— Всей душой?

— Я же вам уже ответил.

— Да, вы ответили, и я в этом не сомневаюсь. Так я хочу вам предоставить возможность доказать вашу преданность на деле.

— Говорите.

— Вы видите этих молодцов? — спросил метр Жак, показывая Мишелю на свой отряд. — Перед вами сорок храбрецов, похожих больше на бандитов Калло, чем на честных крестьян; они ждут не дождутся, чтобы умереть за нашего молодого короля и его героическую мать; только им не хватает для достижения этой благородной цели оружия, чтобы сражаться, одежды, чтобы пойти в бой в достойном виде, денег, чтобы устроить более удобный бивак и хорошенько отдохнуть перед боем. Я предполагаю, что вы, господин барон, не допустите, чтобы все эти достойные слуги короля, выполняя то, что называется их долгом, обрекли себя по причине капризов погоды на всяческие болезни, насморк, воспаление легких.

— Но где же, черт возьми, — ответил Мишель, — вы хотите, чтобы я нашел одежду и оружие для ваших людей? Разве я распоряжаюсь военными складами?

— О господин барон! — продолжал метр Жак. — Неужели вы подумали, что я так плохо знаю жизнь, чтобы рассчитывать, будто такой человек, как вы, станет тратить свое драгоценное время на столь недостойные его положения мелочи? Нет. У меня есть надежный помощник. (И он указал на Обена Куцая Радость.) Вот кто избавит вас от всех хлопот; только бы вы дали ему деньги, а он сумеет ими по-хозяйски распорядиться.

— Если речь идет только о деньгах, — сказал Мишель с легкомыслием юности и готовностью, свойственной широким натурам и людям с только что зародившимися политическими убеждениями, — сколько вам надо?

— В добрый час, — произнес метр Жак, весьма удивившись легкости, с какой барон решает вопрос о деньгах. — Вы не подумаете, что я слишком много прошу, если скажу, что на каждого человека нужно пятьсот франков? Я бы хотел, чтобы, кроме военной формы — зеленой, как у егерей господина Шаретта, — у них были полностью укомплектованные солдатские ранцы; пятьсот франков представляют собой примерно половину тех средств, что Филипп берет в государственной казне на содержание одного своего бойца, а каждый из моих ребят стоит двоих солдат Филиппа. Вы видите, что я весьма скромен в своих притязаниях.

— Скажите поскорее, какая сумма вам нужна, и закончим разговор.

— Так вот, у меня сорок человек, включая и тех, кто сейчас отлучился по своим делам, но по первому же сигналу должен немедленно встать под наши знамена: мне хватило бы и двадцати тысяч франков — сущие пустяки для такого богача, как вы, господин барон.

— Хорошо, через два дня вы получите двадцать тысяч франков, — ответил Мишель, пробуя встать на ноги. — Даю вам слово.

— О нет!.. Господин барон, мы избавим вас от какой бы то ни было заботы. У вас здесь поблизости живет друг, нотариус, и он одолжит вам эту сумму: вам стоит только написать ему короткую весьма вежливую записку с настоятельной просьбой, а кто-нибудь из моих людей сбегает к нему.

— Охотно! Дайте мне все, что необходимо для письма, и развяжите мне руки.

— Мой приятель Куцая Радость предоставит вам перо, бумагу и чернильницу.

В самом деле, метр Куцая Радость начал вынимать из кармана письменные принадлежности.

Однако Малыш Пьер сделал шаг вперед.

— Минуточку, господин Мишель, — произнес он с самым решительным видом, — а вы, метр Куцая Радость, или как вас там зовут, уберите ваши письменные принадлежности. Не бывать тому.

— Ба! Правда, господин слуга? — спросил метр Жак. — А скажите на милость, почему?

— Потому что ваши действия мало чем отличаются от действий бандитов Калабрии и Эстремадуры и совсем не походят на поступки людей, называющих себя солдатами Генриха Пятого, потому что это настоящее вымогательство, и я его не потерплю.

— Вы, мой юный друг?

— Да, я!

— Если бы я принимал вас за того, за кого вы себя выдаете, то разобрался бы с вами как с зарвавшимся лакеем; однако, если я не ошибся, как женщина вы можете рассчитывать на уважение, ибо я не желаю ронять свою репутацию галантного человека и не стану грубо обращаться с вами. Я ограничусь тем, что попрошу вас впредь не вмешиваться в дела, которые вас не касаются.

