— Уберите свое оружие. Вы полностью окружены. Здесь тридцать человек, у которых так и чешутся пальцы нажать на курок.

Я бросаю взгляд на Джозепа. Мы и раньше оказывались в такой ситуации, но тогда мне было важно лишь остаться в живых самому. Теперь же у меня есть Ив.

— Попридержите огонь, — рычу я. — Мы выходим.

— Сначала выбросьте свое оружие.

По моей команде Джозеп делает, как он говорит, и я следую за ним. Однако, мы оставляем при себе свои ножи. Они все еще скрыты под нашей одеждой. Я ударяю каблуком по панели из искаженного металла, которая раньше была моей дверью, и она вываливается наружу. Следующее, что я понимаю — как блестящее черное дуло АК47 касается моего лба.

— Я не собираюсь рисковать, придурок.

Разбитая глазница Рикардо выглядит еще более отталкивающе, чем я помню. Я собираюсь насладиться избавлением его от второго глаза еще до того, как закончится эта ночь.

— Отведи меня к моему брату, — холодно говорю я.

Рикардо просто ухмыляется мне.

— Боюсь, сеньор Эмилио сейчас немного недоступен.

— Почему? Где он?

— Его внезапно потянуло к американским сучкам. Похоже, все-таки и мне перепадет.

— Ах ты, ублюдок!

Наклонившись вперед, я хватаю за дуло его оружия, но он бьет меня локтем в висок, прежде чем у меня появляется шанс нанести какой-нибудь реальный урон. На мгновение мой мир балансирует на грани ослепляющей боли, а затем стремительно погружается во тьму.

Кап. Кап. Кап.

Я прихожу в себя от этого звука. Его я способен сразу узнать. Этот звук — синоним тюремным камерам и местам пыток во всем мире, а также крикам боли и тщетным мольбам. Его переживают только самые храбрые души.

Эта комната ничем не отличается. Здесь темно и дурно пахнет, и это таинственное капание все продолжается, столь же постоянное, сколь и всепроникающее. Этого достаточно, чтобы свести с ума слабый разум, а сильный — ослабить.

За последние два десятилетия я часто бывал в таких местах. Играл роль и мучителя, и истязаемого. Сегодня, похоже, моя удача пала на последнего. Меня держат в одиночестве, связанного и с кляпом во рту, мои руки подвешены к веревке, свисающей с потолка. Мое сломанное плечо ноет, переполняя чувства агонией. От каждого движения меня тошнит. Однако самая сильная боль кроется в другом месте. Она в моих мыслях, в самых глубоких темных уголках моего воображения.

Я не могу позволить им прикоснуться к Ив. Видел, что такие мужчины, как мы, делают с женщинами наших врагов. Это наркотик, к которому я так и не пристрастился. Эмилио хуже всех. Пытка — слишком доброе слово для того, чтобы описать то, что он заставляет их терпеть. В детстве я часто лежал без сна в своей постели, слушая женские крики через стену спальни. Он учился у лучшего… К тому времени, когда моя мать покончила с собой, она стала сломленной женщиной. Нож моего отца у ее запястья был самым ласковым прикосновением, которое она узнала за двадцать лет.

Как долго он замышлял этот государственный переворот? Является ли это причудливым финалом тщательно продуманной длинной игры или это Ив стала катализатором, который подлила масла в его иллюзию собственной значимости? Он еще больший дурак, чем я думал, если считает, что сможет управлять этим бизнесом без меня. Он слишком слаб. Его людям не хватает мастерства, Родриго не смог бы командовать батальоном гребаных обезьян.

Как слеп я был, думая, что он никогда не предаст меня. Как я был одурачен его одержимостью верности.

Мой гнев — это неистовый пароксизм в жгучих оттенках красного. Он заплатит за это. Все они. Но сначала я должен выбраться к черту из этой комнаты.

Я понятия не имею, где держат Томаса и Джозепа, но что-то подсказывает мне, что скоро узнаю. За дверью моей камеры раздаются шаги. Затем лязг отодвигаемого тяжелого засова, и после чего дверь открывается. Меня ослепляет вспышка сияющего солнечного света, прежде чем в поле зрения появляется большой силуэт. Мгновение спустя мне в лицо выплескивают ведро воды. Мои легкие горят, когда я борюсь за воздух. Я кашляю, отплевываюсь и натягиваю веревку, связывающую меня, когда слышу, как мой тюремщик посмеивается.

