Твин судорожно сглотнула, в панике стараясь ухватить из роя мечущихся мыслей хотя бы одну толковую. Но почему-то никак не удавалось.

— Отвечай на вопрос, — он ещё сильнее стиснул ей плечи.

— Я не это хотела сказать… — промямлила она. — Я просто…

— Керс, значит? Вместо меня? — поздно, Слай уже разошёлся. — С ним было бы лучше, говоришь?

— Нет, ты не понял. Я не то хотела сказать…

— Да ну!? А что же тогда? Думаешь, я не замечал, что он на тебя слюни пускал? Выходит, всё-таки повелась… Ну и как? Хорошо трахается? Понравилось?

— Что ты несёшь! — рявкнула Твин, зло защищаясь. Всё ведь было совсем не так. — Я бы с ним никогда!

«А так хотелось… Не так ли, подруга?»

— А нафига ты с ним тогда за столовкой пряталась? И в Пустошах из норы с ним выперлась? А в душевые сколько раз… — Слай зарычал. — Поверить не могу! Ты трахалась с ним у меня под носом, а я… Какой же я кретин!

«О, милый, ещё какой! — заверила Альтера. — Видел бы ты, как она вся разомлела, когда он ей под рубахой щупал!»

— Да не трахалась я с ним! — прокричала Твин, не выдержав такого напора. — Один поцелуй, да и только! Какие, нахрен, Пустоши? Какие душевые? Что ты вообще несёшь!

— Поцелуй? — Слай остолбенел от услышанного, затем встрепенулся, нежно коснулся её щеки и умоляюще заглянул в глаза, словно просил убедить его, что это всё дурацкая шутка. — Маленькая моя, скажи мне, что это неправда! Скажи, что ты со злости…

Неожиданно он впился ей в губы, отчаянно страстно, грубо, не заботясь, нравится ли ей, будто она его вещь, будто он мог распоряжаться ею так, как вздумается. В каком-то исступлённом порыве он больно прикусил ей губу, и Твин непроизвольно оттолкнула его.

— Так значит?.. Теперь я тебе противен? — прохрипел он. — Керс лучше? А как же наши клятвы?

— Это был прощальный поцелуй! Он ничего не значит!

«Ну да, ври побольше», — ухмыльнулась Альтера.

— Да как же после такого тебе верить! — крикнул он ей прямо в лицо и тряхнул так, что у неё зубы клацнули. — Зачем, мать твою, зачем?! А я ещё братом его называл! Ну чего тебе не хватало, Твин? Я ж для тебя всё делал, жопу себе рвал. А ты…

— Когда это ты для меня жопу рвал? Тебе вообще на меня плевать! Хоть бы раз спросил, каково мне, предложил потренироваться. Нет же, ходишь надутый, что индюк. Вон как перед белобрысой выделывался! Всё искал, с какой бы стороны ей жало пристроить.

— Э нет, подруга, зубы мне не надо заговаривать. Не было такого. А ты с Керсом ещё в терсентуме тёрлась. Утешительница херова!

В голове будто что-то щёлкнуло. Потеряв над собой контроль, Твин врезала ему со всей дури:

— Следи за своим языком, засранец!

Шмыгнув носом, не обращая внимания на кровь из разбитой губы, Слай ошалело посмотрел на неё, точно видел впервые.

«Отлично, так держать! А теперь правый прямой, на подшаге… — Альтера запнулась. — Эй, ты чего остановилась? Я же только устроилась поудобней!»

— Я ведь твоим был, Твин, — наконец произнёс он. Глухо, сдавленно, с такой горечью, что и самой тошно стало. — И тебя считал своей… Лучше бы сразу сказала, что наши обещания для тебя пустой звук. Я ж, идиот, вляпался из-за тебя в такое…

Вот оно что! Оказывается, это она во всём виновата.

— Из-за меня-то вляпался? Сам же повёлся на байки этой девицы. Уши развесил, слюни пустил, что олух последний. Ну да, когда перед тобой такая самка… Куда мне до неё!

— Да я не про это… Насрать мне на эту девку, слышишь?! Вообще на всё насрать, кроме тебя!

Твин, уже приготовившая очередную колкость, пристыжённо осеклась. Что же она творит? Чего добивается? Стало вдруг совестно и за себя, и за свои слова, и за то, что позволила лишнего. Это же её Семидесятый, это же её плут…

«Вспомнила наконец!» — фыркнула Альтера.

