Казанцев отнял мою руку от своего лица. Впился в меня взглядом — ищущим, требовательным. Попросил глухим хриплым голосом:

— Оттолкни меня сейчас, Полина. Возможно, я сумею это пережить…

Оттолкнуть… Это было бы проще всего. И, наверное, разумнее. Провести между собой и Александром Аркадьевичем черту, которую он уже никогда не переступит. Одним-единственным словом «нет» возвести стену — такую толстую железобетонную стену, как та, что окружает автотрек. Оставить мужчину наедине с его «тараканами»: болью, чувствами, сомнениями, как сделала когда-то его жена.

Вот только я так не умею. Не хочу.

Если бы во мне ничто не откликалось на его слова — я сказала бы об этом честно. Но Казанцев с первой встречи чем-то цеплял меня, тянул к себе, как магнит железную стружку.

Что ж. Я всегда старалась быть искренней и честной в отношениях. Похоже, это как раз то, о чем просит, сам того не осознавая, мой инструктор.

Как всегда, в минуты задумчивости, мне захотелось потереть ладонью правой руки бровь, и я невольно вынула свои пальцы из руки Казанцева, склонила голову, разрывая зрительный контакт с мужчиной.

Он понял мои движения по-своему: решил, что я сейчас пошлю его — далеко и с ветерком. Вновь окаменел. Лишь уголок его рта начал подергиваться — с каждым разом все сильнее, предательски выдавая напряжение, овладевшее мужчиной.

Пауза становилась мучительной для нас обоих, и я решилась — заговорила, тщательно подбирая слова:

— Буду предельно честна с вами, Александр Аркадьевич, — произнесла тихо, глядя в его расширившиеся зрачки и стараясь не обращать внимания на перекошенные подрагивающие губы. — Пока что я ни в чем не уверена. Вы мне небезразличны как мужчина и интересны как человек, но перерастет ли все это во влюбленность — я не знаю. Мне нужно больше времени и больше общения, чтобы разобраться в своих чувствах…

— Ты просто мастер обтекаемых формулировок, Полина, — криво усмехнулся Казанцев. — Сумела не сказать ни да, ни нет. Значит, решила дать мне шанс и подарить надежду? Я принимаю твой подарок, спасибо. Даже если он сделан из жалости…

О! Вот оно! Теперь понятно, чего так боится этот сильный волевой мужчина, сумевший встать с инвалидного кресла вопреки тяжелым травмам, пессимистичным прогнозам и предательству той, которую любил.

И ведь бесполезно пытаться переубедить его — все равно не поверит, что дело не в том, что мне его жалко. Значит, и пытаться не буду.

Ждете от меня заверений и клятв, господин Казанцев? Рассчитываете, что я брошусь с пеной у рта опровергать ваши слова? А вот не будет по-вашему!

Я отвернулась, завела мотор, со злостью ударила по газам — машина взревела и рванула вперед, к очередному взгорку. Резкое ускорение откинуло и вжало нас в спинки сидений.

Целиком сосредоточившись на максимально быстром прохождении трассы, я смотрела только вперед, предоставив инструктору возможность подумать о том, как и в чем он не прав.

Казанцев некоторое время молчал. Потом спросил тихо:

— Я тебя чем-то обидел, Полина?

— Не обидел, но и не обрадовал, — ответила чуть ворчливо, выводя Шкоду из крутого поворота.

— Полина, что я не так сделал? — тон Казанцева стал просящим.

Я снизошла до объяснений:

— Вы, Александр Аркадьевич, сами себе придумали что-то там про жалость, сами обиделись… Я бы хотела, чтобы вы общались со мной, а не с вашими представлениями обо мне. Иначе у нас с вами точно ничего не получится.

Казанцев снова замолк. Видимо, переваривал услышанное.

Ох, как же непросто мне с ним будет!

Инструктор молчал до конца занятия, предоставив мне самостоятельно гонять по пересеченной местности пустыря, заросшего кустарником и бурьяном. Я даже интереса ради свернула пару раз с известного мне пути на почти незаметные тропки — исследовала новые пути и тренировалась ездить по незнакомой дороге.

А когда в очередной раз вернулась к началу маршрута, мужчина, наконец, заговорил:

— Полина, останови, пожалуйста.

