— Уж лучше остаться бездетной, чем рожать от этого подлеца. Кстати, бездетность — это же повод для развода?

— А кто его знает, мэм. Мне как-то ни к чему было этим интересоваться, — сказала Анна, и после недолгой паузы спросила: — Вам волосы как укладывать?

Элизабет задумалась. По нынешней моде волосы расчесывали на пробор и укладывали по бокам головы. Они образовывали вокруг лица пышный круг, как бы уравновешивая собой широченные юбки с кучей оборок. Но Элизабет терпеть не могла такую прическу. Она предпочитала заплетать волосы на висках и собирать их в пучок на затылке.

Однако сегодня ей впервые предстояло выйти в свет: один из соседей пригласил их на барбекю. Не хотелось бы ударить в грязь лицом перед снобами-южанами, а в особенности — перед их женами. Но что-то подсказывало: как ни причешись — пересудов и кривотолков не избежать.

— Делай как обычно, — наконец решила она. — Все равно все будут таращиться на меня как на белую ворону. Так пусть лучше зубоскалят из-за немодной прически, чем выискивают другие недостатки.

— Как скажете, мадам. — Анна кивнула и принялась за дело. Золотистые локоны заструились в ее ловких руках. — И знаете что, мэм?.. Я постараюсь разузнать насчет того снадобья…

— Спасибо!

* * *

Пикник в имении Максвеллов был в самом разгаре. На берегу озера под сенью раскидистых дубов собралось множество нарядных гостей. Одни сидели в беседках, другие — на пуфиках и подушках, щедро разбросанных по лужайке, а третьи прогуливались по дорожкам, наслаждаясь приятным летним деньком.

Над пылающими ямами на заднем дворе подрумянивались бараньи и свиные туши на вертелах, и легкий ветерок доносил оттуда сногсшибательный аромат. Вышколенные чернокожие официанты обносили гостей лимонадом, шампанским и канапе, а рабы-музыканты услаждали слух чарующими звуками скрипки. Джентльмены щеголяли в элегантных костюмах, а леди — в воздушных платьях с пышными кринолинами, напоминая собой экзотические цветы.

Элизабет так давно не выходила в свет, что от пестрой публики у нее зарябило в глазах. Ее представили по всем правилам этикета. Мужчины целовали ей ручку, дамы чмокали в щеку и расточали комплименты ее наряду, но каким-то чутьем Элизабет понимала: они никогда не допустят ее в свой круг.

Сейчас она сидела в увитой розами беседке в окружении других замужних дам. Поначалу они с подчеркнутой вежливостью и медовой слащавостью расспрашивали ее о жизни на Севере, но вскоре утратили к ней интерес и принялись увлеченно обсуждать роды, выкидыши, детские болезни и прочие животрепещущие темы, волнующие матерей семейств.

Конечно же, не обошлось и без сплетен. С особым удовольствием матроны перемывали косточки незамужним девицам, с которыми буквально час назад расцеловывались у парадного входа, восхищаясь красотой их нарядов. Теперь эти же наряды превратились в безвкусные тряпки, вышедшие из моды еще при короле Георге, а сами девицы из прелестных нимф — в уродин и непроходимых дур.

— Ах! Бедняжка Пэтти! — елейно прощебетала одна из дам. — Такая милая девочка, но лучше бы ей пореже улыбаться. Право, с ее-то деснами она просто вылитый кролик!

— А Кэтти! — вторила ей другая. — И почему ей никто не подсказал, что с таким цветом лица не стоит надевать розовое? В этом платье она похожа на молочного поросенка.

— А Сьюзан! — не отставала третья. — Вам не кажется, что с такими жидкими волосами следовало бы носить шиньон?

Элизабет понимала, что эти милые леди за глаза будут поливать грязью и ее. Даже сейчас она видела, с каким затаенным неодобрением они поглядывают на нее. Но таково светское общество с его неписанными правилами игры.

Еще два-три поколения назад южане жили в бревенчатых избах и ходили за плугом, распахивая целину. Теперь же, сказочно разбогатев за счет хлопка и рабского труда, они возомнили себя аристократией голубых кровей. Элизабет ощущала себя среди них парией, простолюдинкой, случайно затесавшейся на королевский прием.

Миссис Фаулер восседала в соседней беседке в кругу таких же старух. В своих черных одеяниях они напоминали стаю жирных ворон. «Руку даю на отсечение, эти ведьмы обсуждают меня», — думала Элизабет, видя, как негодующе трясутся чепцы пожилых дам.

