По принципу первенства открытія и литературной собственности, король даровалъ бы Ренодо вѣчную привилегію, имѣющую силу во всемъ государствѣ. Всѣмъ было бы запрещено издавать газеты или какія либо другія періодическія изданія, которыя конечно могли бы быть только подражаніемъ французской газетѣ. Что можетъ быть справедливѣе этого? Король такимъ образомъ только воздалъ бы должное произведенію генія, онъ не могъ бы позволить, чтобы другіе, научонные его примѣромъ и увлечонные его успѣхомъ стали бы отбивать подписчиковъ и раззорять изобрѣтателя. Даже и тѣ возраженія, что другая газета будетъ говорить о событіяхъ въ иныхъ выраженіяхъ, будетъ смотрѣть на факты съ другой точки зрѣнія, что она будетъ заключать въ себѣ то, что пропущено въ первой, наконецъ будетъ съ нею полемизировать, не могутъ быть приняты въ соображеніе, потому что разрѣшеніе изданія другой газеты есть нарушеніе правъ перваго изобрѣтателя.

Итакъ вся Франція обязана будетъ читать только одну газету, мыслить только такъ, какъ то благоугодно будетъ господину Ренодо, который съ своей стороны будетъ дѣйствовать по инструкціямъ. Защитники литературной собственности скажутъ, что я преувеличивалъ послѣдствія, вытекающія изъ принятія ихъ принципа, чтобы тѣмъ легче доставить себѣ удовольствіе опровергнуть этотъ принципъ. Но пусть они посмотрятъ, что только дѣлается въ настоящее время, при тѣхъ условіяхъ, въ которыхъ находится французская пресса; журналы наполнены мыслями опасными не для правительства, которое имѣетъ возможность защищаться, но для народа, для тѣхъ партій и тѣхъ мнѣній, представителями которыхъ они должны были бы служить. А между тѣмъ право литературной собственности еще не провозглашено, конкуренція еще продолжаетъ существовать, словомъ привилегіи еще нѣтъ. Позволеніе издавать журналъ, данное министромъ можетъ равняться подарку цѣною въ 100,000 франковъ. Это то же самое, что и концессія доковъ и желѣзныхъ дорогъ. Разрѣшеніе журнала это патентъ на существованіе извѣстнаго мнѣнія, извѣстной партіи, точно также какъ и запрещеніе журнала есть умерщвленіе этой партіи.

Монополизированный журнализмъ держитъ въ своихъ рукахъ и политику, и биржу, и литературу, и искусства, и науки, и церковь, и государство. Кромѣ того, онъ имѣетъ бездну источниковъ дохода: за припечатаніе объявленія платятъ деньги, за отчеты о какомъ либо предпріятіи, въ какомъ бы онъ духѣ не былъ написанъ, непремѣнно платитъ та или другая сторона, за рекламу платится еще дороже и т. д. Справедливость, истина, разумъ, всѣ они давно перестали быть безвозмездными, всѣ они подобно лжи, пристрастію, софизму, — обратились въ такія услуги, которыя даромъ не оказываются.

За отсутствіемъ свободы мнѣній всѣ общественныя отношенія основываются на интригахъ и барышничествѣ; такова обѣтованная земля продажнаго журнализма, содѣйствующаго развитію политическаго рабства, спекуляцій, промышленныхъ и литературныхъ рекламъ, филантропическаго надувательства, словомъ всевозможныхъ видовъ шарлатанства. Въ настоящую минуту, благодаря существующему законодательству, мы находимся еще въ чистилищѣ, но стоитъ только обнародовать новый законъ о литературной собственности и мы перейдемъ въ область вѣчной муки.

Понятіе собственности неизбѣжно влечотъ за собою понятіе налога. Если литературная собственность будетъ уравнена съ поземельною, то, принося доходъ, она должна подлежать налогу. Чтобы быть правильнымъ, этотъ налогъ долженъ существовать въ двухъ формахъ: въ видѣ прямаго и постояннаго, пропорціональнаго пространству и внѣшнему виду собственности, и въ видѣ косвеннаго, зависящаго отъ размѣра эксплуатаціи. Если произведеніе не приноситъ столько дохода, чтобы изъ него можно было заплатить прямой налогъ, то авторъ принужденъ будетъ покинуть его, какъ покидаютъ безплодную землю; такимъ образомъ констатируется естественная смерть сочиненія. Какъ вещь никому не принадлежащая это произведеніе сдѣлается собственностью государства, которое и можетъ дѣлать съ нимъ, что угодно; сдать его въ архивъ или передать какому нибудь спекулянту, съумѣющему извлечь изъ него пользу.

