Московский Печатный двор постоянно расширял свою деятельность. Но книг не хватало, и их приходилось закупать в православных владениях Литвы. В 1627 году на Русь была доставлена целая партия книг «Евангелия учительного» Кирилла Ставровецкого из Львова. Сам львовский ученый указывал на широкую известность этой книги, но при этом выражал сомнение в ее ортодоксальности. В Москве книгу сочли еретической и приговорили сжечь ее, чтобы «та ересь и смута в мире не была». Чтобы не допустить в пределы Московии ереси, великие государи Михаил и патриарх Филарет повелели, чтобы «впредь никто никаких книг литовской печати и письменных литовских не покупал». В следующем году власти провели перепись церковных «литовских» книг по всем церквам и произвели их изъятие. Такого рода меры препятствовали знакомству и взаимообогащению великорусской и украинско-белорусской религиозной культуры. Между тем Белоруссия и Украина давно стали путем проникновения на Русь западных влияний.

Первым российским западником считают князя Ивана Андреевича Хворостинина. Его род принадлежал к младшей ветви Ярославского дома. Князья Хворостинины сделали карьеру в опричнине. Боярин князь Дмитрий Хворостинин был одним из лучших воевод того времени. Он разгромил Крымскую орду под, Москвой. Его племянник Иван Андреевич Хворостинин был сыном окольничего князя Андрея Хворостинина.

Князь Иван преуспел при дворе Лжедмитрия I. Будучи интимным фаворитом государя, он получил чин кравчего. Со времен Грозного этот чин носили любимцы монарха, и затем кравчим жаловали обычно боярство.

После переворота князь Иван лишился думного чина. Царь Василий приказал сослать его «под начало» в Иосифо-Волоколамский монастырь. Причины ссылки власти объяснили так: «Как ты был при Ростриге у него блиско, и ты впал в ересь и в вере пошатался и православную веру хулил и постов и христианского обычая не хранил».

Хворостинину ставили в вину его близость к еретику и чернокнижнику Отрепьеву. Князь действительно принадлежал к кружку ближайших приятелей самозванца, куда входили его польские секретари и Михалка Молчанов. Трудно было соблюдать посты и прочие московские обычаи при царе — тайном католике, его патерах-иезуитах, его друзьях-протестантах Бучинских.

Имя Хворостинина вновь появляется в источниках, относящихся ко времени после избрания на трон Владислава. Польские симпатии не покинули его. Однако в своем историческом сочинении «Словеса дней и царей и святителей московских» князь Иван старается выставить себя московским патриотом, воевавшим с поляками.

После сдачи польского гарнизона Кремля якобы одним из первых вошел в Кремль и тут же обратился к монахам Чудова монастыря с вопросом, где они похоронили Гермогена: «Гже положисте от еретик пострадавшего Христа ради нашего учителя, рцыте нам!» Хворостинин так изложил речь самого патриарха Гермогена, произнесенную в Кремле: «Ре-коша бо на мя враждотворцы наши, яко аз возставлю вой и вооружаю ополчение страннаго сего и неединовернаго воинства…и едино имех вам речение: облецыситя во оружие Божие, в пост и молитвы!»

Какое воинство имел в виду писатель: тушинское, наполовину состоявшее из католиков-поляков, или земское ополчение? Гермоген был самым решительным противником самозванца, и никто не мог обвинить его в том, что он «вооружает» «воров». Очевидно, патриарх имел в виду земское ополчение: «враждотворцы» пастыря не без основания называли его пособником воинства, облегшего столицу.

Гермоген назвал ополчение неединоверным. Недоверие главы церкви к земскому ополчению вполне понятно. В отрядах Заруцкого преобладали вчерашние тушинцы и было немало татар и «латинян». Непременный участник всех мятежей Ляпунов также не внушал иерарху доверия.

Слова по поводу ополчения могли быть произнесены лишь после начала осады Москвы. Как видно, Хворостинин находился с Гермогеном, поляками и Семибоярщиной в осажденном Кремле.

После воцарения Михаила Романова Хворостинин служил воеводой во Мценске в 1613 году, затем первым воеводой сторожевого полка в малочисленной армии князя Ивана Катырева в 1614 году, воеводой в Рязани в 1618 году.

