— Конечно, да, если бы человек, про которого вы говорите, хотел все сделать честно… только я в этом сомневаюсь.

— Честно! А кто бы посмел предложить вам другое, Жан Уллье? Послушайте, старина, я говорю начистоту: вот я могу сделать так, что в замке Суде будут иметь дело с сотнями и тысячами луидоров, там, где сегодня и экю в пять ливров не сыщешь, но только…

— Но только что? Ага! Вот оно, уязвимое место, верно?

— Но только; черт возьми, надо и мне иметь от этого свой интерес.

— Если дело хорошее, это было бы справедливо, и вы получили бы свою долю.

— Не правда ли, а? И за то, чтобы поспособствовать этому делу, я прошу очень немного.

— Чего же вы просите? — спросил Жан Уллье, которому теперь захотелось узнать намерения Куртена.

— О! Бог ты мой! Да это проще простого! Прежде всего я хотел бы условиться насчет фермы: чтобы мне не надо было бы ни продлевать, ни выплачивать аренду за ферму, что за мной уже двенадцать лет.

— То есть вы хотите получить ее в дар?

— Если бы господин маркиз пожелал так распорядиться, я бы не отказался, сами понимаете: я же не враг себе.

— Но как это можно устроить? Ваша ферма принадлежит молодому барону Мишелю или его матери, а я не слышал, чтобы они собирались ее продавать. Как мы можем отдать вам то, что нам не принадлежит?

— Ладно! — отозвался Куртен. — Но если бы я взялся за это дело, что предлагаю вам, то, может статься, эта ферма очень скоро стала бы вашей, а тогда все было бы легко уладить. Что вы на это скажете?

— Скажу, что не понимаю вас, метр Куртен.

— Шутник!.. Ах, до чего же завидный жених наш молодой хозяин! Знаете ли вы, что, кроме Ла-Ложери, ему принадлежит еще Ла-Кудре, мельницы Ла-Ферронери, леса Жервез и что все это, в хороший или плохой год, приносит восемь тысяч пистолей дохода? Знаете ли вы, что старая баронесса собирается дать ему еще столько же? Разумеется, он получит это после ее смерти.

— Что общего между бароном Мишелем и маркизом де Суде, — спросил Жан Уллье, — и почему богатство вашего хозяина может интересовать моего?

— Ладно, хватит, поговорим начистоту, старина Уллье. Черт возьми! Вы же не могли не заметить, что наш хозяин влюбился в одну из ваших барышень, и здорово влюбился! Уж не знаю, в какую из двух, но пусть господин маркиз скажет свое слово, напишет записку относительно фермы; когда девушка выйдет за барона, — они ведь тонкие бестии! — то приберет мужа к рукам и добьется от него всего, что захочет. Конечно, он не станет упрямиться из-за нескольких арпанов земли, особенно если речь идет о том, чтобы отдать их человеку, которому он со своей стороны будет безмерно благодарен. Так я разом обстряпаю свое дельце и ваше. У нас на пути только одно препятствие — его мамаша; но это препятствие я берусь устранить, — добавил Куртен, придвигаясь поближе к Жану Уллье.

Тот ничего не ответил, но пристально посмотрел на собеседника.

— Да, — продолжал мэр Ла-Ложери, — если мы объединимся, баронесса ни в чем не сможет нам отказать. Знаешь, старина Уллье, — добавил Куртен, дружески похлопывая своего собеседника по колену, — я много что знаю о Мишеле-старшем.

— Если так, на что вам мы? Кто вам мешает сразу же потребовать от нее то, к чему вы так сильно стремитесь?

— Что мне мешает? А то, что к рассказу ребенка, пасшего овец и слышавшего, как заключалась сделка, мне надо прибавить свидетельство человека, своими глазами видевшего, как в Шаботьерском лесу некто получил деньги за пролитую кровь. А ты ведь знаешь, старина Уллье, кто может дать такое свидетельство, верно? В тот день, когда мы начнем действовать сообща, баронесса станет мягкой, как воск. Она скупа, но в то же время тщеславна: страх перед бесчестьем и сплетнями здешних жителей сделает ее сговорчивее. Она рассудит, что, в сущности, мадемуазель де Суде, хотя и бедная и незаконнорожденная, ровня сыну барона Мишеля, чей дед был крестьянином, как мы с вами, и чей отец был… ладно, хватит! Ваша барышня будет богата, наш молодой человек будет счастлив, а я буду премного доволен. Какие могут быть возражения против этого? Не говоря уж о том, что мы станем друзьями, приятель Жан, и, хотя я и добиваюсь вашей дружбы, я сам чего-то стою.