Мысль о налогѣ на произведенія ума нисколько не пугаетъ защитниковъ литературной собственности. «Отчего же», говоритъ Гетцель, «литературная собственность не будетъ нести такихъ же повинностей, какъ и всѣ остальныя собственности; не лучше ли платить подати, но за то имѣть собственность постоянную, чѣмъ пользоваться только временнымъ правомъ собственности». Это то же самое, что сказать: не лучше ли имѣть майоратъ, приносящій 50,000 франковъ ежегоднаго дохода и платить за это 3,000 франковъ казнѣ, да расходовать 15,000 фр. на поддержаніе этого майората, чѣмъ довольствоваться половиннымъ окладомъ.

Г. Гетцель, думающій, что онъ разрѣшилъ задачу литературной собственности, такъ какъ въ качествѣ книгопродавца-издателя указалъ болѣе или менѣе удобныя средства для установленія авторскихъ правъ и пользованія ими, самымъ наивнымъ образомъ доказываетъ справедливость моего мнѣнія, что и онъ, вмѣстѣ съ гг. Альфонсомъ Карромъ, Аллури, Пельтаномъ, Улбахомъ и друг., ничего въ этомъ дѣлѣ не понимаетъ.

Онъ исходитъ изъ того знаменитаго принципа Альфонса Карра, что «литературная собственность такая же есть собственность, какъ и всякая другая» и возведя эту ерунду въ афоризмъ, доказываетъ, что весьма легко утвердить за авторомъ вѣчное право на полученіе извѣстнаго процента съ цѣны каждой продаваемой книги. Но прежде всего нужно именно узнать есть ли литературная собственность «такая же собственность какъ и всякая другая», т. е. можетъ ли литературное произведеніе породить собственность, аналогичную поземельной. Мы вывели совершенно противное заключеніе, сначала изъ политической экономіи, а потомъ изъ эстетики, гипотеза же объ обложеніи умственныхъ произведеній особаго рода контрибуціей, еще болѣе подтверждаетъ нашъ выводъ.

Напомнимъ въ послѣдній разъ о томъ, о чомъ мы достаточно уже говорили, что произведенія литературы и искусства принадлежатъ къ категоріи вещей непродажныхъ, вещей, для которыхъ гибельно примѣненіе къ нимъ принципа торгашества, барышничества. Я болѣе уже не возвращусь къ тому, что говорено объ этомъ предметѣ: это все такія истины, которыхъ нельзя вывести посредствомъ силлогизмовъ или алгебраическихъ формулъ, но которыя вытекаютъ изъ соціальной необходимости, которыя понятны всякому, въ комъ сохранилось хотя малѣйшее нравственное чувство. Наложить налогъ на науки, поэзію, искусство, — значило бы тоже что наложить налогъ на набожность, справедливость и нравственность, — это было бы освященіемъ симоніи, продажности суда и шарлатанства.

Я охотно соглашусь, что въ сущности мы не хуже своихъ предковъ, но я не могу не сознаться, что въ настоящее время во всѣхъ умахъ замѣчается какое-то всеобщее замѣшательство. Мы потеряли ту деликатность чувствъ, ту утончонную честность, которыми въ прежнее время отличалась французская нація. Религіозное и политическое равнодушіе, распущенность семейной нравственности и сверхъ всего этого рѣшительное преобладаніе идеализированнаго утилитаризма развратили насъ, убили въ насъ много хорошихъ способностей. Понятіе безвозмездной добродѣтели свыше нашего пониманія и свыше нашего темперамента; для насъ перестали быть понятными и чувство собственнаго достоинства, и свобода, и радость, и любовь. Я очень хорошо понимаю, что мы должны получать какое нибудь вознагражденіе за свой трудъ, но съ другой стороны думаю, что мы обязаны также оказывать другъ другу уваженіе и сочувствіе, соблюдать справедливость во взаимныхъ отношеніяхъ и давать другъ другу хорошіе примѣры, не ожидая за то никакой награды, nihil inde sperantes, что честность наша должна быть основана на безкорыстномъ чувствѣ справедливости. Подобныя правила должны бы считаться основными законами общежитія, а между тѣмъ въ наше время ихъ вовсе не признаютъ. Мы все сводимъ къ полезному, за все хотимъ получать вознагражденіе. Я зналъ одинъ журналъ, который впродолженіи первыхъ шести мѣсяцевъ своего существованія, велъ дѣло честно и безпристрастно для того только, чтобы впослѣдствіи дороже брать за свое молчаніе и свои рекламы. Правило, что только то и можно уважать, за что ничего не платится, сдѣлалось въ нашихъ глазахъ парадоксомъ. Вотъ почему, поставляя принципъ непродажности произведеній нашихъ эстетическихъ способностей и выводя изъ этого принципа безнравственность интеллектуальной собственности и налога на торговлю художественными и литературными произведеніями, я не могу не обратиться къ внутреннему чувству читателя и не сказать ему, что если прекрасное, справедливое, священное и истинное не трогаетъ больше его душу, то я не могу подѣйствовать на него никакими убѣжденіями. Въ такомъ случаѣ мои разсужденія будутъ совершенно излишни и я только даромъ буду тратить и время и слова.