— Между тем, как мне кажется, — продолжал он елейным голосом, — военная форма свидетельствует о принадлежности покойника к полку егерей.

— Ба! Военная форма! — прервал его все тот же крестьянин. — Как будто вам неизвестно, что охотники на людей (Именно так вандейцы называют рекрутский набор.) проявляют к нашим сыновьям и братьям не больше уважения, чем к другим. Как мэр может этого не знать?

Вновь наступившая мертвая тишина показалась Куртену столь тяжелой, что он заговорил.

— И вам известно имя несчастного парня? — спросил Куртен, безуспешно пытавшийся выдавить из глаз хотя бы одну слезинку.

Все по-прежнему молчали.

Тишина становилась все многозначительнее.

— А были ли еще жертвы? Например, среди местных крестьян? Я слышал, что было несколько ружейных выстрелов.

— Что касается других жертв, — ответил все тот же крестьянин, — я знаю только вот эту, хотя над телом усопшего христианина грех ее так называть.

И с этими словами крестьянин повернулся и, глядя в упор на Куртена, указал пальцем на труп пса Жана Уллье, оставшийся лежать на берегу наполовину погруженным в воду реки.

Метр Куртен смертельно побледнел. Он закашлялся так, словно чья-то невидимая рука схватила его за горло.

— Что это? — спросил он. — Собака! Ах, к чему оплакивать подобные жертвы, если лучше приберечь слезы для более подходящего случая.

— Э! Господин Куртен, — заметил крестьянин в коричневой куртке, — за кровь собаки тоже кто-то должен ответить, и я уверен, что хозяин несчастного Коротыша расквитается с тем, кто пристрелил его пса на выезде из Монтегю свинцовой дробью, предназначенной для волков. В теле собаки остались три дробины.

После этих слов крестьянин, словно посчитав, что он сказал достаточно, и не ожидая ответа, повернулся к Куртену спиной, перебрался через изгородь и скрылся за ней.

Что же касалось подручных мельника, то они возобновили свой путь, неся покойника на руках.

Женщины и дети последовали за траурной процессией, громко и взволнованно молясь.

Куртен остался один.

— Хорошо! Чтобы свести со мной счеты, — произнес мэр Ла-Ложери, ударив единственной шпорой свою клячу, которая вовсе не испытывала желания двигаться дальше, — Жан Уллье должен освободиться из когтей, в которых оказался с моей помощью; это не легко, хотя, строго говоря, возможно.

Метр Куртен продолжил свой путь, но его все больше и больше разбирало любопытство. И он решил, что не сможет долго томиться ожиданием, оставаясь в неведении, пока его лошадь тихой иноходью плетется до Машкуля.

В это время он как раз проезжал мимо креста Ла-Бертодьер, где оканчивалась проселочная дорога, ведущая к дому Пико.

Он подумал, что Паскаль, накануне показывавший солдатам дорогу, мог бы лучше, чем кто-либо другой, сообщить ему новости.

"Ну и глупец же я! — воскликнул он про себя. — Вместо того чтобы еще целых полчаса мучиться в неведении, я могу уже сейчас узнать обо всем, что произошло, и от человека, который ничего не утаит от меня. Скорее к Паскалю: он мне расскажет, что случилось на самом деле".

И метр Куртен свернул направо и через пять минут уже выезжал из небольшого фруктового сада к куче навоза, лежавшего во дворе дома Паскаля Пико.

Жозеф сидел на хомуте и курил трубку перед дверью, ведущей в комнаты его семьи.

Увидев мэра Ла-Ложери, он даже не привстал.

Метр Куртен, обладавший замечательной способностью все замечать и в то же время не показывать это, привязал свою клячу к железному кольцу, вделанному в стену.

Затем, обернувшись к Жозефу, он спросил:

— Ваш брат дома?

— Да, он еще там, — ответил Пико, выделяя голосом слово "еще" с таким загадочным видом, что мэру Ла-Ложери это показалось странным. — Он вам и сегодня понадобился, чтобы отвести красные штаны в замок Суде?

Куртен прикусил язык и ничего не сказал Жозефу в ответ.

"И как это Паскаль оказался таким дурнем, чтобы выложить своему мерзавцу-брату, что именно я дал ему такое поручение? — подумал он, когда постучал в дверь, ведущую на половину, где проживал второй брат Пико. — Вот уже и шагу нельзя ступить в течение последних суток, чтобы об этом не стали судачить все в округе".

