Чтобы не испытывать судьбу, Евдокию 2 февраля 1626 года ввели в царские хоромы и нарекли царицей, а через три дня отпраздновали свадьбу.

Главными лицами на новой свадьбе были те же люди, что и на свадьбе Долгоруковой, — «в отца место» Иван Романов, тысяцкий князь Иван Черкасский, дружки князь Дмитрий Черкасский, князья Пожарские, Михаил Шеин. Боярин Федор Шереметев стлал молодым постель.

Свадьбу отпраздновали с большой пышностью. Но роскошь костюмов и парчовых дорожек не могла скрыть досадных признаков оскудения царства и казны. От былых царских сокровищ остались воспоминания. По обычаю молодых осыпали золотыми деньгами из золотой мисы. Согласно свадебной росписи, на мису царя Михаила положили всего девять золотых угорских да восемнадцать «пенезей» — мелких серебряных монеток с позолотой.

Став царицей, Евдокия Лукьяновна попала под опеку и надзор старицы Марфы. Свекровь определила к невестке своего духовника и назначила дьяка для ведения ее дел. Когда в царской семье появились дети, великая государыня сама выбирала для них боярынь-мамок.

С некоторых пор здоровье Марфы ухудшилось. С ней случались припадки. Старица искала спасения в молитвах. Ее поездки по монастырям участились. Великая государыня требовала, чтобы ее сопровождала царская чета. На обычные богомолья она брала с собой царицу Евдокию.

Михаил отличался благочестием и охотно сопровождал мать. 27 января 1631 года Марфа скоропостижно умерла.

Евдокия родила несколько девочек, что повергло семью в уныние. Наконец на свет появился наследник, которого нарекли Алексеем. Всего царица произвела на свет трех сыновей. Но двое из них умерли в детстве. Потомство Михаила было столь же нежизнестойким, как и потомство его отца Филарета.

Наследника крестили в Чудовом монастыре в Кремле. Филарет благословил внука крестом с частицей животворящего древа и зубом святого царевича Дмитрия. Царь Михаил преподнес золотой крест с частью Ризы Христовой. В течение нескольких месяцев во дворец везли дары от духовных лиц, купцов и разных чинов людей.

Правление Филарета подходило к концу. Астраханский архиепископ так описывал дела и внешность патриарха: «Сей же убо Филарет патриарх Московский и всеа Русии возрасту и сану был средняго, божественный писания отчасти разумел, нравом опалчив и мнителен…до духовнаго же чину милостив был и не сребролюбив, всякими же царскими делами и ратными владел, а в грамотах и в челобитных писали имя его с вичем».

При Филарете положение новой династии упрочилось, и Земские соборы утратили прежнее значение. На соборы приглашали отобранных властями лиц. Им монарх объявлял свою волю и выслушивал верноподданнические «челобитья» (ответы). Вскоре власти вовсе перестали созывать соборы. Однако новый кризис, потрясший государство в результате войны с Речью Посполитой, привел к возрождению соборной практики. Современники чутко уловили эту перемену. В 1634 году знатный дворянин И. А. Бутурлин предложил создать в Москве постоянный орган из выборных от «московских служилых нарочитых (лучших) людей» и провинциальных детей боярских, а также от населения городов, которые жили бы в Москве и докладывали «государю правду, про всякое дурно (преступления) и про обиды от всяких людей». Состав собора предполагалось периодически менять. Проект Бутурлина не был осуществлен.

Летом 1641 года провинциальные дворяне, собравшиеся в Москве на военный смотр, потребовали, чтобы власти помогли им, «бедным». Не добившись желаемого, они с «великим шумом» ворвались в царский дворец и подали челобитье (жалобу) «о всяких своих нуждах и обидах». В январе 1642 года царь Михаил собрал Земский собор с участием «выборных» из городов. Дворяне вновь использовали собор для жалоб на свою «бедность».

Смута запутала поземельные отношения. Соблюдение законов было скорее исключением из правил, а не правилом в годы Смуты. Уже после смерти Филарета Поместный приказ собрал спорные, невершенные дела и на их основе составил 12 вопросов от имени царя к думе. Так возникло своего рода «Уложение о поместьях» 1636 года.

