Другой и послѣдній примѣръ. Гуттенбергъ получилъ привилегію на изобрѣтенныя имъ подвижныя буквы, а Фустъ и Шефферъ на изобрѣтенный ими способъ переливанія шрифтовъ. Естественно, что эти изобрѣтатели имѣютъ другъ въ другѣ нужду, имъ выгодно составить ассоціацію. Они получили на вѣчныя времена привилегію, на основаніи которой имѣютъ право печатать книги и отливать шрифты, а также могутъ, за извѣстное вознагражденіе, передавать другимъ лицамъ право печатать книги, отливать шрифты, вести торговлю печатными книгами и типографскими принадлежностями. Впослѣдствіи въ типографскомъ дѣлѣ является множество послѣдовательныхъ улучшеній и всѣ частные усовершенствователи группируются вокругъ перваго изобрѣтателя и такимъ образомъ снова возникаютъ корпораціи, цехи типографовъ, въ которыхъ есть свои мастера, подмастерья и ученики. Является Зеннефельдеръ и литографія, думаете вы, начнетъ конкурировать съ типографіей? — Вовсе нѣтъ; типографы заключатъ договоръ съ литографами и привилегированный цехъ будетъ съ тѣхъ поръ называться типографскимъ и литографскимъ. Поборники свободы жалуются на то привилегированное положеніе, въ которомъ книжная торговля и книгопечатаніе находятся съ 89 года, но того и не замѣчаютъ, что дарованіе подобной привиллегіи ничто иное какъ хитрая полицейская мѣра. Предположите, что интеллектуальная собственность уже установлена и правительству въ этомъ отношеніи не объ чемъ будетъ и заботиться.

Въ системѣ промышленнаго феодализма хозяева-типографы составляли бы классъ дворянъ, аристократовъ, которые столько же какъ и самъ король (а пожалуй даже и больше) заинтересованы въ сохраненіи существующаго порядка. Достаточно пустить въ ходъ привилегіи авторскія и типографскія, и эти привилегированные собственники вполнѣ замѣнятъ и типографскую полицію и цензуру.

Въ газетахъ недавно говорилось о наборщикахъ, просившихъ возстановить корпораціи и о хозяевахъ типографій, требовавшихъ цензуры. Побудительною причиною для первыхъ служила конкуренція женщинъ, которыя появясь во многихъ типографіяхъ въ качествѣ наборщицъ сбили заработную плату до тѣхъ поръ получаемую мущинами; въ основаніи же просьбы хозяевъ лежало опасеніе подвергнуться судебному преслѣдованію. Въ настоящее время мы еще колеблемся, но установите литературную собственность — и само правительство, и учоные, и хозяева, и рабочіе сознаются, что мы возвратились къ феодальному порядку!..

Здѣсь снова я повторю замѣчаніе, сдѣланное мною выше по поводу изобрѣтенія сохи: примѣненіе ложнаго принципа всегда влечотъ за собою гибельныя послѣдствія. Къ чему эта безсрочная монополія въ пользу Гуттенберга и компаніи? Развѣ основная идея книгопечатанія, а именно подвижность буквъ, не должна была неизбѣжно рано или поздно вытечь изъ искусства печатать на твердыхъ, неподвижныхъ доскахъ, которое было извѣстно гораздо прежде Гуттенберга, и на которомъ основано книгопечатаніе Китайцевъ? Развѣ эта мобилизація шрифтовъ не вытекала à contrario изъ самой ихъ твердости? Развѣ не таковъ обыкновенный ходъ человѣческаго мышленія, чтобы постоянно вывертывать всѣ понятія на изнанку, бросать рутинное воззрѣніе, идти на перекоръ преданію, какъ поступилъ напримѣръ Коперникъ, отвергнувъ гипотезу Птоломея, какъ поступаетъ логикъ, прибѣгающій поперемѣнно то къ индукціи, то къ дедукціи, то къ тезѣ, то къ антитезѣ. Что касается до постепенныхъ усовершенствованій, то они составляютъ только развитіе одной основной идеи, такъ же неизбѣжно изъ нея вытекая, какъ сама она вытекаетъ изъ разрушенія другой, противоположной ей идеи.