Князь Иван тщетно надеялся на то, что его служба будет вознаграждена и он займет место отца в Боярской думе. Его карьера, блистательно начавшаяся при самозванце, была погублена раз и навсегда. Хворостинин так никогда и не вернулся в думу. Высоко оценивая свои способности, он воспринимал крушение карьеры как величайшую несправедливость. Если московские люди не оценили его, то это лишь оттого, что на Москве «все люд глупой, жити не с кем». Эта мысль стала лейтмотивом его сочинений.

По возвращении Филарета Хворостинин подвергся гонениям. Власти заметили его нетвердость в вере. В его дом дважды приходили с обыском. У князя обнаружили латинские книги и иконы. После этого дворовые люди подали донос на господина. Они сообщили, что на Страстной неделе в 1622 году князь Иван предался беспробудному пьянству, нарушил пост, на Пасху не пошел в церковь, не поехал во дворец поздравить государя. Обличая князя в ереси, патриарх Филарет мимоходом заметил, что его губит безмерное пьянство. Простить можно было склонность к питию, но не крамольные речи. Дворовые люди поведали, что Хворостинин и сам не ходил в церковь и их не пускал, «а говорил, что молиться не для чего и воскресения мертвым не будет».

Началось дознание. Хворостинину припомнили то, что он, будучи назначен против ногайцев, стал просить, чтобы его послали на литовский рубеж для участия в посольском съезде. Зная польские симпатии Хворостинина, власти увидели в его просьбе «к измене шатость» — намерение отъехать в Литву. Наказание стало неизбежным.

Власти предъявили князю следующие обвинения: «учал приставать к польским и латинским попам и полякам и в вере с ними соединился». Дознались, что Хворостинин водит дружбу с неким поляком. Князь Семен Шаховской назвал его имя. Пагубное влияние на Хворостинина будто бы оказал поляк Заблоцкий.

Обвинения опирались на шаткие улики. Друг князя Заблоцкий незадолго до того сменил веру и стал православным человеком.

Хворостинин считал себя ученым богословом и не прочь был вступить в спор с кем угодно, включая судей. Когда речь зашла о почитании икон, укорял еретика Филарет, «сам еси сказал, что образы римское письмо почитал еси с греческим письмом с образы заодин». Князь сделал и другие важные признания. «Сам ты, — значилось в грамоте патриарха, — во многих таких непристойных своих делах вину свою объявил».

Главная «непристойность» касалась христианского догмата о воскресении из мертвых.

Каким путем пришел Хворостинин к еретическим взглядам и каковы были его аргументы, в точности неизвестно. Полагают, что Хворостинин был знаком с воззрениями польских ариан. Согласно этим воззрениям, из мертвых воскреснут одни души, без участия тела.

Ересь Хворостинина была свидетельством его критического умонастроения, вольнодумства.

В 1623 году князь был сослан «под начало» в Кирйлло-Белозерский монастырь. Ему строго-настрого запретили покидать стены монастыря и принимать у себя в келье кого бы то ни было. Приставленный к узнику «добрый» и «житьем крепкий» инок должен был следить, чтобы у того «без келейного правила не было ни одного дни» и чтобы князь не пропускал ни одного богослужения.

Старцы строго встретили Хворостинина, но со временем изменили свое отношение к нему. Возможно, они познакомились с его трактатом «Изложение на еретики». Проза в этом трактате чередовалась с силлабическими виршами. Отстаивая «учение Господне» — православие, Хворостинин яростно обличал католиков и протестантов, включая Лютера, Кальвина, Сервета, Чеховича и Будного.

Власти монастыря допустили Хворостинина к исповеди и причастию, за что патриарх Филарет сделал им выговор. В ноябре 1623 года Филарет прислал в обитель «учительный свиток» — «о восстании мертвых — поучение от Божественных писаний Ивану Хворостинину». Монастырские власти должны были огласить свиток на соборе в присутствии узника, после чего потребовать, чтобы он торжественно отрекся от своего заблуждения — сомнений в догмате о воскресении мертвых.