Но, поспѣшили бы прибавить экономисты, такъ какъ судья, учоный, художникъ, хотя и производятъ вещи непродажныя, но для поддержанія своего существованія принуждены потреблять продажные продукты, и такъ какъ у многихъ изъ этихъ людей нѣтъ состоянія, то справедливо, чтобы общество доставило имъ средства къ жизни. Только вознагражденіе ихъ приметъ совершенно иной характеръ и должно быть разсматриваемо не какъ плата за услугу, но какъ пособіе. Прекраснаго, справедливаго, истиннаго нельзя сравнивать съ полезнымъ; въ настоящемъ случаѣ дѣло идетъ не о куплѣ-продажѣ продукта; но объ вознагражденіи человѣка. Съ этою-то цѣлью законъ установляетъ въ пользу всякаго автора срочную привилегію и даетъ ему средства удовлетворить своимъ нуждамъ, предоставляя ему въ случаѣ надобности прибѣгнуть и къ помощи торговли.

Вотъ какимъ путемъ должно бы идти разсужденіе, такъ какъ вся суть вопроса заключается въ непродажности литературныхъ и художественныхъ произведеній, въ противоположность продажности произведеній промышленныхъ. Наконецъ вдобавокъ, и на тотъ случай, что ученіе о различіи между вещами продажными и непродажными будетъ отвергнуто, какъ слишкомъ смѣлая и парадоксальная теорія, экономисты, ограничиваясь на этотъ разъ одною сферою полезнаго, могли бы, такъ какъ поступилъ и я въ первой части этой книги, доказать, что литературное и художественное произведеніе есть продуктъ — потребляемый и обмѣниваемый и что поэтому объ установленіи литературной собственности не можетъ быть и рѣчи.

Таковы принципы безусловной справедливости, они указываютъ на точку, въ которой политическая экономія сходится и совпадаетъ съ нравственностью, они примѣнимы ко всѣмъ временамъ и ко всѣмъ націямъ. Люди, рѣшающіеся отрицать ихъ, похожи на тѣхъ патриціевъ древняго Рима, которые отказывали плебеямъ въ правѣ вступать въ бракъ и имѣть религію, такъ какъ считали плебея недостойнымъ такихъ таинствъ, или пожалуй, на рабовладѣльцевъ, полагающихъ, что негра не стоитъ и крестить.

Да, впрочемъ, развѣ нѣтъ и у насъ такихъ публицистовъ, которые возстаютъ противъ распространенія образованія въ массѣ народа? — Развѣ и у насъ журнальное дѣло не обращено въ монополію, за установленіе которой на правительство постоянно сыплются упреки, но которая весьма выгодна для самихъ журналистовъ?…^{13} Конечно, легко видѣть, что еслибы 30 лѣтъ тому назадъ, когда вопросъ о литературной собственности былъ предложенъ нашимъ представительнымъ собраніемъ, наука провозгласила защищаемые мною принципы, а общество заинтересовалось ими, то мысль во Франціи не была бы порабощена, а вліяніе партій и кружковъ не совращало бы общественнаго мнѣнія съ истиннаго пути.

Какимъ же образомъ мысль о литературной собственности до такой степени овладѣла всѣми умами, что возведена въ законъ въ самомъ благоустроенномъ изъ европейскихъ государствъ? — Подобный феноменъ нельзя обойти молчаніемъ, имъ стоитъ заняться потому, что онъ свидѣтельствуетъ объ упадкѣ и нравственнаго и эстетическаго чувства.

Въ основаніи довольно распространеннаго въ настоящее время мнѣнія объ интеллектуальной собственности, лежитъ нѣсколько соображеній. Для экономистовъ, оно вытекаетъ изъ ихъ стремленія доказать, что писатели и художники, на которыхъ большинство склонно смотрѣть какъ на паразитовъ, — настоящіе производители, почему и имѣютъ право, если не на заработную плату, то на какое нибудь вознагражденіе. Происхожденіе этаго несчастнаго мнѣнія объясняется также тѣмъ безотчотнымъ рвеніемъ, съ которымъ многіе съ 1848 г. принялись за защиту права собственности. Мнѣніе это есть ничто иное какъ полемическое преувеличеніе. Но, съ точки зрѣнія публики, заблужденіе гораздо глубже; основаніе его лежитъ въ той всеобщей деморализаціи, которая послѣдовала за переворотомъ 89 и 93 г., деморализаціи, которая путемъ различныхъ катастрофъ все увеличивалась въ продолженіи 70-ти лѣтъ.

