— Мадам не догадывается? — ответил генерал.

Она взглянула на него и попробовала улыбнуться.

— Наверное, префект, — сказала она.

— Ответ Мадам настолько точен, словно она заглянула в его документы.

— Этот человек служил во времена Реставрации?

— Нет, сударыня.

— Я рада за Реставрацию.

В эту минуту вернулся префект; как и в первый раз, он вошел без предупреждения и так же лишь приподнял шляпу. По всей видимости, в тот день господин префект не обедал: в руке у него была тарелка с куском мясного пирога; поставив тарелку на стол, он приказал принести нож и вилку, а затем принялся за еду, повернувшись спиной к принцессе.

Мадам окинула его гневным взглядом, к которому примешивалось глубокое презрение.

— Генерал! — воскликнула она. — Знаете ли вы, о чем я больше всего сожалею из того утраченного, что мне раньше полагалось по занимаемому положению в обществе?

— Нет, сударыня.

— О двух придверниках, которые вразумили бы этого господина.

Закончив с едой, префект повернулся лицом к герцогине и потребовал документы.

Мадам сказала, чтобы их поискали в тайнике, откуда и принесли оставшуюся там белую папку.

Префект взял папку и передал герцогине.

— Сударь, — произнесла герцогиня, — содержимое этой папки не представляет большого интереса, однако я хочу сама вручить вам эти вещи и объяснить их назначение.

И она передала ему в руки все, что находилось в папке.

— Мадам известно, сколько у нее денег? — спросил префект.

— В тайнике должно быть около тридцати шести тысяч франков, из них двенадцать тысяч принадлежат лицам, которых я назову.

Подойдя к Мадам, генерал сказал, что если она чувствует себя немного лучше, то настало время покинуть дом.

— И куда же вы меня проводите? — спросила она, пристально глядя ему в глаза.

— В крепость, сударыня.

— Ах! Прекрасно! Несомненно, это Блай.

— Генерал, — произнес один из спутников Мадам, — ее королевское высочество не может отправиться пешком — это не соответствует ее положению.

— В данном случае, — ответил Дермонкур, — и карета будет выглядеть неуместной. Мадам вполне может пройти туда пешком, накинув на плечи пальто, а голову прикрыв шляпой.

Адъютант генерала и префект, на этот раз решивший проявить галантность, спустились на третий этаж и принесли три шляпы. Принцесса выбрала шляпу черного цвета, более всего подходившую, по ее словам, к событиям этого дня, а затем, опираясь на руку генерала, вышла из комнаты; когда она проходила мимо мансарды, бросив последний взгляд на каминную плиту, так и оставшуюся открытой, она произнесла с улыбкой:

— Ах! Генерал, если бы вы не вели против меня войну на манер святого Лаврентия, что исключает, между прочим, всякое снисхождение к противнику, вы бы не шли со мной сейчас под руку. Идемте, друзья! — добавила она, обращаясь к своим товарищам.

Принцесса спустилась по лестнице. И в ту минуту, когда она уже переступила порог, чтобы выйти из дома, послышался ропот собравшейся позади солдат толпы, образовавшей вокруг дома в десять раз более плотное кольцо, чем солдатское оцепление.

Мадам могла подумать, что эти крики толпы обращены к ней, но не подала признаков страха, только крепче оперлась на руку генерала.

Когда принцесса проходила через двойной коридор, образованный солдатами и национальными гвардейцами от дома до самой крепости, крики и гул толпы стали еще громче.

Генерал обернулся в сторону, откуда доносился шум, и увидел девушку в крестьянском платье, пытавшуюся прорваться сквозь ряды военных: удивленные красотой девушки и отчаянием, написанным на ее прекрасном лице, они не давали ей пройти, но все же не решались применить к ней грубую силу.

Дермонкур узнал Берту и указал на нее. Герцогиня от неожиданности вскрикнула.

— Генерал, — торопливо произнесла она, — вы обещали не разлучать меня с моими друзьями. Пусть ко мне пропустят эту девушку.

По знаку генерала рады солдат расступились, и Берта смогла подойти к августейшей пленнице:

— Простите, сударыня! Простите несчастную, которая могла вас спасти и не сделала этого! О! Я хочу умереть, проклиная свою роковую любовь — из-за нее я стала невольной соучастницей предателей, продавших ваше королевское высочество!..

