— Когда это тебя мои просьбы останавливали? — не выдержал, повысил голос. Говорить из-за перекошенного рта было трудно.

— Так, Саша. — Галкин отодвинул в сторону свой привычно-шутливый тон. — Давай ты со мной в таком ключе разговаривать не будешь. Не знаю я, где Полина работает. Больше ничем помочь не могу. Остынешь — поговорим.

Друг — друг ли? — прервал связь. Я запустил пальцы в волосы. Потянул сильно — до боли. Понял, что нам повезло — и мне, и Жорику — что этот разговор был телефонным. Не уверен, что не попытался бы залепить ему в табло и подпортить вывеску.

Рванул к ноутбуку. Попытался отыскать Полину в соцсетях — есть у современной молодежи манера оставлять там о себе такие данные, которые не во всякой анкете указывают. У нас вот, к примеру, ученики место работы или учебы не указывают, когда договор заключают. Упущение, черт возьми. Исправим.

Полину я нигде не нашел. Или она такая уникальная, что нигде не засветилась, или зарегистрировалась под другой фамилией. У меня осталась только одна ниточка, за которую я мог потянуть сейчас, сходу — домашний адрес девушки.

Что ж. Отвезу Виктора и попробую наведаться к ней в гости. Очень хочу надеяться, что эта… эта… заноза окажется дома!

На собственном Вранглере Рубиконе я подъехал к дому Лисицыной уже в девятом часу вечера. Окинул равнодушным взглядом обычную панельную девятиэтажку, прикидывая, в котором из подъездов находится квартира под номером сто двенадцать. Ага. Третий подъезд, восьмой этаж. Вошел в дверь, запертую на кодовый замок, вслед за каким-то подростком в наушниках — он даже не заметил, затопал вверх по темной лестнице.

Я шагнул к лифту, подсветил себе мобильником в поисках кнопки вызова. Вместо нее узрел табличку, накарябанную от руки: «Лифт неисправен».

Ну что, Казанцев? Готов к восхождению на заплеванный Эверест многоэтажки? Нога тут же отозвалась ноющей болью. Не знаю, что будет, когда доберусь до восьмого этажа, но я доберусь. Если придется — на пузе доползу. Зря, что ли, каждый день на тренажерах потею? Мышцы накачал — того и гляди в Шварценеггера превращусь.

Спазм догнал меня на лестничной площадке между шестым и седьмым этажом. Скрутил бедро так, что на глазах проступили слезы. Нога тут же перестала слушаться. Я присел на ступени, принялся растирать сведенные судорогой мышцы. Сколько так сидел — не знаю. На время смотреть не хотелось.

Мимо меня один за другим проползли один за другим запыхавшиеся, задыхающиеся страдальцы — обитатели квартир, расположенных на седьмом этаже и выше. Тетка из квартиры слева, нагруженная сумками с продуктами, проворчала что-то вроде «понапьются и сидят тут, ироды». Мужик из квартиры справа покосился молча, но от комментариев воздержался.

Когда за мужиком закрылась дверь, я встал, пошатываясь, и, тяжело опираясь на перила, стал подниматься дальше. Вот и восьмой. Понимаю, почему Лисицына такая спортивная: побегай-ка ежедневно по нескольку раз вверх-вниз.

Отцепился от перил, которые использовал, чтобы подтягивать вес тела, шагнул к нужной двери, почти упал грудью на прохладный дерматин, под которым чувствовалась добротная сталь. Одной рукой опираясь на дверь, другой принялся жать на кнопку звонка.

Десять звонков. Двадцать.

На двадцать первом из соседней квартиры высунулась всклокоченная голова и ломкий голос подростка — того самого, что пропустил меня в подъезд, — возмутился:

— Может, хватит трезвонить? Мать сестренку спать уложить не может из-за вас!

— Не знаете, где может быть ваша соседка?

— Да уехали они утром и еще не возвращались.

— Они?

— Ну, она раньше одна тут жила, потом мужчина к ней переехал.

Значит, она не одна живет… Но сейчас не до терзаний по поводу того, что у любимой женщины есть другой. Найти бы ее, убедиться, что живая.

