Судья, священникъ, чиновникъ административнаго вѣдомства, всѣ эти лица разсматриваются съ той же точки зрѣнія. Всѣ они также интеллектуальные производители и только желаніе возвысить ихъ значеніе и не унижать ихъ до сравненія съ простыми промышленниками побудило изобрѣсти для нихъ названія жалованья, гонорарія и т. п., которыя всѣ подобно болѣе скромному названію — заработной платы, указываютъ на одно и то же понятіе, на цѣну услугъ и продуктовъ.

Не рѣдко случается, что государство назначаетъ пенсіонъ выходящимъ въ отставку слугамъ своимъ. Этотъ пенсіонъ, необходимо пожизненный, нужно разсматривать, какъ составную часть вознагражденія за труды и слѣдовательно онъ подходитъ подъ общія правила. Въ этомъ случаѣ легко примириться съ нѣкоторымъ уклоненіемъ отъ основнаго принципа. Но уклоненіе не уничтожаетъ принципа, а скорѣе доказываетъ его существованіе. Въ сущности всѣмъ этимъ управляютъ все тѣже правила мѣны, а въ чомъ они заключаются? — Въ спросѣ и предложеніи, въ свободномъ соглашеніи, въ двустороннемъ договорѣ, въ представленіи продукта за продуктъ, услуги за услугу, цѣнности за цѣнность, въ томъ, что послѣ передачи продукта и принятія за него эквивалента обѣ стороны совершенно расквитались. Нужно обратить вниманіе на это выраженіе; по окончаніи мѣны прекращаются всякія взаимныя обязательства сторонъ; всякій получаетъ извѣстную вещь и можетъ распоряжаться ею безотчотно, по своему произволу.

Обратимся къ писателямъ. — Изъ всего сказаннаго очевидно, что еслибы писатель былъ общественнымъ дѣятелемъ, то опредѣлить способъ его вознагражденія было бы очень легко. На него смотрѣли бы, какъ смотрятъ на профессора, судью, администратора, священника, дѣятельность которыхъ предполагаетъ также извѣстнаго рода дарованіе, потому, что хотя они и не занимаются литературой, но часто выказываютъ столько же краснорѣчія, знанія, философскаго направленія и героизма, какъ и человѣкъ перелагающій свои мечтанія въ стихи, дисертаціи, памфлеты или романы. Въ этомъ отношеніи было бы дерзко и обидно проводить какое нибудь различіе между всѣми этими услугами и продуктами. Однако наслѣдственность уничтожена и въ судейскомъ и въ духовномъ сословіи, точно такъ же, какъ и въ промышленности; вознагражденіе облечено въ форму ежегоднаго оклада, дополняемаго иногда назначеніемъ пенсіона, должности отдаются по конкурсу, такъ что и тутъ является та же свободная конкуренція, которая господствуетъ въ сферѣ промышленности.

Получая жалованье отъ государства, можетъ ли учоный или литераторъ требовать, чтобы на него смотрѣли иначе, чѣмъ на прочихъ чиновниковъ? Конечно нѣтъ. Получая жалованье отъ правительства, литераторъ потерялъ бы всякое право собственности на свои сочиненія, за которыя онъ достаточно уже вознаграждался бы ежегоднымъ окладомъ. Во Франціи духовенство кромѣ жалованья отъ правительства имѣетъ еще случайные доходы и жалуется на свою судьбу; профессора получаютъ особую плату за экзамены; академики получаютъ вознагражденіе за каждое засѣданіе. Не худо бы отмѣнить всѣ эти прибавки, представляющія собою остатокъ отъ тѣхъ старыхъ временъ, когда экономическія понятія были весьма не точны, когда судья бралъ взятки, а духовенство получало доходы; когда въ рукахъ дворянства была и привилегія военной службы и привилегія права собственности, между тѣмъ какъ земледѣлецъ былъ въ крѣпостной зависимости и отправлялъ барщину; когда цивиль-листъ государя смѣшивали съ государственной казной; словомъ, когда производство находилось въ рабскомъ положеніи, а мѣна заключалась въ взаимномъ надувательствѣ.

И такъ намъ остается только заняться писателемъ независимымъ, который не состоитъ ни въ званіи профессора, ни въ званіи чиновника, ни въ званіи священника, который просто распространяетъ свои идеи посредствомъ листковъ, прошедшихъ черезъ типографскій станокъ. Какимъ образомъ опредѣлить слѣдующее ему вознагражденіе?

