Примечательно, что в апреле Михаил получил из Москвы два запроса, когда и где его встречать. Один запрос был сделан Федорцем Мстиславским, а другой отдельно Митькой Трубецким и Митькой Пожарским.

Окружение Михаила хорошо рассчитало свои действия. Если бы после наречения Михаил без промедления явился в столицу, он неизбежно стал бы игрушкой в руках земских вождей и казаков, на стороне которых была сила.

С большим запозданием 30 апреля Земский собор постановил выслать навстречу царю боярина князя Ивана Воротынского. Князь занимал в думе особое положение. Мстиславский с товарищами по требованию Гонсевского изгнали его из Семибоярщины. Но и в земский лагерь он не перешел.

Воротынского сопровождали боярин Василий Петрович Морозов, окольничий князь Данила Мезецкий, девятнадцать дворян и тридцать семь атаманов и казаков, а также десять конных стрельцов. Состав посольства давал некоторое представление о составе столичного гарнизона.

1 мая 1613 года послы прибыли в село Братошино и били челом старице Марфе и ее сыну, чтобы царь соизволил идти в столицу.

Внутри московского гарнизона соотношение сил стало постепенно меняться. Это позволило властям приступить к разработке жестких мер. 30 апреля митрополит и бояре получили царскую грамоту о пресечении воровства. На основании грамоты власти «заказ учинили крепкой, а атаманы и казаки меж себя говорили, что у одного атамана чрез день его станицы казаков смотреть дву атаманом, и которое воровство сыщут, и его, не потояв, тотчас про него скажут, и за воров в челобитчиках быти не хотят».

Царскую грамоту и боярский приговор огласили в Успенском соборе Кремля в присутствии казаков.

Ляпунов пытался бороться с непорядками и грабежом и погиб под казацкими саблями. В расправе с ним участвовало все войско — круг. То же самое войско находилось теперь в Кремле.

Михаил помнил о судьбе думного дворянина и действовал осторожно. Дума довела приговор о воровстве до сведения круга («атаманы и казаки меж себя говорили») и добилась его одобрения. Круг согласился с тем, чтобы к каждому атаману в станицу являлись через день два атамана из соседних станиц и устраивали смотр — проверку наличия станичников. Сыскав воров, сами же казаки должны были выдать их на расправу боярам.

Глашатаи объявили «в казачьих таборех», чтобы воровства и корчем «не было нигде». Объявление было подкреплено практическими мерами. Разрядный приказ расписал по улицам столицы «объезжих голов» — вооруженные патрули, которые должны были обеспечивать безопасность населения.

Почти два года казацкое войско осаждало столицу, добывая еду реквизициями, иначе говоря, грабежом. Надеяться на то, что борьбу с грабежами можно поручить самим же казакам, было опрометчиво. Покончить с грабежами можно было только силой, а сил у бояр было немного.

Московские власти поспешили донести государю, что его указ выполнен: голова Горихвостов с сотней стрельцов послан по коломенской дороге, а голова Протопопов — по троицкой. Оба донесли, что воров не видели. Посланцы предпочитали действовать неподалеку от столицы и столичных укреплений и, видимо, не искали столкновений с воровскими казаками. Власти откровенно оправдывали их: «которые воры, государь, и отъезжая от Москвы верст за тридцать и за сорок и за пятьдесят и болши, воруют и грабят и побивают, и на тех, государь, воров нам, холопем твоим, посылати посылок некого: дворян и детей боярских с нами…на Москве мало».

А между тем казацкие грабежи усиливались. В 1614 году Яков Делагарди доносил из Новгорода: «казаков слишком много в стране, и они самовольно разъезжают повсюду и стоят порознь тут и там, держа сторону то великого князя Московского, то Заруцкого, то сохраняя нейтралитет; всюду они грабят, жгут, убивают и творят такие жестокости с боярами, горожанами и крестьянами, женщинами и детьми, о каких никогда не слыхано и от язычников».