Первый вопрос, заданный царем Михаилом, касался обмена поместных и вотчинных земель. Знать и дворяне меняют свои выслуженные и купленные земли на поместные. Можно ли расписывать те вотчины на поместные земли? — гласил царский вопрос. Под видом обмена дворяне стремились закрепить за собой на вотчинном праве лучшие поместные земли. Дума приговорила «тем людем отказывать», иначе говоря, запретила сделки такого рода. Царь Михаил утвердил боярский приговор.

Основная тенденция закона сводилась к тому, чтобы предотвратить расхищение поместного фонда земель, бывшего основой всей московской служилой системы. Закон затрагивал интересы дворянской верхушки и не затрагивал основную массу уездного дворянства. В самом деле, для подавляющего большинства мелких дворян поместье было единственным источником доходов. О выслуженных и купленных вотчинах и их обмене на поместья им не приходилось думать.

Второй вопрос относился к подмосковным землям. Законно ли то, что бояре и дворяне покупали «порозжие» земли, «а иные покупали подмосковные свои поместья» и отказывали их женам и детям.

Что касается подмосковных деревенек, они имели для службы особое значение. В середине XVI века власти объявили о наделении подмосковными поместьями «тысячи лучших слуг» из состава Государева двора. Чтобы вызвать слугу из дальних городов, требовались месяцы. Живя под Москвой, дворянин всегда был под рукой, готовый выполнить военные, дипломатические или административные поручения.

Практика продажи «порозжих» поместных земель вела свое начало от Грозного. Но покупка собственных подмосковных поместий была противозаконна.

Бояре ответили на царский вопрос с обезоруживающей откровенностью. Пусть решает государь, а им, боярам, «о том приговаривать не мочно, потому что за ними за самими такие вотчины». Покаяние бояр принесло плоды. Царь Михаил не велел отбирать купленные подмосковные поместья. Закон не затрагивал массу служилого уездного дворянства.

Уложение несколько расширяло права помещиков на распоряжение землей, выделение приданого за дочерьми и пр. Однако, каким бы ни был процесс сближения вотчины (частной собственности) с поместьем (условным владением), принципиальные различия сохранялись в XVII веке.

Казна тратила много средств, чтобы поддержать военнослужилую поместную систему. Но процесс дробления владений подрывал как вотчинное, так и поместное землевладение. Смута сопровождалась запустением большей части поместного фонда.

В середине XVI века на одно поместье в Новгородской земле приходилось в среднем 20–25 дворов, тогда как через сто лет — всего 6 дворов. Конечным итогом развития поместья в Новгороде за полтора века было то, что число мелких и мельчайших землевладельцев тут выросло более чем вдвое.

При Грозном помещик должен был выставить воина «на коне и в доспехе полном» с каждых ста четвертей пашни — «доброй и угожей земли». При царе Михаиле число боевых холопов определялось не размерами пашни, а количеством крестьян в поместье. С каждых 15 крестьян числили одного боевого слугу. В своих челобитных грамотах дворяне писали, что они могут нести полковую службу в коннице «без государева жалованья» при наличии по крайней мере 50 крестьян.

До Смуты помещики средней руки могли вывести в поле одного-двух воинов, после Смуты — ни одного. Оскудевшие помещики уклонялись от явки на смотры и в походы, обнаруживались «в нетях», покидали опустевшие поместья. Некоторые, не желая «государевы службы служите и бедности терпети», запродавались в холопы к знатным боярам.

К 1636 году службу в пехоте (преимущественно в гарнизонах) несли 11 000 детей боярских «с пищалью», тогда как в конных полках числилось 12 800 дворян и детей боярских.

Гражданская война имела следствием упадок дворянского ополчения, сопровождавшийся сокращением его численности и понижением боеспособности. Поместной коннице трудно было выдержать столкновение с хорошо обученными наемными армиями. Поиски средств, которые позволили бы превратить обнищавших помещиков в боеспособную силу, неизбежно толкали правительство на путь реорганизации армии.