То, что сказано мною о книгопечатаніи и земледѣліи, можетъ быть примѣнено и ко всякому ремеслу, ко всякой промышленности, ко всякому искусству. Вездѣ мы видимъ, что одинъ рядъ предпріятій неизбѣжно влечотъ за собою другой; такъ что еслибы постоянно примѣнять принципъ присвоенія, то масса народонаселенія была бы въ зависимости отъ нѣсколькихъ сотенъ антрепренеровъ и привилегированныхъ мастеровъ, которые составляли бы аристократовъ въ области производства, кредита и мѣны. Это было бы равнозначуще установленію давности въ пользу монополіи, но въ ущербъ разуму. Итакъ принципъ интеллектуальной собственности ведетъ прямо къ порабощенію разсудка, а вслѣдъ затѣмъ и къ возстановленію или леновъ, или общиннаго владѣнія землею, которая повсюду будетъ объявлена собственностію государства, словомъ къ возстановленію господства феодальнаго права. Ни одна промышленность, ни одно ремесло, не смотря на нѣсколько вѣковъ свободы, не можетъ быть вполнѣ обеспечено отъ монополизаціи. Все это не мѣшаетъ приверженцамъ интеллектуальной собственности быть въ то же время приверженцами свободной конкуренціи, свободнаго обмѣна. Согласите же подобныя противорѣчія.

Я, думаю, достаточно объяснилъ (по крайней мѣрѣ для каждаго человѣка, мысль котораго не заключена въ тѣсномъ кругу матеріальныхъ интересовъ), какимъ образомъ созданіе художественной и литературной собственности есть ни что иное какъ отрицаніе отъ высокихъ идей, которыя составляютъ достоинство человѣка, освобождая его отъ рабства предъ потребностями тѣла и требованіями домашняго хозяйства. Я хочу теперь показать какимъ образомъ эта же самая собственность ведетъ къ усиленію пауперизма.

Въ былое время, которое я еще хорошо помню, прежде чѣмъ торгашество, съ своими ростовщическими пріемами, вторглось во всевозможныя отношенія между различными классами общества, отношенія эти имѣли совершенно другой характеръ. Товары продавались и отпускались, договоры заключались не такъ какъ теперь, во всемъ было больше мягкости. Каждый мѣрилъ щедрой рукой, и купецъ, и ремесленникъ, и поденщикъ, и слуга, никто не щадилъ своего труда. Вѣсы всегда склонялись въ пользу покупателя; никто не торговался изъ-за пяти минутъ или изъ-за центиметра; всякій честно, съ избыткомъ заработывалъ свое жалованіе или свою поденную плату. Патроны, антрепренеры, хозяева, съ своей, стороны держались тѣхъ же правилъ въ отношеніи своихъ рабочихъ, прикащиковъ и слугъ, сверхъ условленной платы давались еще особыя прибавки на водку, на булавки. Этотъ обычай сохранился и до сихъ поръ, но подобныя надбавки въ настоящее время сдѣлались обязательными и считаются составною частью самой платы. Оптовой торговецъ въ былое время также отмѣривалъ товаръ щедрою рукою, прибавляя всегда извѣстный привѣсокъ къ дюжинѣ, къ сотнѣ, къ тысячѣ. Послѣдствіемъ такихъ обычаевъ было положительное увеличеніе народнаго богатства, такъ какъ каждый производитель, начиная отъ слуги и рабочаго и кончая самымъ богатымъ фабрикантомъ, какъ будто бы подарилъ обществу ½%, 1 % или даже 2 % со своего ежедневнаго заработка, или удѣлилъ обществу соотвѣтствующую часть своего ежедневнаго дохода. И замѣтьте притомъ, что подобная щедрость существовала рядомъ съ духомъ бережливости, такъ какъ роскоши въ это время вовсе не было, всякій скупился на расходы на самого себя для того, чтобы быть въ состояніи что либо удѣлить другимъ. Въ такихъ принципахъ крылась причина дешевизны продуктовъ, общественнаго благосостоянія и высокаго уровня нравственности. Въ то время больше трудились и сберегали, меньше расходовали и меньше грабили, а вслѣдствіе того всякій сознавалъ, что онъ честный и хорошій человѣкъ и былъ счастливъ. При отсутствіи скупости, не существовало ни нахальства, ни низости; мелкіе люди не воровали, большіе не грабили; предположенія антрепренера, отца семейства, всегда оправдывались. Щедрость въ отношеніи къ другимъ относилась въ бюджетъ каждаго гражданина. Никто не ошибался въ своихъ разсчотахъ потому, что условившись въ цѣнѣ и количествѣ товара всякій зналъ, что неуловимая убыль, которая неизбѣжно сопряжена со всякимъ производствомъ, пріобрѣтеніемъ, перенесеніемъ, потребленіемъ и которая въ случаѣ частаго повторенія можетъ сдѣлаться обременительною, покрывается тою незначительною сбавкою цѣны, которая дѣлалась безъ всякаго разговора.

