На этотъ вводъ публики во владѣніе произведеніемъ, за которое она платитъ, защитники литературной собственности смотрятъ какъ на узурпацію. Сказавши, что сообщеніе сочиненія публикѣ есть жатва, собираемая авторомъ, аббатъ Плюке утверждаетъ, что на это сообщеніе имѣетъ право одинъ авторъ и никто безъ его позволенія не можетъ познакомить публику съ его трудомъ. Подобное сообщеніе публикѣ чужаго сочиненія, прибавляетъ г. Лабуле, отецъ, есть ничто иное, какъ кража; поступать такимъ образомъ все равно, что жать хлѣбъ на чужомъ полѣ… Они рѣшительно не въ состояніи сойти съ этого пути!
Нельзя же смѣшивать сообщеніе по секрету, по довѣрію, съ обнародованіемъ. Покуда сочиненіе еще не издано, то конечно тѣ, которымъ авторъ прочолъ его по секрету, не имѣютъ права обнародовать его и со стороны ихъ такой поступокъ былъ бы крайне неблагороденъ. Но если за сообщеніе сочиненія заплочено, если экземпляръ книги проданъ, то обнародованіе уже совершилось. Деньги, заплоченныя за книгу, даютъ пріобрѣтателю ея право пользоваться ею, дѣлать изъ нея какое угодно употребленіе, передавать ее другимъ, читать ее, дѣлать изъ нея извлеченія. Можно ли запретить любителю, купившему книгу, созвать къ себѣ дюжину друзей и читать имъ эту книгу или давать ее на подержаніе знакомымъ? Всѣ подобныя дѣйствія пришлось бы запретить, еслибы слушать ярыхъ защитниковъ собственности. Парижскіе рабочіе нерѣдко прибѣгаютъ къ складчинѣ для того, чтобы купить книгу, которую каждый изъ нихъ отдѣльно не въ состояніи пріобрѣсти. Неужели же подобныя ассоціаціи нужно преслѣдовать во имя авторскаго права собственности?
Противники литературной собственности впадаютъ въ другую крайность. Со стороны ихъ было заявлено мнѣніе, что поддѣльщикъ, перепечатывающій книгу, — только осуществляетъ право пользованія пріобрѣтенною имъ вещью. Какъ принципъ, такое мнѣніе совершенно основательно. Всякій имѣетъ право, пріобрѣтя книгу, передать ее другому лицу, снять съ нея копіи и распространять ихъ. Но въ практикѣ приходится ждать истеченія срока авторской привилегіи потому, что иначе авторъ былъ бы лишонъ законнаго вознагражденія за трудъ.
Но, скажутъ намъ, если съ момента обнародованія сочиненія право собственности отъ автора переходитъ къ публикѣ, то авторъ уже не можетъ распоряжаться своимъ произведеніемъ, не можетъ его исправить, измѣнить, увеличить, сократить, потому что подобныя дѣйствія будутъ покушеніемъ на неприкосновенность общественнаго достоянія.
На это весьма лестное для авторовъ возраженіе не трудно отвѣчать; да это, въ сущности, даже и не есть возраженіе. Можно допустить, что во все продолженіе срока привилегіи, авторъ имѣетъ право, въ послѣдующихъ изданіяхъ, исправлять, даже сокращать свое сочиненіе и обогащать его новыми прибавками. Но онъ уже не вправѣ уничтожить своего сочиненія потому, что съ одной стороны, съ коммерческой точки зрѣнія, имъ уже овладѣла публика; съ другой стороны, съ точки зрѣнія литературной добросовѣстности, авторъ не можетъ отказываться отъ своихъ словъ, онъ не можетъ утверждать, что не говорилъ того, что сказано; что публика не читала того, что она прочла; что читатели не поняли, не усвоили себѣ его сочиненія и потому не имѣютъ права указывать ему на высказанныя имъ мнѣнія, отъ которыхъ онъ отказывается.{6}
Но если писатель, обнародовавшій свое сочиненіе, по принципу не вправѣ уже извлечь его изъ оборота, то тѣмъ менѣе подобное право можетъ принадлежать наслѣдникамъ его. Необходимо, однако, нѣсколько измѣнить ту аргументацію, къ которой прибѣгаютъ въ настоящемъ случаѣ защитники правъ общества. По ихъ мнѣнію одною изъ причинъ, побуждающихъ къ уничтоженію принципа литературной собственности, должно служить то обстоятельство, что иногда семья автора, по соображеніямъ, которыхъ авторъ вовсе не раздѣляетъ, можетъ уничтожить или исказить его произведеніе. Но это разсужденіе такъ же неосновательно, какъ и ссылка на требованіе общественной пользы, потому, что если собственность принадлежитъ автору по праву, то никакія соображенія ни объ личности автора, ни объ семьѣ не могутъ ее ограничить. Ясно, что легистамъ, о которыхъ я говорю, обстоятельство это представляется въ совершенно превратномъ видѣ. Литературная собственность не должна быть допущена не потому, что семья автора можетъ злоупотребить ею и уничтожить произведеніе автора, но потому, что публика окончательно и безвозвратно вступила во владѣніе книгою вслѣдствіе ея обнародованія и какъ авторъ, такъ и семья его, теряютъ право безусловнаго распоряженія этою книгою и вознаграждаются только выдачею имъ срочной привилегіи на исключительную продажу сочиненія.
