Для завершения переговоров послы съехались в деревне Деулино, неподалеку от Троице-Сергиева монастыря. Поляки вновь грозили, на этот раз указывая московитам на комету: «видели вы на утренней заре звезду с лучом, стояла она над вашим Московским государством, и вы по той звезде увидите, что над вами сделается…»

Польские послы бесчестили Михаила Романова, отказывая ему даже в великокняжеском титуле. «Нам так не писать, — говорили они. — «Кого вы теперь великим государем имеете»; много государю вашему от нас и той чести, что мы в записи написали: «Которого у себя ныне великим государем именуете». Полки Радзивилла, занятые в Ливонии против шведов, теперь придут на помощь Владиславу, и тогда «ни одного младенца в Москве и других городах не останется». Русским послам вновь грозили самозванцем: «ваши казаки иного вора добудут, к нему наши воры пристанут, так у них и без королевича будет другой Дмитрий».

Под рукой шляхтичи поведали послам: «Есть у них (казаков) калужского вора сын, учится грамоте в Печорском монастыре, и на Москве повесили не его, его унесли казаки…»

1 декабря 1618 года боярин Федор Шереметев с товарищами согласились на поправки, внесенные поляками в московскую запись. Но тут возникла новая трудность. Королевские послы не соглашались внести в договор пункт о том, что Филарет будет отпущен в Москву 2 февраля 1619 года, в один день с передачей русских крепостей Речи Посполитой. Поторговавшись, поляки назначили срок 15 февраля для отпуска Филарета, князя Василия Голицына и других полоняников.

Наконец договор о четырнадцатилетием перемирии был подписан. Условия перемирия были чрезвычайно тяжелыми. К Литве отходили вся Смоленщина и Черниговщина. Вместе с городами, занятыми «литвой», Сигизмунду достались пограничные крепости, отразившие все нападения его наемников. Бояре обязались сдать эти крепости в полном порядке, со всеми пушками и боевым снаряжением, с пашенными уездными крестьянами и посадскими людьми. Король получил в свои руки около тридцати городов. Новая граница проходила теперь неподалеку от Вязьмы, Ржева и Калуги. Сигизмунд посеял семена новой войны.

Понадобилось много усилий, чтобы великорусская народность обрела единство. Перемирие поставило под вопрос итоги объединительной политики. Королевская дипломатия использовала слабость романовской династии. В польском плену томился Филарет Романов. Романовы помнили об участи царя Василия Шуйского и тревожились за судьбу Филарета.

Мир был унизительным и тяжелым. Война оставила после себя бесчисленные пожарища и руины на всем пространстве от южных степей до Ледовитого океана. Обезлюдели города и деревни. Но худшее было позади.

Издавна московские государи владели обширными дворцовыми землями, доходы с которых поступали в распоряжение царской фамилии. Знать и высшее дворянство спешили использовать ослабление монаршей власти, чтобы добиться перераспределения земельных богатств в свою пользу.

Земские власти в 1612–1613 годах роздали дворянам немногим менее 60 тысяч десятин из фондов дворцовых земель.

С избранием Романова была предпринята попытка вернуть во владение Большого дворца некоторые из волостей. Но власть была слишком слаба, чтобы противостоять требованиям думы и тех, кто обладал реальным влиянием и силой. Расхищение дворцовых земель продолжалось. За 1613 год правительство вынуждено было пустить в раздачу еще 7 тысяч десятин дворцовых земель, а в дополнение к ним 13 тысяч десятин черных (государственных) земель.

В начале царствования Романова в Замосковном крае было много черных земель, в конце царствования их там вовсе не осталось.

Лишь 26 февраля 1627 года власти издали указ о запрещении впредь раздавать дворцовые земли. Большой дворец впервые получил возможность оградить свои земельные владения от покушений со стороны знати.

Хотя новая власть при каждом удобном случае ссылалась на авторитет великого государя Ивана Васильевича, дума добилась того, что законность опричных конфискаций была поставлена под вопрос. Наказ писцам 1623 года предусматривал возможность возвращения прежним владельцам имений, некогда отписанных в опричнину и розданных в поместья, если новые владельцы не могли представить грамот царя Михаила на эти земли. Возврату подлежали преимущественно «порожние» — запустевшие поместные земли.