Дворяне, самое малочисленное сословие, понесли в годы гражданской войны чудовищные потери. Они гибли и нищали вместе с прочим народом. Опора трона становилась все более зыбкой. Казачество в годы Смуты разрослось и претерпело перерождение. Вольные казаки покидали таборы и возвращались в свои зимовья. Но все большее их число оставалось на царской службе, сохраняя привычки вольницы. Превращение казачества в служилое сословие произошло, однако, не в Смуту, а много позже.

В Москве было неспокойно. Власти старались все предусмотреть. Сохранился черновик грамоты с вопросами бояр, обращенными к царю: «кому из нас, бояр, навстречу к нему, государю, быти», когда и в котором месте «бояром встречати и полком; дворяном и детем боярским с бояры быть ли, и пешим атаманам, казаком и стрельцом», выйти ли «встречати государя за город и оружие с собою им имать ли?»

Дворяне должны были встретить царя «полком», то есть в конном строю, атаманы и казаки — в пешем. Вопрос об оружии выдавал страх бояр перед возможными беспорядками.

2 мая царь Михаил прибыл наконец в столицу. Его встречали Священный собор «с крестами», дума, войска и население столицы. Церемонии недоставало размаха. За годы осады половина столичного населения разбежалась, спасаясь от обстрелов из Кремля. Руины сожженного города не были застроены. В колокола звонили в уцелевших звонницах.

Авторы «Сказа» сообщают, что казаки «вси, выехав из Москвы, сташа в поле». Часть казаков отосланы были на границу, но казацкое войско представляло внушительную силу. Атаманы и казаки приветствовали государя, которого фактически они посадили на царство, но которого и в глаза не видели.

Старица Марфа познала нужду сначала в ссылке, а потом в Москве в осаде и, прежде чем вернуться в Кремль, много раз запрашивала бояр, есть ли к цареву приезду во дворце запасы и откуда надеются их получать. Из Москвы отвечали, что ныне в государевых житницах запасов много.

Марфа не поверила отписке. Когда приказные составили роспись запасам, выяснилось, что хлеба и продовольствия в кормовых приказах так мало, что их не хватит даже на государев приезд, а денег «ни в котором приказе в сборе нет».

Как женщину практичную, Марфу беспокоил вопрос, найдет ли она приличное ее сану жилище в разоренном Кремле. На первых порах старица думала поселиться в деревянных хоромах вдовы Шуйского, а сыну прочила Золотую палату царицы Ирины Годуновой с сенями. Но у бояр было свое мнение на этот счет. Они считали важным подчеркнуть родство Романова с династией Грозного. Только это родство давало Михаилу право на царство. Мстиславский с товарищами известили Марфу, что они уже изготовили для Михаила «полату золотую, что от Благовещенья к Красному крыльцу, да от нее сени передние, полату переднюю, да две комнаты, где живал Государь царь и великий князь Иван Васильевич, что слыл Чердак Государыни царицы Настасьи Романовны». Указание на царицын Чердак весьма удачным образом подкрепляло претензии Романовых на родство с первым царем.

Дума также приготовила для Михаила Грановитую палату, а для Марфы — хоромы в женском Вознесенском монастыре. Во дворце на старом месте была построена мыленка.

Те постройки, которые приглянулись матери Михаила, оказались разорены дотла. Палаты и хоромы в них все были без кровли. Лавок, дверей и окошек в них давно не было. Делать все пришлось бы заново, а деньги в казне отсутствовали, и плотников в столице было мало, и леса пригодного скоро было не добыть.

Соперничество между старшими боярами и земским правительством мешало собору предпринять какие бы то ни было шаги к ограничению власти самодержца.

Еще 14 апреля 1613 года собор постановил составить Утвержденную грамоту, иначе говоря, приговор Земского собора об избрании Михаила. За образец дьяки взяли годуновскую грамоту. Нимало не заботясь об истине, они списывали ее целыми страницами, вкладывая в уста Михаила слова Бориса к собору, заставляя старицу Марфу Романову повторять речи инокини Александры Годуновой. Сцену народного избрания Бориса на Новодевичьем поле они воспроизвели целиком, перенеся ее под стены Ипатьевского монастыря. Обосновывая права Романовых на трон, дьяки утверждали, будто царь Федор перед кончиной завещал корону «братаничу» Федору Романову.