Я послушалась. Заглушила движок, положила руки на колени и развернулась к Казанцеву, гадая, что же еще он хочет мне сказать.

— Я должен извиниться перед тобой, — заговорил Александр Аркадьевич, и я с трудом удержалась от того, чтобы перебить его удивленным восклицанием. — Вижу в твоих глазах недоверие и понимаю, чем оно вызвано. — Мужчина прижал подушечками пальцев подрагивающий на щеке мускул, который явно мешал ему говорить. — До сих пор я вел себя неприветливо, почти невежливо — и за это прошу прощения. Мало того, пока ты честно помогала людям справляться с их бедами, я успел напридумывать про тебя много нехорошего, решил, что ты, подобно многим молодым девчонкам со смазливой внешностью, нашла себе богатого папика.

— А неплохая, кстати, мысль! Как это я сама не додумалась? — не удержалась, перебила инструктора насмешливой репликой.

Казанцев покачал головой:

— Не надо иронии, Полина. Сам знаю, что идиот. Простишь меня?

— Только если вы, Александр Аркадьевич, пообещаете, что больше не станете додумывать про меня всякой ерунды, а начнете задавать вопросы и попробуете хоть чуточку больше доверять мне.

— Я… буду учиться доверять тебе, Полина. Дай и ты мне время. — Казанцев был предельно серьезен.

— Хорошо.

— И, если тебе не сложно, давай уже на «ты». А то и правда, обращаешься ко мне, будто я или профессор, или твой самый большой начальник.

— А ты и есть профессор — доктор гоночных наук, — пошутила я, надеясь хоть немного снизить градус возникшего между нами напряжения.

— Шутница…

Александр Аркадьевич усмехнулся — печально, задумчиво и нежно, поймал мою руку, прижал ее к своим губам, закрыл глаза. Я не сопротивлялась этой сдержанной ласке: знала, что ему это сейчас нужно.

Через некоторое время Казанцев открыл глаза, отпустил мои пальцы.

— Позволишь отвезти тебя домой? — спросил тихо.

— Да. Мне будет приятно.

Мы поставили Шкоду в гараж и, прихватив Виктора, загрузились в джип Казанцева.

Просто поразительно, какую власть имеет женщина над влюбленным в нее мужчиной! Одно короткое прикосновение пальчиков Полины, одна улыбка плюс согласие на то, чтобы я проводил, точнее, подвез ее до дома — и вот эмоции растут и пухнут, словно их приправили дрожжами. В груди тесно так, что дышать нечем, а сердце бьет молотом в ребра, пытаясь проломить ставшую вдруг слишком узкой для него темницу грудной клетки.

Я нарочно сел за руль сам: мне нужно было срочно чем-то занять руки, иначе не уверен, что сумел бы удержаться и не прикасаться к ученице, которая еще пару часов назад казалась недосягаемой мечтой, а теперь вдруг дала понять, что готова принять мои ухаживания.

Наверное, было бы лучше, если бы Виктор оставался с нами в салоне автомобиля до конца — до тех пор, пока я не высажу Лисицыну у дверей ее подъезда, но маршрут был уже известен, и я не стал его менять: не хотел, чтобы наш администратор догадался или хотя бы заподозрил, что между мной и Полиной что-то происходит.

Всю дорогу я отмалчивался, прислушиваясь к легкой беседе, которую затеяли мои спутники. Иногда Виктор пытался втянуть меня в разговор, но я отделывался короткими репликами или даже мычанием типа «угу» или «не-а». Общаться не было сил. Их едва хватало на то, чтобы следить за дорогой. Все, чего хотелось — это схватить сидящую рядом девчонку в охапку, усадить ее себе на колени, запустить руки под подол светлой юбки разлетайки и мять, мять до одури ее гладкие бедра и упругую попку.

От Полины пахло чем-то фруктовым или ягодным — так, наверное, пахли бы персики, присыпанные малиной.

Стоп, Казанцев! Не думай ни о персиках, ни о малине, ни о прочих фруктах, с которыми почему-то ассоциируются части женского тела. Тела Полины Лисицыной.

Ты за рулем, Саня!

…Интересно, каковы на вкус ее губы? Мне необходимо это узнать. Срочно! Потому что без этого знания я вообще разучусь спать.