— Давай успокоимся, ладно? — она осторожно коснулась его ладони. — Мы оба погорячились…

— Мы? — грубовато отдёрнув руку, Слай презрительно ухмыльнулся. — Нет, девочка моя, это ты налажала, причём по-крупному. Шла бы ты, Твин… утешать кого-нибудь.

«Да, шла бы ты, Твин!» — поддакнула Альтера.

С этими словами он исчез, оставив её в полном замешательстве. От обиды сдавило горло, на глаза тут же навернулись слёзы. Как он мог так просто взять и послать её?

— Ну и вали к своей белобрысой, козёл! — она подобрала валяющийся рядом камень и швырнула наугад, надеясь, что попадёт.

Камень несколько раз отпрыгнул от земли и влетел в кучу талого снега. Привалившись к стене спиной, Твин сползла вниз и уткнулась лицом в ладони, стараясь не разрыдаться. Какого чёрта она вообще ему призналась! Могла же как-то отвертеться. Могла же сказать, что со злости брякнула. Так почему промолчала?

«Может, потому что устала врать всем вокруг? — злорадно предположила Альтера. — За двумя псами погналась и в туннеле заблудилась».

Нет, не может всё так просто взять и рухнуть, такая связь, как у них, крепче стали. Слай скоро перебесится и сам приползёт, как миленький. Ничего смертельного ведь не произошло. Ну не разрушит же он всё из-за какого-то там поцелуя!

Осквернённые не имеют права знать ни о семье, в которой родились, ни имён родителей, ни места их проживания. Также они лишаются собственных имён, если таковые имелись, и всего, что связывало их с прежней жизнью (в случае, если осквернённый попал в Легион уже в сознательном возрасте). Наша задача — держать их разум под контролем, а память о прошлом только препятствует этому.

Выдержка из устава Осквернённого Легиона

— Так вот, была та тварь в сотне метров, может, чуть меньше. Потрошила бедолагу… Он ещё живой был, хотя орать давно перестал. Ногами только дёргал. Чёрт, дерьмово, наверное, смотреть, как твои потроха жрут. Вот такая громадина, — Шестьдесят Седьмой привстал и вытянул руку над головой. — А у меня только лук да с десяток стрел в колчане. Близко подходить ссыкотно, в одиночку-то. Напарник, считай, труп. Короче, всадил я в эту пакость всё что было. С трудом завалил. Думал, ну всё, гнить и моим костям рядом с братними.

— А с напарником-то что? Там оставил? — Триста Шестой нахмурился.

— Пришлось. Не тащить же его на своём горбу до самого терсентума!

— Не знаю, как у вас там, в Южном Мысе, — Шустрый прислонился к стене, скрестив руки на груди, — а у нас своих не бросают.

— Посмотрим, как ты запоёшь, когда придётся тащить чей-то труп с пару десятков километров, — огрызнулся Шестьдесят Седьмой.

— Это ты ему рассказываешь? — Девятнадцатый фыркнул.

— Кому ж ещё!

— Мы, брат, через весь туннель наших несли, — Триста Шестой сердито сплюнул. — Так что нечего нам тут втирать. Сами ещё рассказать можем будь здоров.

Шестьдесят Седьмой переменился в лице, напыщенность как гиена слизала:

— Не знал… Псы, что ли?

Харо, до этого слушавший беседу вполуха, тут же переключил внимание на говорящих. Ни Шустрый, ни Триста Шестой ни разу не упоминали о произошедшем, во всяком случае не при нём. Хорошо же их в тот раз потрепало, но, несмотря ни на что, держались они достойно.

— Если бы, — невесело хмыкнул Шустрый. — На плачущих нарвались.

Шестьдесят Седьмой тихонько присвистнул:

— Хрена себе!

— Одного не пойму, — задумчиво проговорил Двести Тридцать Четвёртый, — какого вы туда вообще полезли?

— В том-то и дело, чистым туннель считался, — пожал плечами Триста Шестой. — Их там ввек не водилось.

Собеседник растерянно почесал затылок:

— Ну и дела-а… А как они хоть выглядят-то?

— На тени похожи, — пояснил Шустрый. — Что те призраки из детских страшилок. Мы сначала и не поняли, что за дрянь. Только с псами справились, а тут вытьё, тихое такое, почти неслышное. Я ещё тогда решил, может, псину какую не добили. А сейчас вот думаю, если б не остались на том же месте, может, и обошлось бы… И знаешь, что самое стрёмное? Когда коснётся тебя такая вот тень, крыша едет сразу, так что смерги по сравнению с этой дрянью что щенки безобидные. Чёрт, да я от одного только воспоминания их плача с трудом сдерживаюсь, чтоб в портки не наложить.