— Сколько у тебя набегает за день?

— Самое большее двадцать песо.

— Неплохо.

— А ты посмотри лучше на мои руки.

— Двадцать песо зарплаты, да еще кое-что с собой прихватишь…

— Ни грамма, клянусь.

— Ты что, меня за дурака принимаешь?

— Тебя? Ты стреляный воробей, тебя на мякине не проведешь, говори прямо, что хочешь.

— Узнаю, скажу, но мне кажется, что кончилась наша лафа, не нравится — ищи другое место, вот как они ставят вопрос.

Благословенная земля, даже в самых неприветливых уголках природа как бы старается компенсировать свою суровость к человеку, вот заросли жостера, шипы этого кустарника могут проколоть насквозь руку, зато на нем прекрасно прививаются плодовые, например, вишня, своего рода возмещение недостатка хорошей почвы, вереск не дает плодов, но его корни поддерживают огонь в очаге; на этом участке, конечно, ничего не посеешь, целый день тарахтит мотор силовой установки, зато есть вольфрам, и это тоже благословение божье. Акилес Патернотре, родом из Саламанки, специалист по промывке руды, приехал на рудник по контракту, работа здесь выгодная, и он не намерен ее терять. Великан ему друг, но Шнойбер — начальник.

— Вас зовут в контору.

— Конец лафе?

— Думаю, что да.

Шнойбер был властным человеком, но Акилес Патернотре привык и не обращал особого внимания на это обстоятельство, значительно больше его беспокоило присутствие Гельмута, тщательно протиравшего свои круглые старушечьи очки, Монсена раскусить трудно, никто точно не знал его функций, но все понимали, что он главная фигура на руднике, вот уж про чьи глаза нельзя сказать «невыразительные», глаза у него были просто жестокими, и это действовало на нервы.

— Вы в курсе, не правда ли? Необходимо покончить с утечкой вольфрама.

— Трудно проверять людей, работающих на промывочных столах, я делаю, что могу, и все же думаю, кое-что они уносят. На их месте я бы поступал так же.

— Поступали бы или поступаете?

Очки Монсена угрожающе блеснули.

— Я не могу, поскольку живу на территории рудника.

— Именно поэтому вы и займетесь кражами.

— Я же говорю, что практически их контролировать невозможно, да и много ли они унесут, так, какая-то мелочь.

— Больше, чем вы думаете. Но не в этом дело. Поскольку утечку предотвратить невозможно, мы проследим, куда уходит ворованный вольфрам.

— Я не совсем вас понимаю.

— Мы будем красть у самих себя, а вы займетесь скупкой краденого.

— Простите, как это?

— Надеюсь, вы не отказываетесь сотрудничать?

— Хорошо бы понять, что от меня требуется.

— Вы любите сыр?

Акилес ничего не ответил, вопрос был задан с каким-то тайным смыслом, в нем скрывалась ловушка, но какая? лучше помолчать, Монсен вынул из стеклянной коробки мягкий сыр, вытащил из кармана перочинный нож — пилочка, ножницы, напильник, — чудо, а не нож, отрезал идеально правильный ломтик, рука тверда, как у хирурга, и внимательно посмотрел на него, как если бы это был не сыр, а по меньшей мере философский камень.

— Этот сыр мне подарила одна крестьянка из местных, знаете, как он называется?

— Круглый сыр, местные его называют «бабья грудь», из-за формы.

— До Handkäse[17] далеко, но кушать можно. Даже на таком примитивном примере, как сыр, легко проиллюстрировать всю сложность жизни.

Он положил ломтик сыра на пол. Кошка Мисифус, названная так в честь одной родственницы, героини басни, на днях родила шестерых котят, один из малышей подполз и стал обнюхивать сыр. Гельмут Монсен развивал свою философию:

— Сыр — пища мышей, кошка — естественный враг мышей, поэтому котенок интересуется сыром, обнюхивает его, хотя кошки сыр не любят или, но крайней мере, любят не так, как мыши, этот маленький дурачок рискует жизнью из-за сыра, который ему безразличен.

Монсен взял пустую коробку из-под сыра и быстрым, четким движением накрыл ею любопытного котенка, бедняге не хватало воздуха, он стал задыхаться и биться о стенки.