— А где Полина работает, не знаешь?

— Да мне пофигу, где.

— И мать не знает?

Подросток оскалился, затряс взъерошенной шевелюрой, но все же буркнул:

— Ща спрошу. — И тут же куда-то вглубь квартиры: — Мать! Ты в курсе, где соседка справа работает? Ну, которая Полина? Нет? — снова уставился на меня враждебно: — Не знает она. Шли бы вы отсюда, а? Мы ведь и полицию можем вызвать.

— Сейчас уйду… — я снова рывком перебросил себя от двери к перилам, вцепился в липкий поручень обеими руками, чтобы не упасть. — Все, можешь закрывать, больше шуметь не буду.

Подросток издал звук, будто сплевывая, и захлопнул дверь.

Вниз я спускался, давай отдых больной ноге после каждого лестничного пролета. Потом еще минут сорок сидел в салоне своего джипа, дожидаясь, когда мышцы станут настолько послушными, чтобы справляться с педалями.

За это время успел еще раз созвониться с Виктором, прослушать вечерний выпуск новостей, из которого узнал, что погибших в лагере «Парашютик» пока не обнаружено, наговорить на телефон Лисицыной первое за все это время голосовое сообщение — максимально сдержанное и тактичное.

Если бы знал, что в ближайшие двое суток так и не услышу ее голос — наверное, выражения выбрал куда более крепкие. Но я все еще надеялся, что новое утро принесет добрые вести.

Пока добиралась пешком на свой восьмой этаж, решила прослушать отправленное мне Александром Аркадьевичем голосовое сообщение. Нажала нужные кнопки, включила громкое воспроизведение, чтобы не подносить трубку вплотную к уху.

В гулком подъезде зазвучал, отражаясь эхом от стен, напряженный, задыхающийся голос моего инструктора. Некоторые слова было трудно разобрать, словно Казанцев был нетрезв или говорил, засунув в рот камешек.

Я вовремя вспомнила о перекошенном и подергивающемся в минуты сильного возбуждения лице мужчины, и поняла, что алкоголь ни при чем. Просто Казанцев снова был на взводе, и снова — из-за меня. Ощутила болезненный укол совести.

Запись закончилась, а я остановилась посреди лестничного пролета, чтобы смахнуть с внезапно увлажнившихся ресниц соленые капли слез.

Кто-то, наверное, испугался бы Александра Аркадьевича, когда он злится, шипит и гудит, как закипающий чайник. Я же испугалась его смирения, вот этой просьбы, почти мольбы, которая звучала в неразборчивых словах мужчины. Так мог говорить только человек, близкий к отчаянию. Но… неужели Казанцев, с которым мы знакомы от силы месяц, настолько боится за меня? А я настолько ослепла, что до сих пор не разглядела этого?

Чувство вины вгрызлось мою душу, хотя умом я понимала: мне не в чем себя упрекнуть, я никак, ну, никак не могла тратить драгоценные секунды на звонок или СМС, ведь в нашей работе «промедление смерти подобно».

Но и игнорировать это послание я не посмела. Это было бы… жестоко. Проморгалась, высморкалась в бумажную салфетку. Задержав дыхание, набрала номер Казанцева…

Отсчитала пять гудков и уже собралась нажать на кнопку отбоя, когда в динамике раздался приглушенный рокот мотора, тяжелое дыхание, сдавленное восклицание Казанцева «твою ж дивизию!..» и шум падения телефона. Связь прервалась. Перезванивать я не стала: если Александр Аркадьевич в сердцах выругался и отшвырнул трубку, то я лучше подожду, пока он успокоится и перезвонит сам.

Он перезвонил почти сразу же, не дожидаясь моего «алло», заговорил громко, будто пытаясь докричаться до меня без помощи телефона:

— Полина?! Полина! Ты?..

— Да, я, Александр Аркадьевич, здравс…

Договорить мне не дали.

— Ты жива? Цела? Где ты? — Казанцев частил вопросами, как автомат Калашникова пулями, не давая мне вставить ни слова. — Просто скажи, что случилось — я приеду, и мы все решим!