Можно ли доверять известию об образовании новой Семибоярщины? Едва ли. Двое из названных в «Сказе» лиц — Пожарский и Черкасский — не имели боярского чина.

Отдельно авторы «Сказа» отметили, что к семи «вельможам боярским» присоединили кандидатуру князя Петра Пронского. Будучи стольником, князь Петр служил в помощниках Пожарского в Ярославле. Князя включили в список, видимо, в угоду рязанцам, сыгравшим выдающуюся роль в земском движении.

Земский собор отклонил все представленные ему списки, так же как и сам принцип жеребьевки. Компромисс не помог преодолеть разногласия.

Казаки выражали возмущение: «Они, казаки, выдержавшие осаду Москвы и покорившие ее, теперь должны терпеть нужду и совершенно погибать, поэтому хотят они немедленно получить государя, чтобы знать, кому они служат и кто должен награждать их за службу».

Шло время, и чаша весов все больше склонялась в пользу Михаила Романова. Москвичи четко помнили, что на соборе говорили «паче всех казаки, что быти Михаилу царем».

Характерная черта. Романова на первых порах не поддержал никто из влиятельных и хорошо известных деятелей. Причина была та, что Романовы в отсутствие Филарета не сумели склонить на свою сторону боярское руководство, и их избирательная кампания не шла ни в какое сравнение с кампанией Трубецкого. Немало значили местнические предрассудки. «Великие бояре», князья не могли признать превосходства стольника Михаила Романова.

Даже рьяные сторонники Михаила поверили в успех дела с запозданием. Никто из них не удосужился вызвать претендента в столицу.

Земский собор выслушал дословно совпадавшие «хартии» в пользу избрания Михаила и без задержки вновь отклонил его кандидатуру. Тупик преодолеть не удалось, и тогда раздались голоса, требовавшие не прерывать заседаний собора до избрания государя: «завещания полагают, да не отступят от места сего, преж даже не изберетца царь Московскому государству».

Во время прений выборщик от Галича зачитал выпись «о сродстве Цареве, како благочестивый царь Федор Иоаннович, отходя сего света, вручил скипетр и венец братану своему боярину Федору Никитичу».

Казаки подхватили этот довод. Согласно «Сказу», они сослались на благословение христолюбивого царя Федора Ивановича: «кому он, государь, благословил посох свой царской и державствовать на Росии князю Федору Никитичю Романова; и тот ныне в Литве полонен, и от благодобраго корене и отрасль добрая сын его князь Михайло Федорович».

Приведенные свидетельства полностью совпадают с показанием Чепчугова, Пушкина и Дурова: «Царю Федору Ивановичу» Михаил ближе всех «сродни»; умирая, царь Федор «поручил и приказал царство» отцу Михаила и его потомкам.

Бояре поручили переговоры с народом Ивану Романову. Содержание речи одинаково передано в «Сказе» и в показаниях Чепчугова, Пушкина и Дурова. По «Сказу», Иван «по-глагола: «Тот князь Михайло Федоровичь еще млад, и не в полнем разуме, кому державствовати?»

По показаниям Чепчугова, Иван Романов высказал толпе «некоторые затруднения», указал на молодость претендента и просил ввиду его отсутствия «отложить решение вопроса до его прибытия, чтобы можно было лучше подумать над этим».

Слова Ивана Никитича несли печать двусмысленности. Боярин ссылался на молодость претендента, но отнюдь не ставил под сомнение права племянника на трон.

Иван Грозный, на долю которого также выпало сиротское детство, с обидой писал, что его недруги сомневались в его умственных способностях. «Младенчествующий разумом» — так говорили о нем крамольные советники. Но царю было в то время тридцать лет, и он имел основание для обиды.

Слова Ивана Романова о «неполном разуме» племянника не имели оскорбительного оттенка. Они означали лишь то, что Михаил возмужает разумом с годами.

Сохранилось глухое предание о том, что Федор Шереметев якобы писал князю Василию Голицыну: «Выберем Мишу Романова; он еще молод и разумом не дошел, и нам будет повадно». Однако это предание лишено достоверности.

