Не стала его дергать: мне еще круги наматывать в разных направлениях, приспосабливаясь к новой машине. Сосредоточилась на том, чтобы чувствовать автомобиль, как продолжение себя. То ускорялась, то притормаживала. В общем, традиционные четыре круга откатала, и не заметила — как.

Казанцев вышел из задумчивости, зашевелился, предупредил:

— Хватит по ровной дороге кататься, выезжай на трассу для новичков.

— Хорошо. — Я была не против попробовать свои силы в управлении очередным железным монстром в условиях, приближенных к сельскому бездорожью.

На полигоне, который раньше явно был обычным пустырем, да и сейчас таковым оставался, инструктор ожил, начал комментировать мои действия, давать советы, командовать — все, как я привыкла.

— Хватит ползать улиткой, Полина, — заявил в какой-то момент мужчина. — Ты разве не чувствуешь, какая мощь кроется под капотом этого зверя? Как рвется он ускориться? Я понимаю, этот полигон — не гладкий паркет, но до сорока, а местами и до шестидесяти тут разогнаться есть где. Газу, газу!

Я прибавила газу, промчалась с сотню метров, местами лавируя, лихо взлетела на пригорок и… ухнула передними колесами в неглубокий, но крутой обрыв. Вранглер обиженно крякнул, застонал всем своим нутром.

Казанцев схватил меня за руку, переключая передачу с третьей сразу на первую — на педаль тормоза я и сама нажать догадалась.

— Ты что творишь, Лисицына? Ты совсем дорогу не запоминаешь, да? И с Жорой тут ездила, и со мной уже два раза этот участок прошла — могла бы запомнить, что тут крутое начало спуска.

— Я… не знала, что надо запоминать, — мне снова стало стыдно: ведь и правда, даже ни разу не задумалась!

— Не знала, значит. И Георгий не говорил?

— Нет…

— Понятно. — Похоже, Галкина ждет не слишком приятный разговор.

Неудобно получилось, словно я наябедничала и снова могу оказаться причиной раздора между друзьями.

Долго мне печалиться и копаться в себе Александр Аркадьевич не позволил. Скомандовал остановиться, принялся объяснять:

— Полина, знаешь, почему, к примеру, таксисты и водители маршрутных такси так расслабленно чувствуют себя за рулем?

— Почему?

— Потому что они на дорогах города не то что каждый знак и каждую линию дорожной разметки помнят: они каждую выбоину и лужу знают, и сколько секунд горит зеленый свет на каждом из светофоров, наизусть помнят. Учись запоминать все эти детали, если не хочешь, чтобы каждый раз был для тебя как первый. И запомни главное правило автомобилиста: в каждой луже — яма, в каждой палке — гвоздь!

— И что это значит? — поинтересовалась я.

— Это значит, что их лучше объехать, — вздохнул мой наставник.

Замолк, перевел взгляд на собственную руку, которая продолжала сжимать мои пальцы, лежащие на рычаге. Напрягся, сглотнул, глянул странно и выпустил мою ладонь.

— В общем, давай прокатимся еще раз медленно, чтобы ты могла заметить все особенности рельефа. Я буду подсказывать, на что обратить внимание, — голос мужчины сел, в нем появилась завораживающая хрипотца.

— Давайте, — я поспешила завести мотор и замять возникшую неловкость.

Где-то через полчаса Казанцев расщедрился на похвалу — кажется, впервые за все время нашего знакомства:

— Вот теперь я вижу, Полина, что ты эту трассу знаешь хорошо, понимаешь, где и почему можно разгоняться, а где лучше ползти аккуратно на низких оборотах.

— Спасибо, Александр Аркадьевич, — поблагодарила искренне.

Мужчина замолк, отвернулся, потер больную ногу. Потом, глядя не на меня, а в лобовое стекло, проговорил так, что за повелительным тоном я с трудом угадала просьбу:

— Полина, давай уже переходи на «ты». Если тебе это не принципиально — выкать всю дорогу.

— Спасибо, — предложение, правда, сомнительной ценности, но не поблагодарить было бы совсем некрасиво. — Я… постараюсь.

— Ладно, трогай. Заедем на парковку, потом по городу прокатимся.