Лишь часть черных земель перешла во владение самых нуждающихся, малоземельных детей боярских. Бояре использовали момент, чтобы прибрать к рукам сначала дворцовые, а затем черные земли. Им достались самые крупные дачи. Царская власть добилась только одной уступки со стороны Боярской думы. Михаил жаловал земли преимущественно на поместном праве, а не в вотчину. Как бы то ни было, новая придворная знать заполучила крупные богатства — обширные имения, населенные крестьянами.

После ареста поляки держали послов Филарета и Голицына в Каменке под стражей. Из Каменки Романова перевели в Мальборскую крепость. Русские источники описывали жизнь митрополита за рубежом самыми мрачными красками: «от места к месту превозим, и безчествуем и поношаем …яко узник»; «утеснение велие бысть, и гладом мориша его, и единово в палате запиаху». Летописцы сгущали краски. Если бы послов вздумали морить голодом, это мгновенно отразилось бы на положении знатных поляков, находившихся в плену в Москве.

Великие послы старались не давать королю поводов для расправы с ними. В 1615 году в Речь Посполитую явился царский посланник Федор Желябужский. Он заявил протест против того, что московские послы «по разным местам сидят в темницах», тогда как знатные польские пленники пользуются свободой на Москве.

Посланнику разрешили повидаться в доме Льва Сапеги с Филаретом. Во время беседы последний выразил негодование послу, а через него боярам по поводу того, что он, Филарет, был отправлен послом к царю Владиславу («я и до сих пор делаю во всем вправду»), а они, бояре, в том перед ним не правы: «если уж вы хотели выбирать на Московское государство государя, то можно было и кроме моего сына, а вы это теперь сделали без моего ведома».

Заявление Филарета было сплошным притворством. Послы знали о судьбе царя Василия Шуйского и, чтобы избежать смерти, старались выставить себя верными подданными царя Владислава. Филарету Романову пришлось платить за свою жизнь высокую цену. Опасения узников не лишены были оснований. Один из присутствовавших при разговоре сенаторов милостиво заметил, что по весне королевич пойдет походом на Москву и тогда учинит Филарета патриархом, а сына его Михаила — боярином. На это Филарет смиренно заметил: «Я в патриархи не хочу».

Переговоры походили на театральное представление. На запросы русской стороны поляки уверяли, что послы «суть здоровы, а живут по указу милосердному и ласковому, у великого господаря своего царя и великого князя Владислава Жигимонтовича всея Руси, как суть его царскаго величества подданные». И то была неправда. Милосердный указ обрекал посла Филарета на заточение в крепости.

Польская ссылка оказалась более длительной, чем году-новская. Поведение же узника было сходным. Узнав о воцарении сына, Филарет стал резче с приставленными к нему стражами, не таясь сердился на них — «стал на сына надежен, стал упрям и сердит, к себе не пустит и грамот не пишет». Как видно, поляки диктовали заключенному не только что говорить, но и что писать в грамотах, адресованных в Москву.

После заключения перемирия польские власти под различными предлогами откладывали освобождение Филарета, предъявляя Москве разного рода претензии. Обозначенный в договоре срок обмена пленников не был соблюден.

Василий Голицын так и не вернулся на родину. Он умер в пути в январе 1619 года. Размен был отложен литовцами на конец мая. Филарет опасался бранить поляков, но сделал резкий выговор московским боярам, в последний момент отложившим съезд на три дня.

Когда послы съехались вновь, литовцы предъявили новые требования, которые были отклонены московитами. Федор Шереметев тотчас послал к Филарету гонца с нижайшей просьбой, чтобы великий государь указал, как быть. Филарет заплакал, выслушав слова гонца, и сказал: «Велел бы мне Бог видеть сына моего, великого государя царя, и всех православных христиан в Московском государстве». В шатре было много литовских шляхтичей, и отец царя остерегся передавать боярам какие бы то ни было наказы. Он лишь просил передать сыну просьбу прислать соболей. Филарет намеревался одарить поляков, покровительствовавших ему в плену. Шереметев отобрал семнадцать сороков соболей и в тот же день отослал их Филарету.