— Видите?

Акилес с трудом сдерживался, ему хотелось ударом ноги выбить и отбросить подальше эту незамысловатую душегубку, в которой задыхался котенок, но он предпочел скрыть свою нервозность и прикусить язык, почему молчит Шнойбер?

— Котенок умрет из-за своей глупости, но тот, кто сотрудничает с нами, в безопасности.

Монсен поднял крышку коробки, точным и даже деликатным движением руки — все его движения отличались какой-то особой точностью и аккуратностью — вытащил котенка и погладил по шейке, бедняга издал звук, похожий на жалобное всхлипывание.

— Нас окружают враги, жизнь сложна, и ее легко лишиться.

Трупик он выбросил в корзину для бумаг, все произошло в одно мгновение: поглаживая котенка, он очень точно надавил на шейные позвонки, бедняга не успел даже пикнуть.

— Вернемся к интересующему нас вопросу. Итак, вы будете сотрудничать с нами, скупая ворованный вольфрам?

— Как скажете.

Странные люди, глупо пытаться понять немцев, в Кереньо у них официальный склад вольфрама, известно, что они переправляют вольфрам контрабандой в Португалию, ему рассказывал один таможенник, с которым они вместе выпивали как-то в воскресенье, вроде бы умные и серьезные люди, но понять их невозможно, какая-то мелочь, вроде мухи, севшей на стол, способна вывести их из себя, да ну их, может быть, удастся подзаработать на этом деле, отказаться все равно нельзя, Акилес интуитивно понимал, что с этим Гельмутом, говорящим загадками, шутки плохи, откажешься и можешь заказывать панихиду.

— Наше соглашение, естественно, должно остаться в тайне, для всех вы просто незаконный скупщик вольфрама и все. Тринитарно Гонсалеса знаете?

— Кто его не знает.

— Так вот, вы скупаете вольфрам для дона Тринитарно, весь товар должен попасть на его рудник «Хосе».

— Ведь у него оловянные рудники.

— Не задавайте лишних вопросов. Ваше дело усвоить то, что я говорю.

— Слушаюсь.

— Сумеете контролировать весь черный рынок?

— Со временем, наверно, сумею.

— Не позднее чем завтра вы должны информировать меня о ценах и предложении.

— Завтра? Вряд ли я сумею…

— Сумеете. Возьмите сыр, я вам его дарю, вы, кажется, сказали, что любите сыр, или я ошибся?

Ледяной взгляд Монсена не просто скрепил печатью заключенную договоренность, было в нем что-то еще, и, выйдя из конторы, Акилес почувствовал себя пленником, нигде не спрятаться от этих глаз, даже в сортире они будут преследовать его, жизнь вообще полна противоречий, но здесь что ни шаг, то неожиданность, подумать только, до сих пор он отвечал за всех работающих на рекуперационных столах, за Великана и ему подобных, за все время работы ни одного нарекания, а сейчас он должен организовать хищение многих килограммов этого металла, по крохам выносимого с рудника в судках для супа, кисетах, в бинтах, которыми перевязывали здоровые пальцы, и всякими другими хитроумными способами, только этого ему не хватало. Взору открывалась сказочная земля, в небе парили ястребы, вдалеке вырисовывались контуры священной горы Лакиана с ее Поляной Ритуальных Танцев, где язычники совершали обряд плодородия, плоскогорье Морредеро, где осуществлялись жертвоприношения, заблудиться зимой в этих местах — значит погибнуть, в легендах всегда борются противоположные начала: жизнь и смерть, любовь и ненависть, многие жители здешних мест клянутся, что собственными глазами видели крылатого льва, парящего над Поляной Ритуальных Танцев, другие божатся, что на плоскогорье Морредеро их преследовала стометровая змея, в Саламанке их бы подняли на смех, хоть сто раз клянись на Библии, а здесь это обычное дело, нет уж, со мной эти штучки не пройдут, я стреляный воробей, меня на мякине не проведешь, приехал сюда заработать и точка, надо перетерпеть, лишь бы удержаться на этом месте, черт с ним, с этим мягким сыром, видеть его не могу, наплевать, съем в обед и не подавлюсь.

— Он все сделает как положено, потому что боится, и при этом будет молчать как рыба.