Французскій народъ, начавши революцію, которая должна была обнять собою всѣ слои общества, перевернуть весь строй его, не въ состояніи былъ довести ее до конца. «Это было свыше силъ нашихъ», говорилъ изгнанникъ Бареръ. Отцы наши сначала храбро принялись за дѣло, но потомъ смутились, мы же только и дѣлали, что пятились назадъ. Не знаю дѣйствовали ли бы другіе на нашемъ мѣстѣ смѣлѣе и успѣшнѣе, но мы потерпѣли пораженіе. Но если революція, доведенная до конца, способствуетъ возрожденію народа, то неудавшаяся революція неизбѣжно влечотъ за собою нравственное ослабленіе и упадокъ націи. Огорчонные неудачей, потерявши всякую бодрость, мы упали со всей высоты своихъ принциповъ. Потерявши вѣру въ самихъ себя, мы потеряли и всякое довѣріе къ своимъ принципамъ, къ своимъ учрежденіямъ, мы стали скептически относиться даже къ такимъ вещамъ, какъ добро, красота и благородство, къ которымъ скептицизмъ совершенно непримѣнимъ. Въ настоящее время, безнадежное непостоянство взглядовъ, слабость характера и отсутствіе добросовѣстности — составляютъ наши отличительныя черты. Человѣкъ долженъ бороться и побѣждать; если энергія его падаетъ, то взгляды его быстро измѣняются, честь и личное достоинство скоро стушовываются и человѣкъ предается гніенію.

Всякую истину нельзя установить иначе, какъ точнымъ образомъ объяснивъ противуположное ей заблужденіе. Такъ какъ въ настоящемъ случаѣ вопросъ идетъ объ насъ самихъ, объ нашемъ прошедшемъ и нашемъ будущемъ; такъ какъ проэктированный законъ по своей основной мысли и по своимъ послѣдствіямъ тѣсно связанъ съ переворотами послѣднихъ семидесяти лѣтъ, то я счолъ не лишнимъ взглянуть на отдѣльную вѣтку вмѣстѣ съ цѣлымъ деревомъ и ближе прослѣдить процессъ прозябанія. Я по возможности постараюсь сократить свои соображенія; впрочемъ я не принуждаю читателя прочесть мою книгу отъ доски до доски, но считаю своею обязанностью не упустить ничего изъ виду.

Я говорилъ уже о томъ, что мы не могли или не успѣли осуществить своихъ реформаціонныхъ замысловъ; что слѣдствіемъ такой неудачи была деморализація, и что упадокъ націи выразился между прочимъ въ продажности литературы и въ предложеніи закона, который долженъ былъ бы обратить геніальныя произведенія въ объекты права собственности.

Въ подкрѣпленіе этихъ положеній я приведу нѣсколько фактовъ.

Такъ напр.: мы пробовали ввести у себя монархическое правленіе и поставить цѣлью его защиту свободы. Подобная цѣль входила въ составъ революціонной программы; но осуществить ее намъ не удалось. Передъ нами былъ примѣръ Англіи, намъ оставалось слѣдовать указанному ею пути. Англичанинъ сказалъ себѣ: «я защитникъ монархіи, я отстаиваю принципъ королевской власти; но эта королевская власть должна быть такова, какой я желаю; король будетъ царствовать, назначать министровъ, служить точкою соединенія между правительствомъ и народною волею, выражаемою большинствомъ; но онъ не будетъ управлять страною, не будетъ имѣть вліянія на администрацію, — управленіе и администрація останутся за мною. Государь будетъ во всемъ раздѣлять мое мнѣніе и друзьями его будутъ только мои друзья»…

Произнеся самому себѣ подобную сентенцію, англичанинъ не прибавилъ однако по испанскому обычаю: Y sino no; онъ не предоставилъ своему государю права выбора и торга. Англичанинъ не такъ гордъ какъ испанецъ, но за то гораздо тверже его. Онъ захотѣлъ имѣть государя, выполняющаго всѣ его желанія и нашолъ такого. Въ англійскомъ народѣ и безъ того уже много недостатковъ, по крайней мѣрѣ дѣйствительно хорошимъ его качествамъ слѣдуетъ отдавать должное. Не мало борьбы пришлось вынести Англіи для того, чтобы достичь своей цѣли; одинъ изъ честнѣйшихъ ея королей погибъ на эшафотѣ, другой былъ изгнанъ изъ государства со всѣмъ своимъ потомствомъ; вѣрноподданные англичане оплакивали подобныя бѣдствія; но наконецъ королевская власть покорилась, смирилась и въ настоящее время живетъ въ совершенномъ ладу съ народомъ.

Франція — страна также монархическая (не знаю съ какой стати Indépendance Belge, далеко не республиканская газета, недавно упрекнула меня за подобное мнѣніе). — Франція страна монархическая до костей, демократизмъ ея глубоко проникнутъ монархизмомъ. Напрасно впродолженіи тридцати лѣтъ и ходъ событій, и голосъ личной выгоды, и парламентарная діалектика стремятся увлечь ее въ другую сторону; инстинктивное влеченіе преодолѣваетъ всѣ постороннія вліянія. Франція искренно предана монархизму, въ какой бы формѣ онъ не проявлялся — въ диктаторской, въ императорской, въ президентской, въ легитимистской или въ орлеанистской; утверждающіе противное говорятъ неискренно.