Все это, какъ легко видѣть, измѣнилось ко вреду всей страны и каждаго изъ насъ въ отдѣльности. Новое направленіе въ торговлѣ, по которому все высчитывается не только на франки и сантимы, но даже и на дроби сантимовъ, въ которомъ принято за основное правило, что время тѣ же деньги и слѣдовательно, всякая минута имѣетъ свою цѣну; новый духъ мелкаго торгашества, ловкаго барышничества измѣнилъ условія общественнаго благосостоянія и нравственности. Отъ скупости мало-по-малу перешли къ мошенничеству. Каждому свое, говоримъ мы, и осуществляемъ эту вѣчную аксіому тѣмъ, что отмѣриваемъ все съ безнадежною точностію. По честности своей мы ничего не убавимъ, но и не дадимъ ничего, кромѣ условленнаго, цифрами опредѣленнаго количества. Само собою, что эта идеальная точность, не осуществимая на дѣлѣ всегда обращается во вредъ покупателя. Слуга всегда находитъ, что работаетъ слишкомъ много, по тому жалованію, которое получаетъ; онъ ложится спать и встаетъ когда ему вздумается, выговариваетъ себѣ право отлучаться изъ дому два раза въ мѣсяцъ, требуетъ подарковъ къ праздникамъ, пріобрѣтаетъ въ свою собственность все то, въ чомъ господину его миновалась надобность, беретъ въ свою пользу тѣ сбавки, которыя дѣлаютъ поставщики, словомъ обогащается на счотъ своихъ господъ. Работникъ и прикащикъ, высчитываютъ каждую минуту; они ни зачто не войдутъ въ мастерскую до звонка, ни минуты не останутся въ ней долѣе положеннаго срока; хозяинъ вычитаетъ изъ заработной платы за всякій часъ, пропущенный рабочимъ, за то и рабочій, съ своей стороны, не подаритъ хозяину ни минуты; отъ такой мелочности конечно страдаетъ дѣло потому, что работа ведется нехотя и кое-какъ. Отъ надувательства въ качествѣ товара мало-по-малу переходятъ къ надувательству и въ количествѣ; всякій старается отнести на счотъ другаго неизбѣжную убыль и дефектные экземпляры; дорожа своими трудами всякій старается обмѣрить, обвѣсить, надуть другаго. Получивши нечаянно фальшивую монету, никто ее не уничтожитъ, а всякій старается сбыть другому. Человѣкъ, котораго нанимаютъ поденно или понедѣльно, надѣясь на его добросовѣстность, попусту тянетъ время. Работникъ, получающій задѣльную плату, заботится только о количествѣ, но не о качествѣ продуктовъ и для того, чтобы сдѣлать болѣе, работаетъ на скоро и плохо.