Я так замечтался, что чуть не проехал нужный поворот.
Виктор вовремя окликнул меня:
— Александр Аркадьевич, вот же мой дом! Нам сюда!
— Да, точно.
Я въехал во двор, припарковался возле нужного подъезда, высадил парня, которого уже встречал младший брат. Пожелав мальчишкам доброй ночи, я поспешил вернуться в автомобиль.
Полина ждала моего возвращения, не выходя из салона.
— Теперь тебя отвезем, — я снова попытался ей улыбнуться — как тогда, на пустыре.
Губы слушались плохо. Похоже, за четыре года мышцы, отвечающие за улыбку, просто атрофировались по той причине, что я ими не пользовался. Растягивать рот было почти больно. Еще болезненнее была мысль о том, что за все прошедшие годы я не нашел ни единого повода для радости. Да и шутки словно разучился понимать — как ни старался Жорик, какие ни травил анекдоты — меня ничто не брало.
— Тебе идет улыбка, — сообщила ученица, пока я выруливал на шоссе.
Лучше бы она молчала. Сомнения в искренности ее слов резанули по нервным окончаниям сотнями бритвенных лезвий. Я сбился с дыхания, хрипло выдохнул, набрал в легкие воздуха и попросил:
— Не надо, Полина. Я догадываюсь, что ты так говоришь из лучших побуждений, но зеркало давно научило меня принимать правду без попыток ее приукрасить.
— Я говорю то, что думаю. А ты снова сомневаешься в моей честности. — Девчонка воинственно задрала подбородок. — Даже в таких вот мелочах!
— Для меня это не мелочь. От меня слишком часто шарахаются и незнакомые люди, и те, кто знал меня раньше, — признаваться в этом было все равно, что жевать без хлеба стручок перца чили: жгуче-горько, до слез.
— А ты почаще делай зверское выражение лица и сверкай злобно глазами. Тебя в такие моменты вообще за километр обойти хочется, — выдала эта… заноза.
Осмелела! Почувствовала свою власть надо мной!
Я несколько минут молчал, пытаясь справиться с возмущением и удержать в себе рвущиеся наружу гневные реплики и язвительные ответы. А потом меня как стукнуло что-то: может, Полина права? Вдруг дело не в шрамах и не в дергающейся мышце, а в том, что я и правда смотрю волком на всех, кроме своих сотрудников и учеников?
У меня и до ранения особых поводов для улыбок не было: слишком уж серьезными делами я занимался по роду службы. А уж после…
— Значит, предлагаешь улыбаться почаще? — я бросил на сидящую рядом Лисицыну косой взгляд. Она весело покивала в ответ. — Ладно, попробую.
Сегодня молчание между нами тяготило меня, хотелось слышать голос Полины, узнавать о ней что-то новое. Я попросил:
— Расскажи, как ты стала психологом МЧС? Почему выбрала такую работу? — Этот вопрос волновал меня не на шутку.
Если допустить хотя бы на мгновение мысль, что Полина станет моей — а я эту мысль уже не просто допустил, а проникся ею до самого позвоночника — то я сделаю все, чтобы она нашла себе более спокойное и безопасное занятие. Не хватало еще, чтобы женщина, которую я люблю, рисковала своим здоровьем, а то и жизнью!
— Почему психолог и почему МЧС? — я мельком глянул на девчонку и заметил, что вид у нее стал задумчивый и немного грустный. — Да все просто. С детства хотела разобраться, почему люди говорят то, что говорят, и делают то, что делают. Иногда на первый взгляд в этом нет никакой логики! А еще… после того, как у моих сводных брата и сестры погибли родители, поняла, как это важно, чтобы кто-то мог помочь пережить потерю или другое горе, и захотелось понять, как это правильно делать.
— Ты удивительная, Полина. Мало кому пришло бы в голову, что этому можно учиться. И нужно.
Только произнеся эти слова, осознал: сам-то я не подпустил к себе ни одного психолога, которые пытались беседовать со мной, когда валялся в госпиталях и проходил курсы реабилитации в санаториях. Может, зря? Вдруг они и правда сумели бы помочь?
Но от Полины мне нужно совсем другое!
Я проехал под арку многоквартирного дома, остановил джип у входа в подъезд своей ученицы. Время было позднее, но отпускать ее не хотелось — не сейчас, когда между нами возникло что-то… пока еще совсем робкое, почти эфемерное — лишь намек на возможную близость.