Въ этомъ отношеніи указываютъ намъ дорогу французскіе короли, первые начавшіе выдавать привилегіи на печатаніе той или другой книги, намъ остается только слѣдовать ихъ примѣру. Авторъ представляетъ собою одну изъ мѣняющихся сторонъ, не такъ ли? съ кѣмъ же онъ мѣняется? — Ни со мною, ни съ вами, ни съ кѣмъ въ частности, но вообще со всею публикою. Если представитель общества — правительство не назначаетъ никакого жалованья писателю (спѣшу оговориться, что я ничего подобнаго и не требую), то ясно, что на писателя нужно смотрѣть, какъ на антрепренера, принимающаго на себя весь рискъ предпріятія, что его изданіе съ коммерческой точки зрѣнія не представляетъ собою чего либо вѣрнаго, обеспеченнаго и потому между нимъ и обществомъ возникаетъ безмолвный договоръ, вслѣдствіе котораго, въ видѣ вознагражденія за трудъ, автору предоставляется на извѣстное время исключительное право продавать написанную имъ книгу. Если на изданіе будетъ сильный запросъ, то авторъ будетъ вознагражденъ съ излишкомъ, если изданіе не пойдетъ въ ходъ, то онъ ничего не получитъ. Для того, чтобы онъ успѣлъ возвратить свои издержки, ему дается 30-лѣтній, 40-лѣтній, 70-лѣтній срокъ. Я нахожу этотъ договоръ совершенно правильнымъ и справедливымъ потому, что онъ соотвѣтствуетъ всѣмъ требованіямъ, сохраняетъ всѣ права, соблюдаетъ всѣ принципы, и уничтожаетъ всѣ возраженія. Однимъ словомъ, автора удовлетворяютъ, какъ и всѣхъ производителей, даже лучше многихъ другихъ; но съ какой стати можетъ онъ заявлять претензію на исключительное положеніе, требовать сверхъ всего того, что даютъ ему — торговое право, законы о мѣнѣ и политическая экономія, еще какой-то безсрочной ренты?

Этотъ выводъ совершенно ясенъ, и пусть кто нибудь найдетъ въ немъ хотя тѣнь софизма. Въ заключеніе повторимъ наши положенія: отъ правительства требуютъ установленія въ пользу писателей новаго вида права собственности, особой собственности sui generis, аналогичной собственности поземельной.

Я ничего не говорю противъ поземельной собственности, основанной на особыхъ соображеніяхъ, объ которой здѣсь нѣтъ и рѣчи. Я спрашиваю только на чомъ основана такая аналогія?

Въ отвѣтъ на это защитники безсрочной монополіи пускаются въ экономически-юридическое разсужденіе, исходною точкою котораго служитъ то положеніе, что писатель — производитель, и какъ таковой имѣетъ исключительное право на пользованіе своимъ продуктомъ. Я согласенъ на это уподобленіе, но замѣчу, что понятіе о производительности и права изъ нея вытекающія вовсе не порождаютъ права собственности въ томъ смыслѣ, въ какомъ обыкновенно принимается это слово, въ какомъ понимаютъ его и защитники литературной собственности. Что литераторъ имѣетъ право распоряжаться своею рукописью, какъ ему заблагоразсудится и никому ее не показывать, въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія, но что же этимъ доказывается?

Мнѣ возражаютъ, что всякій продуктъ, всякая услуга даетъ право на вознагражденіе и что авторъ, пустившій въ обращеніе свою книгу, можетъ требовать за это какого нибудь эквивалента. Я и съ этимъ согласенъ, но замѣчу моимъ противникамъ, что ни изъ понятія о мѣнѣ, ни изъ понятія о производствѣ не вытекаетъ понятіе о собственности, и путемъ тѣхъ же аналогій докажу, что писатель, которому предоставлено на извѣстный срокъ исключительное право на продажу своихъ сочиненій, вознагражденъ сполна. Требуютъ, чтобы эта привилегія изъ срочной превратилась въ безсрочную; — но на этомъ основаніи и крестьянка, которой за корзинку ягодъ даютъ пятьдесятъ сантимовъ, могла бы отвѣтить: «нѣтъ, вы должны, до безконечности, платить мнѣ и моимъ наслѣдникамъ ежегодную ренту въ 10 сантимовъ». — Неужели же торгующій хлѣбомъ, мясомъ, виномъ и т. п. можетъ отказаться отъ принятія платы за товаръ и требовать замѣны ея безсрочной рентой. Но вѣдь это значило-бы, подобно Іакову, пріобрѣсти право первородства за чечевичную похлебку. При такихъ условіяхъ не только торговля, но и производительность вскорѣ вовсе бы остановилась потому, что всякому лицу достаточно было бы поработать нѣсколько лѣтъ, а потомъ жить не трудомъ, а рентою. Нелѣпость такого требованія очевидна.