Но возражаютъ мои противники, именно для того-то чтобы возвысить положеніе писателя, чтобы сдѣлать его лицомъ почтеннымъ и независимымъ, мы и требуемъ установленія литературной собственности… Ложь! Доказано, что установленіе подобной собственности, противной принципамъ политической экономіи, гражданскаго и государственнаго права, ведетъ къ смѣшенію понятій о вещахъ продажныхъ и непродажныхъ, а слѣдовательно и къ развращенію литературы. При томъ же требуется опредѣлить, въ чью пользу хотятъ установить литературную собственность: въ пользу самихъ литераторовъ, или ихъ наслѣдниковъ? — Когда писатель начинаетъ свою дѣятельность, то у него еще ничего нѣтъ; ему приходится самому (безъ посторонней помощи) строить свое гнѣздо. Часто ему въ своихъ произведеніяхъ приходится идти въ разрѣзъ съ общественнымъ мнѣніемъ и въ такомъ случаѣ онъ долженъ ожидать, что будетъ оцѣненъ лишь послѣ смерти. Слѣдовательно, защитники литературной собственности имѣютъ въ виду наслѣдниковъ писателя; слѣдовательно, они хлопочутъ объ установленіи особаго рода майоратовъ, хотятъ положить основаніе новой интеллектуальной аристократіи, и, подъ покровомъ права собственности, хотятъ ввести организованную систему развращенія и порабощенія.

Разсказываютъ, что при разрушеніи Коринѳа консулъ Муммій сказалъ подрядчику, который взялся за перевозку статуй: «Если ты разобьешь ихъ, то долженъ будешь поставить новыя!» За 145 лѣтъ до Р. X. Римляне не умѣли еще дѣлать различія между искусствомъ и ремесломъ; мы, въ настоящее время, возвратились къ тому, что смѣшиваемъ ихъ. Въ самомъ дѣлѣ не такъ ли поступаемъ мы вводя цеховое устройство, въ феодальномъ его смыслѣ, въ область литературы и искусства? — Сколько есть (даже и между литераторами) людей, воображающихъ, что генію отнюдь не мѣшаетъ получать богатое вознагражденіе, и что геніальное произведеніе можетъ всегда быть изготовлено по заказу, какъ домъ, или экипажъ. Посредственность рада утѣшать себя мыслею, что искусство падаетъ вслѣдствіе недостатка поощренія для артистовъ.

Услышавъ, что упрекаютъ его за то, что онъ не поощряетъ художниковъ, лордъ Пальмерстонъ, говорятъ воскликнулъ: «Развѣ мы уже перестали быть англичанами?» — Онъ хотѣлъ этимъ выразить, что поощрять искусства дѣло не государства, а общества. Такого же мнѣнія и наши дилетанты. Мы думаемъ, что нація пользуется славою, если въ состояніи купить ее; что если на перестройку Парижа употребить двѣнадцать милліардовъ, то онъ будетъ чудомъ въ архитектурномъ отношеніи; что литература будетъ процвѣтать тогда, когда литераторы будутъ получать ренты.

Изъ упорнаго уподобленія изящныхъ произведеній — полезнымъ можно, впрочемъ, вывести мысль, которой и не подозрѣваютъ защитники литературной собственности. Низведеніе искусства на степень промышленности нельзя ли объяснить тѣмъ, что сама промышленность поднимается на степень искусства? — Взгляните на выставки: по словамъ рецензентовъ, произведенія искусства, появляющіяся на выставкахъ, съ каждымъ годомъ становятся все плоше и плоше; за то, произведенія промышленности являются все болѣе и болѣе великолѣпными. Развѣ не принадлежатъ къ области искусства произведенія севрской или гобелинской мануфактуры? Развѣ искусство не проявляется во всѣхъ этихъ машинахъ, во всѣхъ этихъ богатыхъ матеріяхъ, во всѣхъ этихъ роскошно-иллюстрированныхъ изданіяхъ? — Развѣ всѣ эти чисто утилитарныя изобрѣтенія, — электрическій телеграфъ, фотографія, галванопластика, паровая машина, машины швейныя, типографскія и друг. не могутъ стать на ряду съ знаменитѣйшими произведеніями нашихъ художниковъ, скульпторовъ и поэтовъ? — Развѣ идеалъ не проявляется въ произведеніяхъ парижскихъ и ліонскихъ мануфактуръ столько же, сколько и въ произведеніяхъ нашихъ романистовъ и драматурговъ? — Развѣ наконецъ даръ слова не развился до огромныхъ размѣровъ у нашихъ адвокатовъ, профессоровъ, журналистовъ и у множества другихъ людей, для которыхъ литература и краснорѣчіе вовсе не составляютъ ремесла? Дай-то Богъ, чтобы и даръ мышленія получилъ бы такое же широкое распространеніе какъ даръ краснорѣчія! Мы ищемъ идеала въ краснорѣчивой рѣчи и въ краснорѣчивомъ письмѣ, которыя, по нашему мнѣнію, служатъ лучшими выраженіями здраваго, яснаго мышленія и чистой совѣсти, а, сами того не замѣчая, уже достигли этого идеала. Мы краснорѣчивы, какъ Пиндаръ, или какъ самъ Фебъ; благодаря громадному количеству романовъ и періодическихъ изданій, ежедневныхъ, еженедѣльныхъ и ежемѣсячныхъ, доступныхъ для всякихъ интеллегенцій и для всякихъ кармановъ, изящество французской рѣчи и сущность древней и новѣйшей литературы стали достояніемъ всѣхъ сословій, такъ что никто уже не можетъ гордиться исключительнымъ знакомствомъ съ этими вещами. Можно ли послѣ того удивляться, что литература и искусство уподобляются промышленности, когда всякій ремесленникъ можетъ считать себя художникомъ, когда рабочій имѣетъ свою поэзію, а дѣловой человѣкъ свое краснорѣчіе? —