Речь Ивана Романова не произвела впечатления на членов Земского собора. Однако последнее слово осталось за народом. Ты стар, заявили казаки Ивану Никитичу, «в полном разуме» и «ему крепкий потпор будеши».

Толпа на площади требовала немедленного избрания государя. «Мы выдержали осаду Москвы и освободили ее, — заявляли казаки, — а теперь должны терпеть нужду и совершенно погибать, мы хотим немедленно присягнуть царю, чтобы знать, кому мы служим и кто должен вознаграждать нас за службу».

Неудача с избранием одного из русских претендентов побуждала членов собора вернуться к обсуждению вопроса, «выбрать ли государя из своего народа или из иностранных государей».

Как только весть об этом распространилась в народе, «казаки и чернь сбежались и с большим шумом ворвались в Кремль к боярам и думцам, напустились на них с сильными ругательствами»: «Бояре потому не выбирают в государи никого из здешних господ, чтобы самим править и одним пользоваться доходами страны, и, как случалось раньше, снова отдать государство под власть чужого народа».

Бориса Годунова привели на трон мирные шествия москвичей. На стороне Романова выступил вооруженный, бунтующий народ.

Насилие над думой стало апогеем мятежа в армии. По «Сказу», они тряслись от страха и «лица их кровию пременяющеся». Знать помнила о судьбе Ляпунова. В страхе перед мятежом дума принесла присягу юному Романову.

Без приговора главных бояр избрание Михаила не могло считаться законным. Но казаки навязали думе присягу, что и заменило выборную процедуру на соборе. Формальное голосование в «низших» куриях стало излишним и, более того, невозможным. В силу традиции соборным чинам осталось присоединиться к «решению» думы.

Было ли проведено общее голосование на соборе? Сын боярский Федор Боборыкин в письме родственникам сообщал, что «московские простые люди и казаки по собственному желанию и без общего согласия других земских чинов выбрали великим князем» Михаила Романова. Слуга Боборыкина устно подтвердил это показание.

Видимо, «московские простые люди», располагавшие оружием, сыграли на выборах не меньшую роль, чем казаки.

Смута близилась к концу, но на пороге был бунташный век. «Казаки и чернь, — согласно показанию Чепчугова, Пушкина и Дурова, — не отходили от Кремля, пока дума и земские чины не присягнули» Михаилу Романову.

Не голосование выборщиков, а угроза мятежа определила успех Романовым. Земский собор не имел сил, чтобы подавить мятеж. Круг одержал верх над собором.

Конечно, Мстиславский с товарищами подчинились казакам не только из страха. Стольник Романов был в их глазах фигурой нейтральной, человеком, неизменно повиновавшимся им в течение всей московской осады, не замешанным ни в какие мятежи. Семибоярщина вполне могла рассчитывать на то, что при новом государе она вернет себе власть.

Казаки имели богатый опыт и могли в любой момент выдвинуть из своей среды прирожденного царевича или даже царя. Однако псковский «вор» был казнен в начале интриги, и это послужило грозным предостережением для авантюристов. Имело значение и то, что главные заводчики крамолы покинули таборы с Заруцким.

Члены думы из числа сторонников Михаила поторопились объявить о его избрании народу, надеясь таким путем положить конец разраставшемуся мятежу.

Старшие бояре предпочли остаться в тени. К народу вышел Василий Петрович Морозов, не принадлежавший к руководству думы. Боярин служил в ополчении Пожарского, но ничем особенным не проявил себя. Морозовы были в родстве с матерью Михаила.

С Морозовым к народу вышли рязанский архиепископ Феодорит и архимандрит Новоспасского монастыря Иосиф.

В сопровождении келаря Авраамия Палицына и других персон Морозов проследовал на Лобное место и обратился с речью к народу. Он объявил об избрании Романова. Крики толпы были восприняты собравшимися как общее одобрение.

Сначала казаки принудили бояр «при себе» крест целовать, а вслед за тем присяга была перенесена на площадь. Туда вынесли шесть крестов: «поставиша казаком на целование». Замирение казаков было задачей первоочередной. Мятеж мог сорвать царское избрание.