§ 8. О кредитѣ и капиталахъ. — Понятія о сбереженіи, о капиталѣ, о наемной платѣ (préstation) и о коммандитѣ{7*} (commandite) не приводятъ насъ къ понятію о литературной собственности, аналогичной собственности поземельной и не могутъ служить основаніемъ безсрочной ренты
Мнѣ скажутъ, пожалуй, что теорія моя невѣрна въ самомъ основаніи потому, что построена на ложномъ уподобленіи; скажутъ, что сдѣлка, въ которую авторъ вступаетъ съ публикою не имѣетъ ничего общаго съ мѣною, а скорѣе подходитъ къ условіямъ ссуды.{8*} Дѣйствительно, литературное произведеніе отличается отъ большинства, промышленныхъ тѣмъ, что оно не истребляется вслѣдствіе употребленія. По этому-то передача этого произведенія другому лицу не есть ни продажа, ни мѣна, а просто отдача на подержаніе. Такъ какъ эта отдача отнюдь не должна быть безвозмездна, то и слѣдуетъ допустить, что обнародованіе литературнаго, научнаго или художественнаго произведенія можетъ такъ же точно послужить основаніемъ безсрочной ренты, какъ и отдача капитала въ пользованіе другаго лица, какъ и отдача въ наемъ дома или корабля. Конечно писатель имѣетъ полное право отказаться отъ всякаго вознагражденія за свой трудъ; — кто же рѣшится возставать противъ великодушія и самопожертвованія? — Конечно онъ можетъ также попользоваться своими авторскими правами въ теченіи двадцати, тридцати лѣтъ, а потомъ отказаться отъ нихъ въ пользу общества. Но подобный отказъ съ его стороны будетъ великодушнымъ подвигомъ и долженъ быть разсматриваемъ какъ даръ; если такого отказа не послѣдуетъ, то здравый смыслъ и всевозможныя аналогіи доказываютъ, что писатель на вѣчныя времена имѣетъ право требовать уплаты процентовъ или ренты.
Я вовсе не думаю въ настоящемъ случаѣ толковать о процентномъ займѣ и о безвозмездности кредита, зная, что изъ этаго поднялся бы новый скандалъ и противники мои пуще прежняго стали бы кричать о моихъ софизмахъ. Мнѣ пришлось уже сказать это при спорѣ съ Бастіа, — я не хочу ничего брать даромъ; я нахожу, что если сосѣдъ мой далъ мнѣ хлѣба или одолжилъ мнѣ какую-нибудь вещь, то имѣетъ право требовать вознагражденія. Я хочу только, чтобы меня не заставляли платить проценты, когда я могу обойтись и безъ этого; я имѣю полное право не прибѣгать къ помощи посторонняго коммандитарія, если у меня есть средства иначе удовлетворить своимъ потребностямъ; во всякомъ случаѣ я не хочу платить ничего, кромѣ должнаго. Таковъ мой взглядъ на заемъ подъ проценты. Итакъ пусть успокоятся банкиры, владѣльцы акцій и прочіе капиталисты, какъ поземельнаго, такъ и движимаго кредита; ихъ права, какъ и права собственниковъ, не будутъ нарушены. Я утверждаю только, что сообщеніе авторомъ публикѣ литературнаго произведенія не кредитная операція, что это не ссуда, не отдача въ наемъ, не коммандитъ, а просто торговая сдѣлка — мѣна.
Всѣ доводы моихъ противниковъ противорѣчатъ и теоріи и практикѣ политико-экономической. Читатель не замедлитъ въ этомъ убѣдиться если прослѣдитъ до конца за моими соображеніями.
Во первыхъ исходною точкою для моихъ противниковъ служитъ совершенно ложная гипотеза, что интеллектуальное произведеніе не потребляется отъ употребленія и потому не можетъ быть объектомъ мѣны. Слѣдовательно они предполагаютъ, что объектомъ мѣны могутъ быть только потребляемыя вещи, а объектомъ ссуды только непотребляемыя. Извѣстно, однако, что и то и другое ложно: ссуда жизненныхъ припасовъ можетъ, напримѣръ, подать поводъ къ требованію процентовъ, а ссуда капитала, земель, домовъ — легко можетъ обратиться въ мѣну.
