Пока на правом фланге земское ополчение вело кровопролитный бой, отряды Трубецкого на левом фланге понесли потери и отошли к Большим Лужникам. Поляки приступили к штурму центральной позиции русских подле Серпуховских ворот.

Ходкевич принужден был прекратить бой в районе Крымского брода и направил отряды к Серпуховским воротам, с тем чтобы пробиться к Кремлю по Большой Ордынке.

После упорного пятичасового боя поляки захватили казачий острожек на Ордынке и открыли себе путь в Кремль. Не теряя времени, Ходкевич тут же ввел в Замоскворечье повозки с продовольствием для осажденного гарнизона. Огромный обоз, включавший более четырехсот повозок, заполнил всю Ордынку.

Выбитые из острожка русские ждали благоприятного момента, чтобы возобновить бой. Когда поляки вывесили хоругвь на Климентовской церкви, казаки не стали терять времени.

Подобравшись к острожку, они подняли сильную ружейную пальбу. Испуганные лошади опрокидывали телеги, сбивали с ног людей. Пользуясь общим замешательством, казаки ворвались внутрь укрепления.

Наемники повернули вспять и попытались пробиться к ставке гетмана.

После полудня в боевых действиях наступила длительная пауза. Потери подорвали боевой дух наемных солдат. Гетман не решился ввести в бой уцелевшие роты.

С наступлением вечера Пожарский атаковал поляков в Замоскворечье. Возглавить атаку вызвался Кузьма Минин. После недолгого смотра он отобрал три дворянские сотни, менее других потрепанные в утреннем бою. С небольшими силами он перешел вброд Москва-реку и напал на роты противника у Крымского двора. Атака явилась полной неожиданностью для наемников, и они обратились в бегство.

Ходкевич не надеялся более на успех. Он лишь предпринимал отчаянные попытки к тому, чтобы спасти с трудом снаряженный обоз.

В сумерках Ходкевич отступил к Донскому монастырю. Его кавалерия провела ночь в седле, ожидая новых атак. Позже гетман перенес лагерь на Воробьевы горы, а оттуда ушел по смоленской дороге на литовский рубеж. Отступление Ходкевича обрекло на гибель гарнизон, засевший в Кремле.

Земское ополчение добилось победы, сражаясь бок о бок с казацкими таборами. Но едва бои стихли, раздор между ополчениями возобновился. Благодаря стараниям Минина земские люди не испытывали недостатка в продовольствии и одежде. Совсем иное положение сложилось в казачьих сотнях. Там царила нужда. Полтора года провели казаки в осадных землянках. Деньги им выдавали не слишком исправно, а потом и вовсе перестали платить. Пока стояли жаркие дни, ратники могли биться «наги и босы». Но подули осенние ветры, надвинулись холода, и казаки заволновались. Затруднения с хлебом поставили их в невыносимое положение. Понуждаемые голодом, казаки стали силой отбивать обозы, направлявшиеся в ополчение из разных мест.

Двум земским правительствам трудно было ужиться в одном стане. Дворяне, засевшие в Кремле, предсказывали развал освободительной армии.

В дни боев под Москвой князь Дмитрий Трубецкой подтвердил репутацию бездарного военачальника. Победу добыл Пожарский. Но родовитый Трубецкой и слышать не желал о признании авторитета неродовитого стольника. Более того, боярин стал настаивать на том, чтобы Пожарский подчинялся всем его приказам. Троицкие монахи предложили свои услуги, чтобы примирить соперничавших воевод.

Архимандрит Дионисий обратился к «двум князем Дмитрием» с обширным посланием. В нем он поминал всех святых и многословно убеждал воевод соединиться: «О благочестивые князи Дмитрие Тимофеевич и Дмитрие Михайлович! Сотворите любови над всею Российскою землею, призовите в любовь к себе всех любовию своею».

Повсюду крепло убеждение, что лишь полное объединение всех воинских сил может обеспечить победу. Переговоры между представителями Земского совета и таборов продолжались несколько дней, прежде чем стороны достигли согласия. Трубецкому пришлось пожертвовать своими амбициями. Он не настаивал более на том, чтобы Пожарский ездил к нему в ставку и там выслушивал его распоряжения. Приговор о создании единого командования предписывал воеводам основать ставку на новом месте — у Неглинной на Трубе. Там был выстроен новый Разрядный приказ.

