— Ну, допустим, что так оно и есть на самом деле, — произнесла Мари, и смертельная бледность на ее лице уступила место яркому румянцу, а сердце бешено заколотилось в груди, словно желая вырваться на волю, — ну, допустим, что так оно и есть на самом деле, не понимаю, что тут плохого?
— Как что плохого? Но я чуть было не вспылил, когда увидел мадемуазель Суде… О! Умоляю вас, ни слова больше об этом!
— Нет, наоборот, мой добрый Жан Уллье, давай поговорим об этом! — настаивала Мари. — Что же такое делала Берта?
И девушка попыталась взглядом вызвать на откровение старого егеря.
— Я стал свидетелем того, как мадемуазель Берта де Суде повязывала белую ленту к руке господина Мишеля. Цвета Шаретта на руке сына того, кто… Ах, моя маленькая Мари, вы заставляете меня говорить больше, чем я бы хотел сказать! Ваш отец рассердился на меня из-за мадемуазель Берты!
— Мой отец! Так ты с ним говорил?
Мари замолчала.
— Конечно, — ответил Жан, истолковав по-своему вопрос девушки, — конечно, я с ним говорил.
— Когда же?
— Сегодня утром: вначале я передал ему письмо Малыша Пьера, затем я вручил ему список бойцов его отряда, готовых выступить вместе с нами. Я знаю, что список не такой уж длинный, как можно было ожидать, однако тот, кто делает то, что может, делает то, что должен. Знаете, что мне ответил ваш отец, когда я спросил, уверен ли он, что молодой человек на нашей стороне?
— Нет, — произнесла Мари.
— "Черт возьми, — сказал он, — ты так плохо провел набор в отряд, что я буду вынужден приставить к тебе помощника! Да, господин Мишель пополнит наши ряды, а если тебя это не устраивает, поговори с мадемуазель Бертой…"
— Он так тебе и сказал, мой бедный Жан?
— Да… Конечно, я поговорю с мадемуазель Бертой!
— Жан, дружище, будь поосторожнее!
— А почему я должен остерегаться?
— Я не хочу, чтобы ты расстроил Берту. Постарайся ее не обидеть! Видишь ли, она любит его, — еле слышно произнесла Мари.
— А! Так, значит, вы признаете, что она любит его? — воскликнул Жан Уллье.
— Я вынуждена это признать, — ответила Мари.
— И как это мадемуазель Берту угораздило влюбиться в куклу, которую повергнет на землю первый порыв ветра! — продолжал Жан Уллье. — Как можно изъявить желание сменить свое имя, одно из самых древних в стране, прославившее наш край и всех нас здесь живущих, на имя предателя и труса?!
Мари почувствовала, как сжимается ее сердце.
— Жан, — произнесла она, — друг мой, ты зашел слишком далеко! Заклинаю тебя, не говори таких слов!
— Да, но этому не бывать! — продолжал Жан, не слушая девушку и меряя шагами комнату. — Но этому не бывать! Если никому нет дела до вашей чести, мне надлежит, раз так сложились обстоятельства, встать на ее защиту и не ждать, пока померкнет слава дома, которому я служу верой и правдой, и я должен его…
И Жан Уллье угрожающим жестом показал, как собирается поступить с молодым бароном.
— Нет, Жан, нет, ты этого не сделаешь! — вскрикнула Мари душераздирающим голосом. — Умоляю тебя!
И она чуть было не упала ему в ноги.
Вандеец в ужасе отпрянул.
— И вы, моя маленькая Мари! — воскликнул он. — Так вы тоже его…
Однако девушка не дала ему закончить фразу.
— Подумай, Жан, подумай, — сказала она, — как ты огорчишь бедную Берту!
Жан Уллье с недоумением посмотрел на девушку, еще не совсем уверенный в том, что его подозрения небезосновательны, но вдруг послышался голос Берты, приказывавшей Мишелю ждать ее в саду и никуда не отлучаться.
И почти в ту же минуту она появилась на пороге.
— Ну, — сказала Берта сестре, — вот как ты готова?
Затем, взглянув внимательно на Мари и заметив, что она расстроена, спросила:
— Что с тобой? Никак ты плачешь? Да и у тебя, Жан Уллье, такое сердитое выражение лица. Эй, что здесь происходит?
— Я вам сейчас расскажу, мадемуазель Берта, обо всем, что здесь происходит, — ответил вандеец.