— Берта, я не знаю, что вы хотите этим сказать, — прервала ее слова принцесса, поднимая с колен девушку и предложив ей свободную руку. — Несмотря на все случившееся, ваш поступок доказывает, что мне не следует сомневаться в вашей преданности, о которой я никогда не забуду. Но, дитя мое, я хотела бы с вами поговорить совсем о другом. Я должна просить у вас прощения за то, что невольно совершила ошибку; вероятно, она причинила вам немало горя, я хотела вам сказать…

— Я все уже знаю, сударыня, — сказала Берта, подняв на принцессу глаза, покрасневшие от слез.

— Бедное дитя! — произнесла принцесса, сжимая руку девушки. — Раз так случилось, идемте со мной. Мое сочувствие и время вылечат ваши душевные раны.

— Ваше высочество, я должна просить у вас прощения за то, что не могу выполнить вашу волю: я дала обет и должна его выполнить. Для меня, как велит мне долг, один только Всевышний выше вашей августейшей воли.

— Идите, дорогое дитя! — сказала Мадам, понимая намерения девушки. — Да поможет вам Бог, о котором вы мне говорите! Не забудьте упомянуть о Малыше Пьере, когда будете обращаться к нему с молитвой! Бог слышит молитвы разбитых сердец.

Они уже подошли к воротам донжона. Герцогиня подняла глаза на почерневшие стены, затем протянула руку Берте, и та, преклонив колени, прикоснулась к ней губами, снова умоляя простить ее; немного помедлив, Мадам перешагнула порог башни, в последний раз улыбнувшись на прощание Берте.

Чтобы герцогиня прошла вперед, генерал отпустил ее руку, затем обернулся к девушке.

И вполголоса спросил:

— А где ваш отец?

— Он в Нанте.

— Передайте ему, чтобы он возвращался в свой замок, и пусть не беспокоится: его никто там не тронет. Скорее я сломаю свою шпагу, чем разрешу арестовать моего старого недруга!

— Благодарю вас за него, генерал.

— Ладно! А если вы, мадемуазель, в чем-то нуждаетесь, я сделаю все, чтобы вам помочь.

— Мне бы хотелось получить пропуск для поездки в Париж.

— Когда?

— Прямо сейчас.

— И куда его доставить?

— По ту сторону моста Руссо на постоялый двор "Рассвет".

— Мадемуазель, вы получите пропуск через час.

И, кивнув девушке на прощание, генерал шагнул под темные своды.

Пройдя сквозь плотную толпу зевак, Берта дошла до первой встретившейся на ее пути церкви и долго стояла на коленях на холодных плитах паперти.

Когда она поднялась с колен, плиты вокруг были мокрыми от ее слез; она пересекла город из конца в конец и подошла к мосту Руссо.

Приблизившись к постоялому двору "Рассвет", она увидела сидевшего на пороге отца.

За несколько часов маркиз де Суде состарился лет на десять; в его глазах погасла насмешливая искорка, придававшая ему прежде столь молодцеватый вид; он сидел с понуро опущенной головой, как человек, на чьи плечи свалился непосильный груз.

Узнав о случившемся от кюре, который, выслушав последнюю исповедь метра Жака, поспешил в лес предупредить маркиза в его укрытии, старик тут же отправился в Нант.

В половине льё от моста Руссо ему повстречалась Берта, чья лошадь упала, разорвав сухожилие во время бешеной скачки.

Берта рассказала отцу обо всем, что произошло. Он ни в чем ее не упрекнул и лишь разбил о. камни мостовой палку, что была в его руках.

Когда они подошли к мосту Руссо, было уже семь часов утра; несмотря на ранний час, до них дошли слухи об аресте принцессы, чего, однако, еще не произошло.

Не смея поднять глаза на отца, Берта отправилась в город, а он как сел на скамью у ворот, так и просидел на ней четыре часа.

Впервые в жизни у него настолько заболела душа, что следа не осталось от всей его философии эгоиста и эпикурейца! Он простил бы дочери любой проступок, однако от одной только мысли, что дочь запятнала свое имя преступлением против государя, он приходил в отчаяние, считая, что отныне и навсегда имя Суде будет связано с окончательным падением монархии.