Отключил двигатель, развернулся всем телом к девчонке, которая как раз отстегнула ремень безопасности, но уходить не спешила: смотрела на меня мягко, и в глубине ее зрачков мерцали теплые огоньки.
— Увидимся завтра? — предложил — и затаил дыхание. Ну же, не подведи, Полина! Дай поверить, что я не ошибся, что у меня есть шанс стать для тебя не только инструктором!
Лисицына отрицательно повела головой из стороны в сторону:
— Завтра — никак. Извини. Не могу отказаться от обещания, данного другим людям.
Вот так. А что ты хотел, Казанцев? У девчонки своя жизнь, друзья и планы, в которые ты не вписываешься.
Передо мной замаячила перспектива очередного одинокого субботнего вечера. Он будет особенно одиноким из-за того, что я буду знать: Полина не сидит, как я, дома, не скучает и не вспоминает обо мне. Ей есть с кем весело и беззаботно провести время. Она — молодая, красивая, веселая. Зачем ей старый пень вроде меня? Разве я имею право злиться на нее за это?
Горькая усмешка поневоле проступила у меня на лице, искривила и без того кривой рот.
— Понимаю, — выдавил я хрипло, отвернулся и стал ждать, когда Полина уйдет.
Но Лисицына уходить не торопилась.
— Александр Аркадьевич, — окликнула негромко. Сбилась, исправилась: — Саша! Давай в воскресенье?
Моё короткое имя на ее губах звучало как дуновение ветра. Я дрогнул: вновь обернулся к девушке.
— Ты уверена, что делаешь это не из сочувствия или жалости? Если тобой руководит твоя профессия — то лучше не надо…
Полина выслушала меня молча, не пытаясь остановить, возразить. Потом потянулась, приложила к моим губам указательный пальчик, приказывая замолчать.
— Поцелуй меня, — приблизила свое лицо к моему, обдала дыханием с запахом все тех же персиков и малины.
Все мысли, сомнения, метания и прочие терзания тут же вылетели из моей головы. Пульс прибоем загрохотал в ушах. Мир вокруг рассыпался пикселями, затянулся мглой, единственной светлой точкой в которой оставалось лицо ученицы. Я потянулся к нему — несмело, но неотвратимо. Прикоснулся к приоткрытому ротику своими подрагивающими губами. Замер на миг, впитывая ощущения тепла и мягкости, в которые хотелось погрузиться и одновременно хотелось впитать их в себя — полностью, без остатка.
Сам не заметил, как застонал от болезненно-острого желания, схватил девчонку за затылок, углубил поцелуй, втянул и прикусил легонечко нижнюю губу девчонки. Она ответила коротким всхлипом и еще больше подалась навстречу, положила одну ладонь мне на грудь, другую — на шею, и этим окончательно свела меня с ума, смела одним легким движением жалкие остатки моего здравомыслия. Я погрузился в восхитительные и давно забытые ощущения, как погружаются дайверы в морскую пучину — целиком, до самого дна. И мне совсем не хотелось выныривать.
Не представляю, как я не задушил Полину и не задохнулся сам в этом водовороте страсти. Не знаю, хватило ли бы мне остатков выдержки и самоконтроля, чтобы не затянуть девушку к себе на колени и не распустить руки. В реальность меня вернула боль. Проклятая боль в проклятой искалеченной ноге.
Неудобная поза, неудачное движение — и мышцы бедра начал скручивать спазм. Я оторвался от Полины, судорожно втянул в себя воздух, краем уха слыша, как пытается отдышаться моя ученица. Заставил себя заговорить — спокойно, ласково, словно в глазах не мутилось от спазма:
— Значит, в воскресенье? Тогда я заеду за тобой в шесть вечера. А теперь — иди.
Лисицына пару мгновений смотрела на меня — вопросительно, непонимающе.
— Иди, Полина, — повторил я настойчиво.
— Хорошо. Иду. До встречи, Саша. — Она взяла с приборной панели свою сумочку и выскользнула из салона автомобиля.
Я, почти не дыша, дождался хлопка закрывающейся дверцы, и лишь тогда позволил себе выдохнуть сквозь сжатые зубы. Обеими руками подхватил скованное, окаменевшее бедро, поднял непослушную ногу, уложил ее на освободившееся сиденье и принялся растирать мышцы.