В последних числах сентября Трубецкой и Пожарский известили города о том, что ныне они объединили свои усилия, подчинившись приговору всех чинов людей. Речь шла о возрождении триумвирата в новом составе. «Ныне, — писали воеводы, — меж себя мы, Дмитрий Трубецкой и Дмитрий Пожарский, укрепились, что нам да выборному человеку Кузьме Минину Московского государства доступать».

Имя Трубецкого писали первым. Номинально он сохранил пост главнокомандующего. На деле его влияние не стало большим, чем было. Триумвиры формально не участвовали в выработке примирительного соглашения. Не они, а соборные чины поставили подписи на договоре.

Объединение рати принесло поражение бывшим тушинским боярам. В грамотах к городам Пожарский клеймил как «старых заводчиков зла» князя Григория Шаховского, Ивана Плещеева и других. Никто из них не подписал примирительной грамоты.

Еще в начале сентября Пожарский обратился к польскому гарнизону Кремля с предложением о сдаче. Он указывал на то, что положение осажденных безвыходно, рассчитывать на помощь после разгрома Ходкевича им не приходится и их ждет голодная смерть.

Обращение русского командования было выдержано в почтительных тонах. Оно начиналось словами: «Всему рыцарству князь Дмитрий Пожарский челом бьет!» Наемники не оценили вежливости русских. Они ответили заносчиво и грубо. «Впредь не обращайтесь к нам со своими московскими сумасбродствами, — писали полковники, — а лучше ты, Пожарский, отпусти к сохам своих людей, пусть холоп по-прежнему возделывает землю, поп знает церковь, Кузьма пусть занимается своей торговлей!»

Командование гарнизона решительно отклонило предложение о сдаче, ссылаясь на свою неколебимую верность Сигизмунду и истинно рыцарские подвиги во имя бессмертной славы.

Что всерьез волновало солдат и определяло их действия, так это судьба московских сокровищ. Гонсевский увез в Польшу самые дорогие короны. В залог неоплаченного жалованья оставшиеся в Москве роты удержали «нужные при коронации регалии этого государства и другие драгоценности». Действительно, на долю «рыцарей», оставшихся в Кремле, достались вещи вроде шапки Мономаха и нескольких других венцов Грозного.

Московская сокровищница должна была стать после коронации Владислава его собственностью. Но наемное воинство разграбило ее. В письмах Сигизмунду III солдаты намекали, что он не сможет обойтись без царских регалий при коронации сына, и предлагали своему государю «приказать выкупить их у нас уплатой причитающихся нам денег». Такова была цена верности наемников королю.

Обедневшая шляхта, продававшая свое оружие тому, кто больше заплатит, расхитила сокровища, которые прежде она не видела даже издали. Не преданность королю, а алчность удерживала их от капитуляции. Сдача привела бы к мгновенной утрате всех неправедно добытых богатств.

Семья Михаила Романова пережила осадное время в Кремле с первых до последних дней. Испытывали ли они голод? Едва ли. Но нужда постучала и в их двери. Жизнь в ссылке при Борисе теперь должна была показаться им идиллией.

Романовы оставались на своем подворье. Но даже самые прочные стены не могли отгородить их от бедствий, обрушившихся на осадных сидельцев.

Голод в Кремле приобрел катастрофические масштабы к началу сентября 1612 года. Цены на продукты поднялись неслыханно. Воловью шкуру продавали за полтора, а потом за три рубля. Хлебец стоил более трех рублей. Со временем хлеб исчез, и за лепешку с лебедой давали около рубля. Голодающие съели всех собак и кошек.

С 4 сентября начали умирать с голода солдаты, переброшенные в Кремль гетманом. Они прибыли без запасов и без денег и фактически были брошены полковниками на произвол судьбы. По словам очевидцев, новая пехота почти вся вымерла в первые недели голода. В начале октября выпал снег, и сохранившиеся кое-где трава и коренья оказались погребены под снежными сугробами. Даже мышь считалась теперь большим богатством, а за дохлую ворону платили около рубля.