— Дружбы? — подхватил Жан Уллье, с трудом сдерживая негодование, вызванное необычным предложением Куртена.

— Да, дружбы, — ответил тот. — Не качай головой, это правда. Я сказал тебе, что знаю о жизни покойного барона больше, чем кто-либо; я мог бы еще добавить, что больше, чем кто-либо, знаю о его смерти. Я был одним из стрелков во время охоты, когда его убили, и мое место в цепи было как раз напротив места, где он стоял… Я тогда был совсем молод, но уже имел привычку — сохрани мне ее Господь! — не болтать языком, кроме как преследуя свою выгоду. А теперь скажи: разве услуги, которые я могу оказать твоей партии, если мне будет выгодно примкнуть к вам, совсем ничего не стоят?

— Метр Куртен, — нахмурив брови, ответил Жан, — я не имею никакого влияния на маркиза де Суде; но если бы у меня и было на него хоть какое-нибудь влияние, п а ферма никогда бы не стала принадлежать нашей семье, а если бы и стала ее собственностью, то ею никогда бы не отплатили за предательство!

— Все это громкие слова, — возразил Куртен.

— Нет, как бы ни были бедны сестры Суде, я бы никогда не пожелал им в мужья молодого человека, о ком вы говорите; как бы ни был богат этот молодой человек, носи он даже другое имя, никогда мадемуазель де Суде не пойдет на низость, чтобы добиться такого союза.

— Ты называешь это низостью? А я вижу тут только выгодное дельце.

— Для вас, быть может, это так; но для тех, кому я служу, вступить в сделку с вами ради брака с господином Мишелем было бы больше чем низостью — гнусностью.

— Берегись, Жан Уллье! Я хочу договориться с тобой по-хорошему, поэтому и не обращаю внимания на твои слова. Я пришел к тебе с добрыми намерениями; смотри, как бы у меня не появились дурные, когда я выйду отсюда.

— Ваши угрозы мне так же безразличны, как ваши предложения, метр Куртен, я вам это сказал, а если придется повторить, что ж, я повторю!

— Еще раз говорю, Жан Уллье: послушай меня. Я признался тебе в том, что хочу стать богатым; у меня это страсть, все равно как у тебя страсть хранить собачью преданность людям, которые беспокоятся о тебе меньше, чем ты о своей собаке; я подумал, что могу быть полезным твоему хозяину, понадеялся, что он не оставит меня без награды за мою услугу. Ты считаешь, что это невозможно. Ну и не будем больше говорить об этом. Но если бы те, дворяне, кому ты служишь, захотели отблагодарить меня, как мне хочется, я предпочел бы оказать услугу им, а не другим, запомни это.

— Поскольку надеетесь, что дворяне заплатят вам больше, чем те, другие, не так ли?

— А хотя бы и так, Жан Уллье; я не стану строить из себя гордеца перед тобой, так оно и есть, и, как ты правильно сказал, если придется повторить, я повторю.

— Я не посредник в такого рода сделках, метр Куртен. Впрочем, если награда, что я мог бы вам предложить, была бы соразмерна услугам, что они могли ожидать от вас, она была бы столь невелика, что и говорить не стоит.

— Э! Кто знает? Ты ведь не подозревал, приятель, что я знаю про встречу в Шаботьерском лесу! Быть может, я сильно удивил бы тебя, если бы рассказал все, что мне известно.

Жан Уллье постарался не выдать свой испуг.

— Послушайте, — сказал он Куртену, — с меня хватит. Если желаете продаваться, обращайтесь к кому-нибудь другому. А мне, имей я возможность заключать такие сделки, было бы противно этим заниматься. Но, слава Богу, это не мое дело!

— Это ваше последнее слово, Жан Уллье?

— Первое и последнее. Ступайте своей дорогой, метр Куртен, и позвольте нам идти нашей.

— Что ж, тем хуже, — произнес Куртен, поднимаясь с места, — потому что, клянусь честью, мне было бы больше по душе поладить именно с вами, а не с другими.