…Пока я вела джип на парковку, мой инструктор набрал чей-то номер. Я невольно подслушала его разговор, впрочем, Казанцев и не скрывался:

— Виктор, собирайся, запирай там все и выезжай на парковку, мы тебя заберем.

Ждать администратора Витю долго не пришлось: он появился из дверей административного корпуса, толкая натренированными руками свою инвалидную коляску, почти сразу, как я остановилась. Запер дверь, включил сигнализацию и, развернув свой транспорт, бодро покатил к нам.

Казанцев вылез из автомобиля, помог Виктору забраться на заднее сиденье, сложил и закинул в багажник коляску. Потом вернулся на свое место возле меня.

— Отвезем Виктора, потом тебя, — объяснил мне немногословно.

— А я все голову ломала, — проговорила я, выруливая со стоянки и обращаясь к парню, — как ты, Витя, до дома добираешься.

— Да, меня всегда Александр Аркадьевич привозит и увозит, — улыбнулся тот. — И коляску, кстати, тоже он мне отдал — свою. Иначе я бы до сих пор в четырех стенах гнил в ожидании, когда обо мне социальные службы вспомнят.

Витя говорил легко, даже с улыбкой, и смотрел на моего инструктора влюбленными глазами. Теперь я понимала — почему.

Казанцев, когда Витя заговорил о том, что коляска раньше принадлежала ему, напряг плечи, обернулся, видимо, желая попросить парня замолчать. И без того опущенный уголок рта Александра Аркадьевича пополз вниз. Он это почувствовал, потер щеку ладонью. В глазах его вспыхнула злость — та самая, которую увидела в нем в первую встречу. Только теперь я сообразила, что злится он не на меня — на жизнь, на травму, на людей, не имеющих сил разглядеть за шрамами — человека.

А еще… еще вдруг поняла, какая сила духа кроется в этом мужчине, сумевшем встать на ноги, снова начать ходить…

— Вы… прости, ты… Ты, Александр, не должен стесняться того, что помогаешь Виктору. Это ведь нормально и правильно.

— На кольцевую едем, — мужчина дал понять, что не желает обсуждать тему собственного благородства. Я не стала настаивать.

В среду — в день, когда Лисицына не явилась на очередное занятие, кое-как спустившись пешком с восьмого этажа, на котором жила Полина, я вычислил окна ее квартиры и до двух часов ночи просидел в машине, внимательно глядя на каждого, кто входил в подъезд и периодически поглядывая, не появится ли свет в одном из нужных мне окон.

В четверг, чувствуя себя маньяком, преследующим ни о чем не подозревающую жертву, вечером после работы снова приехал к дому Полины и снова до двух часов ночи не мог заставить себя убраться прочь.

Не знаю, что бы я сделал, если бы зажегся свет в одном из ее окон. Сумел бы развернуться и уехать, или не выдержал бы, рванул наверх, наплевав на сломанный лифт, больную ногу и вопиющую бестактность такого поведения… Но окна оставались темными.

В пятницу ближе к полудню мы пересеклись с Галкиным — у обоих было около получаса до начала занятия с очередным учеником. Жора окинул меня пристальным изучающим взглядом и поставил диагноз:

— Выглядишь херово, Саня.

— Спасибо на добром слове, — съязвил я.

— Послушай, перестань уже так изводиться. Явится твоя Лисицына, никуда не денется. Если бы с ней что-то произошло, нас бы уже поставили в известность.

— Кто?

— Да хотя бы кто-то из тех, кто ее на занятия подвозил. — Это был если не удар ниже пояса, то, как минимум, болезненный укол: Георгий напомнил мне, что у Лисицыной есть другая жизнь и близкие люди.

Я до сих пор гадал: один поклонник ее на разных машинах привозит, или она разных парней чередует по дням недели?

— А если им не до нас? Почему звонки на ее номер остаются не отвеченными? — возразил я, хотя понимал, что телефон — довод слабый.

Жорику это тоже было известно:

— Не тупи, друг. Телефон может быть на беззвучном, может лежать в кармане или в сумке, где его никто не видит и не слышит. Да мало ли что еще! Интересно, сколько раз за вчерашний день ты набирал ее номер?

— Четырежды.