— Посмотрите, кто тут у нас… великий Данте Сантьяго. Подвешен в моем подвале, как слабак.

Родриго.

Он садится в кресло, бросает большой охотничий нож и ставит бутылку текилы на стол рядом с собой. Мудак удовлетворенно вздыхает и оценивает мой торс, как будто решая, какую часть меня вырезать первой.

Еще ближе, придурок… Тогда я смогу обхватить ногами твою предательскую шею и сломать тебя, как веточку.

— Я чувствую запах твоего гнева, Данте, — ухмыляется он, его чертов певучий голос сам по себе, является пыткой. — Он настолько ядовит, что у него есть свой собственный запах.

Родриго бросается вперед, выдергивает у меня кляп и отступает назад, прежде чем я успеваю среагировать.

— Я собираюсь сорвать кожу с твоего гребаного скальпа, — рычу я на него.

Это стирает ухмылку с его лица.

— В последний раз, когда я проверял, нож здесь был у меня.

Он кивает головой в сторону уродливого зазубренного металла, поджидающего меня на столе.

Молча пересматриваю свой план. Я собираюсь задушить Родриго его собственными голосовыми связками, прежде чем выколю глаз.

— Эмилио знал, что ты догадаешься, — говорит он, откидываясь на спинку стула и вытягивая ноги перед собой. — Это было лишь вопросом времени, когда ты сядешь на этот самолет. Мы никак не ожидали, что ты заглотишь наживку и полетишь аж в Колумбию…

Сейчас он издевается надо мной, и так и должно быть. Мое высокомерие помешало мне услышать Джозепа, расшифровать предупреждающие знаки, которые мелькали у меня перед глазами в течение последних нескольких недель. Как дурак, я верил в собственную непогрешимость.

— Как? — практически бросаю это слово ему в лицо.

— Точность и смелость, — насмехается он, возвращая мне мои собственные слова, которыми я так горжусь. — Мы наблюдали за вами с того момента, как вы приземлились, у нас есть камеры, установленные по всей этой трассе. Мы просто выбирали момент, чтобы разнести твоих людей к чертям собачьим.

— Где сейчас Эмилио?

— У тебя дома, вероятно, трахает твою американку. Ох, я надеюсь, у нее высокий болевой порог.

Я возвращаюсь к холодному равнодушию, блокируя то, как сильно жалят его слова. Это мой механизм выживания. Мне нужно верить, что она в безопасности в моем бункере. Я разберусь с последствиями того, что она обнаружит там по возвращению.

— Ты убил моих людей, — выплевываю я сквозь стиснутые зубы.

Боль в плече распространяется по всему телу, словно плотоядная болезнь.

— Мне было приятно, — ухмыляется он.

— Где Грейсон?

— Терпеливо ждет своей очереди, он следующий в моем списке.

Родриго поднимает нож. Другой рукой, берет бутылку и делает глоток.

— Эмилио позволил мне немного повеселиться, прежде чем я убью тебя. Я называю это расплатой за тот трюк, который ты провернул в самолете на прошлой неделе.

Низкое рычание вырывается из моего горла.

— Мне следовало свернуть тебе шею, когда у меня была такая возможность.

Родриго снова ухмыляется.

— Ты тщеславный ублюдок, Данте Сантьяго, но осталось недолго, — он с важным видом приближается ко мне на пару сантиметров. — Ты и твои люди слишком долго властвовали над нами. Что делает тебя таким особенным? Любой дурак может стрелять из пистолета.

— Какое точное описание тебя.

— Хватит болтать.

Родриго протягивает руку и прижимает лезвие своего ножа к моему горлу. Он так близко, что я чувствую запах его пота и восторга. Его глаза блестят от возбуждения убивать, и он не может сдержать стон удовольствия, когда появляются первые малиновые бусинки.

— Я собираюсь наслаждаться каждым моментом этого.

В любую минуту, ублюдок… У меня тоже для тебя кое-что есть.

Я не боюсь боли. Никогда не ломался под пытками. Меня избивали, душили водой, били электрическим током. Самое большее, что они когда-либо получали от меня — плевок в лицо, но то, как Родриго смотрит на меня, заставляет мою кровь застывать так, как никогда раньше. С тех пор у меня появилась слабость, и если я в ближайшее время не вырвусь на свободу, эти люди уничтожат ее.