Погруженный в размышления, Куртен не заметил, что его не спешили впускать в дом: дверь его была заперта изнутри, что было совсем не свойственно сельским жителям, привыкшим доверять соседям.

Наконец дверь отворилась.

Но стоило только Куртену заглянуть в полуоткрытую дверь, как он отпрянул перед открывшейся перед ним картиной: меньше всего можно было ожидать такое.

— Кто здесь умер? — спросил он.

— Посмотрите сами, — ответила вдова, не вставая со стула, стоявшего у очага (она присела там после того, как открыла мэру дверь).

Куртен взглянул на постель, и, хотя через простыню проступали только очертания покойника, он тут же догадался обо всем.

— Паскаль! — воскликнул он. — Паскаль!

— Я думала, что вы знаете, — сказала вдова.

— Я?

— Да, вы… Из-за вас он и погиб.

— Из — за меня? Из-за меня? — переспросил Куртен, тут же вспомнив только что услышанные слова брата убитого и поняв, насколько важно было ему поскорее отвести от себя подобное обвинение. — Из-за меня? Клянусь вам, честное слово, что вот уже больше недели, как я не встречался с вашим покойным мужем.

— Не клянитесь, — ответила вдова, — Паскаль никогда не клялся, потому что никогда на лгал.

— Однако, в конце концов, кто вам сказал, что я с ним виделся? — спросил Куртен. — Этот человек, часом, не рехнулся?

— Не лгите при покойнике, господин Куртен, — сказала Марианна, — это принесет вам несчастье.

— Я и не обманываю вовсе, — пробормотал арендатор.

— Он вышел из дома, чтобы пойти к вам. Именно вы уговорили его стать проводником у солдат.

Куртен хотел было снова все отрицать.

— О! Я вовсе не собираюсь вас за это бранить, — продолжила вдова, пристально взглянув на худенькую крестьянку лет двадцати пяти — тридцати, которая пряла, сидя по другую сторону очага. — Он считал своим долгом помогать тем людям, кто не хотел, чтобы нашу страну еще раз опалила гражданская война.

— Я преследую ту же цель, единственную для меня цель, — ответил Куртен так тихо, что молодая крестьянка едва ли могла его услышать. — Я бы хотел, чтобы правительство раз и навсегда очистило наш край от всех этих смутьянов, от всех этих аристократов, что подавляют нас своей роскошью в мирное время и посылают нас на смерть, когда разгорается война. Хозяйка Пико, я работаю на них, но, видите ли, не обольщаюсь на их счет, ибо слишком хорошо знаю, на что способны эти люди.

— И это говорит человек, получающий пинки от этих людей, но слишком трусливый, чтобы открыто выступить против них? — произнесла Марианна с глубоким презрением в голосе.

— Что вы хотите, хозяйка Пико; можно делать только то, на что способен, — ответил в замешательстве Куртен, — не каждому дано быть бесстрашным, как ваш покойный муж. Но мы отомстим за беднягу Паскаля! Клянусь вам, мы за него отомстим!

— Спасибо! Я не нуждаюсь в вашей помощи, господин Куртен, — почти угрожающим тоном произнесла вдова. — Вы и так уже достаточно вмешивались во все, что происходило в нашем несчастном доме, впредь приберегите для других ваши благие намерения.

— Ну, как хотите, хозяйка Пико. Увы! Я настолько любил вашего покойного супруга, что пойду на все, чтобы вам угодить…

Затем, обернувшись к молодой крестьянке, на которую он незаметно поглядывал краешком глаза во время разговора с вдовой, арендатор спросил:

— Кто эта молодка?

— Моя кузина. Она пришла сегодня утром из Пор-Сен-Пера, чтобы помочь мне отдать последний долг бедному Паскалю и скрасить мое одиночество.

— Сегодня утром из Пор-Сен-Пера? Э, хозяйка Пико, она, должно быть, быстро ходит, если смогла за короткое время преодолеть немалое расстояние.

Бедная вдова, не привыкшая лгать и не имевшая никогда причины говорить неправду, не умела обманывать. Она поджала губы и гневно посмотрела на Куртена, чего, к счастью, он не заметил, так как в эту минуту был всецело поглощен изучением крестьянской одежды, развешанной сушиться над очагом.