— Напротив, к этим делам я имею самое непосредственное отношение, — произнес высокомерным тоном Малыш Пьер, — ибо я не желаю, чтобы вы использовали имя Генриха Пятого для прикрытия своих разбойничьих поступков.

— О! Мой юный друг, мне кажется, что вы слишком близко к сердцу принимаете дела его величества. И вы, конечно, соблаговолите мне сказать, на каком основании?

— Пусть ваши люди отойдут подальше, и тогда вы узнаете.

— А! — отозвался метр Жак и обернувшись к своему отряду, сказал:

— Эй, братья-кролики, отойдите-ка немного в сторону.

Мужчины повиновались.

— Излишняя предосторожность, — заметил метр Жак, — у меня нет секретов от моих храбрецов. Ну, вот видите, я готов поступиться всем, лишь бы доставить вам удовольствие. Теперь, когда нам никто не мешает, говорите поскорее.

— Сударь, — произнес Малыш Пьер, делая шаг вперед, — приказываю вам освободить этого молодого человека; я хочу, чтобы вы предоставили нам эскорт и сию же минуту препроводили нас туда, куда мы должны прибыть, и послали бы за другом, которого мы ждем.

— Вы желаете! Вы приказываете! О моя горлица, вы говорите таким тоном, словно король, повелевающий со своего трона. А что вы скажете, если я откажусь?

— Если вы откажетесь, то не пройдет и суток, как вас расстреляют по моему приказу.

— Видали вы что-нибудь подобное! Так не с госпожой ли регентшей я имею честь говорить?

— Вы правы, сударь.

Услышав такой ответ, метр Жак залился нервным смехом, а его подчиненные, увидев, что их предводитель от хохота не может перевести дыхание, приблизились, чтобы разделить его веселье.

— Ой, — покатываясь от смеха, произнес он, когда они снова заняли прежние места, — я больше не могу! Мои бедные братья-кролики, вы только что очень удивились, не так ли, когда барон де ла Ложери, сын известного вам Мишеля, нам объявил, что является лучшим другом Генриха Пятого. Но то, что я услышал сейчас, посерьезнее этого и просто нечто невероятное! Даже в самых смелых мечтах невозможно представить: известно ли вам, кто этот симпатичный юный крестьянин, которого вы могли бы принять за кого угодно, а я так просто-напросто посчитал переодетой любовницей господина барона? Так вот вы ошиблись, и я вместе с вами: этот юный незнакомец не более не менее как мать нашего короля!

По рядам мятежников прокатился ропот недоверия.

— А я клянусь, — воскликнул Мишель, — что вам сказали правду!

— О! Хорош свидетель, нечего сказать! — воскликнул в свою очередь метр Жак.

— Уверяю вас… — прервал его слова Малыш Пьер.

— Нет, — перебил его метр Жак, — это я вас должен уверить, моя прекрасная странствующая дама, что если через десять минут, отпущенных ему на размышление, ваш оруженосец не выполнит то, что является для него единственным путем к спасению, он отправится к своим праотцам… Пусть побыстрее выбирает: кошелек или веревка. Чего-чего, а веревок у нас предостаточно!

— Но это же подлость! — воскликнул Малыш Пьер вне себя от гнева.

— Взять его! — приказал метр Жак.

Четверо мятежников вышли из толпы, чтобы выполнить приказ.

— Посмотрим, кто из вас посмеет поднять на меня руку!

Триго, до которого не сразу доходил смысл слов и жестов, не остановился.

— Ах, вот как! — продолжал Малыш Пьер, отпрянув на шаг, когда до него дотронулась грязная рука, и быстрым движением сорвал с себя шляпу и парик. — Как! Неужели среди всех этих бандитов не найдется ни одного солдата, кто бы мог меня узнать? Как! Неужели от меня отступался Бог и оставил на милость разбойников?

— О нет! — раздался голос за спиной метра Жака. — Пришел тот, кто скажет этому господину, что его поведение недостойно человека, носящего кокарду, белый цвет которой свидетельствует об отсутствии на ней пятен.

Метр Жак поспешно обернулся, успев уже поднять свой пистолет на вновь прибывшего; бандиты тут же выхватили оружие, и Берта — ибо это была именно она — шагнула в толпу, плотным кольцом окружившую двух пленников с наставленными на них ружьями.