— Нет, нет, — вскрикнула Мари, — Жан! Умоляю тебя, замолчи! Замолчи!
— Ну, вы меня совсем напугали вашими намеками! А угрожающие взгляды, что бросает на меня Жан, как мне показалось, обвиняют меня в каком-то страшном преступлении. Ну-ка, Жан, выкладывай поскорее все начистоту. Я сегодня в хорошем настроении и не буду на тебя сердиться. Мне так радостно сознавать, что вот-вот осуществится мое самое сокровенное желание — участвовать наравне с мужчинами в войне!
— Мадемуазель Берта, вы можете ответить положа руку на сердце, — спросил вандеец, — разве у вас нет другой причины для хорошего настроения?
— О, я поняла! — ответила девушка, по-своему истолковав его вопрос. — Господин начальник штаба Уллье хочет меня побранить за то, что я взяла на себя часть его обязанностей?
Затем, обернувшись к сестре, она произнесла:
— Готова поспорить с тобой, Мари, что речь идет о моем бедном Мишеле?
— Именно так, мадемуазель, — сказал Жан Уллье, не давая девушке времени ответить на вопрос сестры.
— Ну хорошо, Жан, а что ты имеешь против? Ведь мой отец рад заполучить в свое войско еще одного солдата, и я не усматриваю в своем поступке большого греха, так что незачем так хмурить брови, как это делаешь ты!
— Пусть это задумка вашего отца, — возразил старый егерь, — это его право, но я-то считаю совсем по-другому.
— И что же?
— Надо, чтобы каждый оставался в своем стане.
— И?
— А то…
— Ну, говори, раз начал.
— Хорошо, так вот, господин Мишель не может быть одним из наших.
— Почему же? Разве господин Мишель не роялист? Мне кажется, что за последние два дня он представил достаточно доказательств преданности нашему делу.
— Не спорю, но что вы от нас, крестьян, хотите, мадемуазель Берта? У нас есть пословица: "Каков отец, таков сын". Она не позволяет нам поверить, что господин Мишель стал роялистом.
— Хорошо, вы вынуждены будете в это поверить!
— Возможно, но пока…
И вандеец снова нахмурил брови.
— Что пока?.. — спросила Берта.
— А пока я вам скажу, что такому старому солдату, как я, не пристало быть рядом с человеком, которого у нас не уважают.
— В чем же вы его можете упрекнуть? — спросила Берта с досадой в голосе.
— Во всем.
— Но это значит ни в чем, если нет объяснения.
— Ну хорошо, вопрос в его отце, в его происхождении…
— Его отец! Его происхождение! Заладили одно и то же! Так вот, метр Жан Уллье, — произнесла Берта, нахмурив брови в свою очередь, — знайте: именно его отец и происхождение стали причиной того, что я приняла участие в судьбе этого молодого человека.
— Как это?
— А вот как: моя душа взбунтовалась против несправедливых обвинений, которые мы и наши соседи обрушивали на голову этого несчастного молодого человека; мне надоело слышать, как его попрекают происхождением, которое он не выбирал, отцом, которого он не знал, ошибками, которых он не совершал, а возможно, и его отец не имел к ним никакого отношения; все это показалось мне настолько мерзким и отвратительным, что я решила подбодрить молодого человека, помочь ему исправить ошибки прошлого, если они действительно были, и доказать на деле храбрость и преданность, чтобы впредь никакой клеветник не осмеливался чернить его имя.
— Это не имеет значения! — не сдавался Жан Уллье. — Как бы он ни старался, я никогда не смогу с уважением относиться к его имени.
— А все же, метр Жан, вам придется его уважать, — произнесла Берта твердым голосом, — когда это имя станет моим, как я надеюсь.
— О! Хотя я и слышу ваши слова, до сих пор не могу поверить, что они выражают ваши мысли! — воскликнул Жан Уллье.
— Спроси у Мари, — сказала Берта, оборачиваясь к сестре (та, белая как мел, затаив дыхание слушала их спор, словно от его исхода зависело жить ей или умереть). — Спроси у моей сестры. Я ей открыла свое сердце, и ей хорошо известны все мои печали и надежды. Ты же знаешь, Жан, как я ненавижу ложь и как мне противно перед собой и особенно перед вами скрывать то, что я думаю на самом деле. И потому я счастлива признаться во всем. И вам я скажу со своей неизменной прямотой: Жан Уллье, я его люблю!