Итакъ мы живемъ въ эпоху полной метаморфозы. Впродолженіи долгаго времени намъ не суждено имѣть ни истинной литературы, ни истиннаго искусства. Будутъ у насъ должностныя лица, какъ свѣтскія такъ и духовныя, получающія отъ 1,200 до 100,000 фр. жалованья, будутъ наемные писаки, научившіеся правильно писать по-французски и классическимъ слогомъ трактовать по заказу о какихъ угодно предметахъ, будутъ у насъ рисовальщики, способные подбирать краски, и ваятели, умѣющіе пользоваться идеями великихъ художниковъ. Подобное положеніе конечно грустно, гнусно и глупо; но утѣшимся! Мало-по-малу публика узнаетъ истинную цѣну этой контрафакціонной литературы, этого флибустьерскаго искусства; поддѣлка будетъ преслѣдоваться, уничтожаться и послѣ одного или двухъ вѣковъ бездѣйствія настанетъ наконецъ время возрожденія.

Я отъ души желаю наступленія этого времени. Мнѣ самому надоѣла эта болтовня, это бумагомаранье, это малярство. Но чтобы выдти изъ этого положенія нужно соблюдать тѣ законы промышленности, которые установлены революціей. Пускай авторамъ, изобрѣтателямъ, усовершенствователямъ чѣмъ угодно обезпечиваютъ способъ полученія вознагражденія, но пусть не вводятъ никакихъ привилегій, никакихъ безсрочныхъ монополій. Вездѣ и во всемъ да соблюдается принципъ свободной конкуренціи!

Если проэктъ закона о литературной собственности будетъ принятъ, то не останется и признака учрежденій и идей 1789 г. Духъ Франціи совершенно измѣнится; чтобы окончательно уничтожить послѣдніе слѣды революціи, стоитъ только дать новому закону войти въ силу и внести его въ сводъ законовъ.

Народъ только до тѣхъ поръ держится своихъ учрежденій и законовъ, пока они соотвѣтствуютъ идеалу, имъ самимъ выработанному; какъ скоро этотъ идеалъ будетъ потрясенъ, общество тотчасъ преобразовывается. Такимъ образомъ революція 1789 г. была отреченіемъ отъ религіознаго, политическаго и соціальнаго идеала, освящоннаго литературой ХVІІ-го вѣка. Точно такимъ-же образомъ, реакція, начавшаяся во время консульства, усилившаяся послѣ 1848 г., есть ни что иное, какъ возвращеніе къ этому старому идеалу, конечно съ нѣкоторыми ограниченіями, которыхъ требуетъ духъ нашего времени.

Благодаря сочиненіямъ Боссюэта, Фенелона, Флери, Арно, Паскаля, Бурдалу и дона Каломе, Христіанство пріобрѣло такой раціонализмъ и такой блескъ, какихъ оно никогда не имѣло, даже во времена св. Августина. Философія, математическія и естественныя науки, поэзія и краснорѣчіе, способствовали этому преображенію Христіанства. Съ тѣхъ поръ явилась возможность съ гордостію проповѣдывать Евангеліе: всякій вѣрующій могъ положительно сказать, что за него стоятъ и божественный и человѣческій разумъ. Христіанство стало больше чѣмъ вѣра, — оно сдѣлалось цѣлой системой міра, человѣка и Бога.

Славу религіи раздѣлила и монархія. Прозаики и поэты соединили свои усилія для обоготворенія и восхваленія монархіи, которой теорія народнаго самодержавія, введенная протестантами, придала еще болѣе значенія, проповѣдуя, что монархическая власть опирается и на преданіе и на логику.