Ароматы жареного мяса и благоухание подливок щекотали ноздри, заставляя рот наполняться слюной. Когда хозяин дома пригласил всех к столу, Элизабет едва сдержалась, чтобы не наброситься на еду как голодный зверь. Но, дабы не опростоволоситься, сперва посмотрела, как ведут себя остальные.

Мужчины приступили к делу без особого стеснения, а вот женщины… За исключением древних старух, которым давно уже стало плевать на мнение окружающих, дамы притворялись, что их совершенно не интересуют такие низменные материи, как еда. Особенно в этом усердствовали юные девицы, которые либо вообще не притрагивались к угощению, либо вяло ковыряли гарнир.

«Ну вас к черту! Умираю от голода! — Элизабет отрезала поджаристый ломтик свинины и, не обращая внимания на косые взгляды, отправила его в рот. Мясо таяло на языке, корочка хрустела на зубах, и, проглотив кусок, она потянулась за вторым. — Ну и пусть! Про меня в любом случае будут судачить, а так я хотя бы вкусно поем!»

— Мистер Фаулер, — обратился к ее мужу верзила с лошадиным, обросшим рыжими бакенбардами лицом. — Я слыхал, что от вас сбежали рабы?

Элизабет насторожилась, а Джеймс небрежно взмахнул вилкой, с нанизанным на зубцы куском мяса.

— Их уже поймали, дорогой Легри, — ответил он. — Одного, правда, загрызли собаки, но что поделать? Зато будет назидание остальным.

— Что ж, будем надеяться, черномазые усвоят урок.

— А я вот не пойму, почему этих ниггеров так тянет сбежать? — вклинился мистер Максвелл — хозяин усадьбы. Он щелкнул пальцами, подзывая темнокожего официанта. — Эй, Парис, пойди-ка сюда!

Негр торопливо подошел к господину.

— Слушаю, масса Максвелл, сэр.

— Скажи Парис, ты бы хотел получить свободу? — поинтересовался хозяин, подкручивая пышные седые усы.

Парис испуганно вытаращил глаза.

— Что вы, масса Максвелл, сэр! Мне и так хорошо. Зачем мне свобода?

— Врешь, собака, — добродушно сказал Максвелл. — У вас, черномазых, одно на уме: как бы пуститься в бега.

Официант затрясся так, что тарелки зазвенели у него на подносе. Казалось, еще чуть-чуть, и он кинется целовать хозяину ноги.

— Чтоб мне лопнуть, масса Максвелл, сэр, никогда и в мыслях такого не было! — чуть не плача, затараторил он. — Зачем мне сбегать? Вы даете мне пищу и кров, а что я буду делать на воле? На кой она мне нужна?

Элизабет не поверила ни единому слову. Этот чернокожий далеко не дурак, и понимает: скажи он, что думает на самом деле — ему конец.

Но мистера Максвелла вполне устроил такой ответ.

— Ладно, иди. — Он милостиво взмахнул рукой, и когда раб суетливо удалился, с торжествующим видом взглянул на своих собеседников. — Вот видите, господа? Ниггерам не нужна свобода. Они — всего лишь взрослые дети, и им требуется кто-то, кто ими бы управлял.

— Хорошо, когда ниггеры это понимают, — отозвался мистер Легри, ероша свои рыжие бакенбарды. — Главное, чтобы никто не забивал их тупые головы дурацкими идеями… Только представьте, джентльмены, три дня назад я поймал у себя на поле какого-то паяца в черном тряпье. Он приставал к моим черномазым с россказнями о свободе. Назвался преподобным то ли Перкинсом, то ли Дженкинсом, черт его разберет…

— Надеюсь, вы его вздернули? — поинтересовался Джеймс.

— Хотел, но передумал. Все-таки этот идиот — белый, а неприятности с законом мне ни к чему. Но мы с ребятами здорово намяли ему бока, а потом обваляли в смоле и перьях и вышвырнули вон.

— И все же надо было вздернуть, чтобы другим любителям ниггеров неповадно было. — В разговор вмешался еще один господин, чья лысая как яйцо голова ослепительно блестела на солнце. — У меня еще в марте сбежало пять рабов. Так ни одного и не нашли.

— Моих тоже не нашли, — сообщил сидящий слева от Элизабет рыхлый толстяк. — Боюсь, уж не появилась ли в наших краях станция «подземки»?