кружкой, привлекая мое внимание, на долю секунды я подумал самое нехорошее, бросить какую-нибудь мелочь, но то была только секунда, нет, вытряхнул все, что было в кармане, без гроша остался, учитель уже шел дальше, и впервые за все время я почувствовал облегчение совести, если бы все раскошелились, возможно, мы и набрали бы нужную сумму, хоть на одну жизнь, слова, произнесенные кем-то шепотом, совсем меня расстроили.

— Да он даже на курево не наберет, вот увидишь.

— Само собой. Мы бедны, да к тому же еще и скряги.

Поставив кружку на столик, он не без разочарования прикинул на вес ее содержимое, какая-то старушка с седыми волосами из первого ряда робко обратилась к дону Панкрасио:

— Спросите его, можем ли мы помолиться.

Чарлот возмутился:

— Это еще что такое! Что вы себе воображаете?

— Неплохая мысль, мы бы немного успокоили нервы.

Полчаса уже истекло, Хенадио убедился в этом, взглянув на свои серебряные часы с инициалами другого хозяина, ему ничто не угрожало, совсем наоборот, бормотание молящихся делало обстановку в церкви более естественной, а это лучше, чем тягостная тишина, прерываемая лишь утробным плачем младенца, у матери вдруг пропало молоко, и она не знала, как успокоить дитя.

— А что, бабка права, можете молиться.

— Скорбные тайны святейшего розария, первая тайна, страсти господни, моление о чаше в Гефсиманском саду. Отче наш, сущий на небесах…

Храни тебя, господи, храни тебя, храни, монотонно журчит молитва, как будто пластинку заело, голоса молящихся действуют как гипноз, хотелось забыться, ни о чем больше не думать, храни тебя, господи, даже мужчины смиренно повторяли: храни, похоже, не вдаваясь в смысл приевшегося слова, все во власти убаюкивающей музыки, долетающей словно в полудреме.

— Тихо!

Хенадио вскочил, то ли потому, что полчаса прошло, то ли потому, что ему сделали знак за нашими спинами, видеть мы не могли, и тотчас одна из створок высокой двери распахнулась, пропуская долгожданных женщин, лица их были настолько страшны, что даже самый матерый бандит, повстречав их ночью в лесу, бросился бы наутек, достаточно на них взглянуть, чтобы понять, дело плохо, раздобыть денег им не удалось, они пали ниц перед Чарлотом прямо на ступенях алтаря, не обращая внимания на труп священника и лужицу уже свернувшейся крови, у каждой в руке дрожит тощий кошелек с песетами, заговорили, перебивая друг друга: