Итакъ люди, требующіе установленія литературной собственности, надменно надписывающіе на своихъ брошюрахъ (которые составляются не иначе какъ вчетверомъ): мы — экономисты, мы — юристы, мы — философы, подразумѣвая подъ этимъ, что противники ихъ — только софисты; эти школьные педанты, невѣжества которыхъ стыдится даже ихъ аудиторія, не знаютъ — что такое поземельная собственность, которую они хотятъ взять за образецъ для задуманной ими поддѣлки; они не понимаютъ соціальнаго значенія поземельной собственности и не въ силахъ отыскать причинъ ея происхожденія. Въ ихъ лагерѣ сколько головъ, столько и различныхъ мнѣній и трудно рѣшить какое качество въ нихъ преобладаетъ, — высокомѣріе или непослѣдовательность. Если кто либо осмѣлится разоблачить всю пустоту ихъ доктринъ, то вмѣсто всякаго отвѣта они обвиняютъ подобнаго критика въ богохульствѣ. Потомство произнесетъ свой приговоръ надъ этою гнусною шайкою, столько же невѣжественною, сколько и недобросовѣстною и на нее падетъ отвѣтственность за всю ту грязь, за весь тотъ кретинизмъ, въ который погружена современная Франція.
Здѣсь неумѣстно было бы, повторяю я, розыскивать вслѣдствіе какихъ политическихъ, экономическихъ и соціальныхъ соображеній цивилизація пришла къ установленію права собственности, — такого института, объяснить котораго не въ состояніи ни одна философская система, но который, тѣмъ не менѣе, устоялъ противъ всѣхъ нападокъ. Въ подобномъ изысканіи нѣтъ необходимости для разбираемаго нами вопроса. Въ силу извѣстной аксіомы: pro nihilо nihil, я полагаю, что и право собственности не могло возникнуть изъ ничего; что оно имѣетъ свои общественныя и историческія причины. Пускай сторонники литературной собственности, взбѣшонные тѣмъ, что не съумѣли доказать ея законности, накинутся съ досады на поземельную собственность; пускай они затронутъ ее, если только смѣютъ, и я, быть можетъ, возьмусь за ея защиту и еще разъ покажу этимъ невѣждамъ на что способенъ софистъ. Въ настоящее время, принимая право собственности за существующій фактъ, я ограничусь заявленіемъ, что не только не думаю возставать противъ этого права, но напротивъ того хочу опираться на него въ настоящемъ спорѣ и буду только доказывать, что существованіе поземельной собственности ни какимъ образомъ не можетъ служить оправданіемъ для введенія права собственности интеллектуальной и что подобнаго установленія вовсе не требуется ни для обеспеченія правъ общества, ни для обеспеченія свободы частныхъ лицъ, ни для охраненія общественнаго благосостоянія, ни для защиты права производителей.
Иное дѣло — право производителя на плоды, произведенные его трудомъ и право собственности на поземельный участокъ, которое сверхъ того, жалуетъ ему общество. Производитель по праву владѣетъ своимъ продуктомъ, но право собственности на поземельный участокъ предоставляется ему обществомъ въ видѣ дара. Я не порицаю общества за такую щедрость, я думаю, что она основывается на высшихъ, неизвѣстныхъ намъ соображеніяхъ, и что если институтъ собственности до сихъ поръ содержитъ въ себѣ много несправедливаго и со временъ Римлянъ сдѣлано весьма немногое для увеличенія его правомѣрности, если наконецъ, въ настоящее время, институтъ этотъ потерялъ прежнее свое значеніе и обаяніе, то этимъ можетъ быть главнымъ образомъ онъ обязанъ нашему невѣжеству. Но принимая право собственности поземельной за существующій фактъ, неужели намъ необходимо, требовать отъ общественной власти, чтобы она подвергла область умственную, духовную такой же регламентаціи, какая примѣняется къ землѣ? — Конечно нѣтъ, потому что между этими двумя сферами нѣтъ ничего общаго; духомъ и матеріею управляютъ не одни и тѣ же законы. Допустить подобное подчиненіе однимъ и тѣмъ же законамъ совершенно различныхъ сферъ было бы такъ же нелѣпо, какъ посадить райскихъ птицъ на пищу геенъ и шакаловъ.
Кромѣ того, и сами защитники литературной собственности думаютъ совсѣмъ не то, что говорятъ. Истощивъ весь запасъ своихъ доводовъ въ защиту своего кумира, по свойственной имъ непослѣдовательности, они кончаютъ тѣмъ, что отвергаютъ то условіе, которое одно только и могло придать нѣкоторую возможность осуществленію химеры, которую они проповѣдуютъ.
Будемъ помнить, что вопросъ не въ томъ только, чтобы обеспечить литератору справедливое вознагражденіе за его произведеніе, но въ томъ, чтобы установить въ пользу его собственность, подобную поземельной. Тутъ, слѣдовательно, пришлось бы частнымъ лицамъ присвоивать общій фондъ, изъ котораго черпаютъ всѣ производители. Возьмемъ примѣръ.
Въ поэмѣ, на составленіе которой онъ употребилъ 11 лѣтъ, Виргилій воспѣлъ происхожденіе и древность римскаго народа. Во всей исторіи рода человѣческаго врядъ ли удастся насчитать много такихъ образцовыхъ произведеній, какова Энеида, не смотря на всѣ недостатки, въ ней встрѣчающіеся. Конечно трудъ великаго поэта имѣетъ не менѣе значенія, чѣмъ трудъ земледѣльца, которому верховная власть даритъ въ полную собственность клочокъ земли, имъ обработанной. Виргилій распахалъ поле Латинскихъ преданій; онъ выростилъ цвѣты и плоды на такой почвѣ, которая до того производила только терновникъ, да крапиву. Августъ щедро наградилъ его за это сочиненіе; но осыпавши поэта своими милостями, императоръ вознаградилъ только производителя за трудъ: оставалось еще создать право собственности. Итакъ Виргилій умеръ, но Энеида спасена отъ огня; слѣдовательно наслѣдникамъ поэта должно принадлежать исключительное право воспѣвать Евандра, Турнуса, Лаванія, прославлять римскихъ героевъ. Всякому поддѣльщику и литературному вору (plagiaire) запрещается воспѣвать любовь Дидоны, перелагать въ латинскіе стихи Платоновы доктрины и религію Нуммы. Луканъ не имѣетъ права на изданіе своей Ѳарсалы; — это было бы нарушеніемъ правъ Виргилія, — нарушеніемъ тѣмъ болѣе предосудительнымъ, что, врагъ императоровъ, Луканъ отзывается о Помпеѣ, Катонѣ и Цезарѣ вовсе не такъ, какъ подобаетъ вѣрноподданному. Самому Данту придется воздержаться: пусть онъ перелагаетъ въ пѣсни христіанскую теологію и осуждаетъ на всевозможныя адскія муки враговъ своихъ гвельфовъ, — это ему дозволяется; но путешествіе его въ адъ, хотя бы и въ обществѣ Виргилія, есть ни что иное, какъ литературная кража.
Вотъ на какихъ началахъ должна бы построиться литературная собственность, если бы обратить вниманіе на аналогію съ собственностью поземельною и на феодальныя тенденціи. При господствѣ феодализма все основывалось или стремилось основываться на привилегіяхъ: одна церковь могла разрѣшать всѣ вопросы, относящіеся до религіи; одно духовенство могло отправлять богослуженіе; одинъ университетъ могъ преподавать теологію, философію, право, медицину, — право имѣть 4 факультета составляло, да и до сихъ поръ составляетъ, — привилегію университета. Военная служба была доступна только для дворянъ; судебная власть мало по малу сдѣлалась наслѣдственною; ремесленнымъ корпораціямъ, цехамъ предписывалось придерживаться опредѣленной закономъ спеціальности и не вторгаться въ сферу другихъ цеховъ. Дѣлая Расина и Буало своими исторіографами, Людовикъ XIV можетъ быть и не думалъ о томъ, чтобы предоставить ихъ наслѣдникамъ исключительное право повѣствовать объ его великихъ дѣяніяхъ; по принципамъ того вѣка (которыхъ и въ настоящее время держится г. де Ламартинъ) Людовику XIV весьма легко было бы установить подобную привилегію. Если бы какому нибудь юному поэту вздумалось издать свои стихотворенія подъ названіемъ: «Поэтическихъ размышленій»{10*} (Méditations poétiques), — развѣ г. Ламартинъ въ глубинѣ души своей не счолъ бы подобный поступокъ за воровство, за поддѣлку? — Гг. Фредерикъ Пасси, Викторъ Модестъ и П. Пальотте въ предисловіи къ своей книгѣ пишутъ: мы — экономисты, и какъ будто бы кричатъ публикѣ: Берегись! — тѣ, которые нападаютъ на литературную собственность — не компетентные въ этомъ дѣлѣ судьи; они не экономисты, у нихъ нѣтъ диплома отъ академіи, ихъ сочиненія издаются не Гильоменомъ, — слѣдовательно, они не имѣютъ права голоса.
