— Давай, Фиалка! Делай!.. — закричала Нанни.

— Три! — по двору прокатился оглушительный выстрел, смешавшись с детскими визгами и плачем.

Фиалка съёжилась и, выронив нож, зажала уши ладонями.

— Второй раз не промажу, — процедил мастер, снова наведя дуло револьвера на девчонку. — Выбирай!

Нанни собрала последние силы, стараясь держаться как можно спокойнее. Нельзя, чтобы дети видели её страх. Не все из них понимают, что происходит, и это даже к лучшему: пусть думают, что это просто очередное наказание.

— Фиалка, милая, — тихо позвала она. — Делай, что говорит господин.

Поколебавшись, подопечная подобрала нож, не без труда поднялась и, прихрамывая, приблизилась к няне. Кто-то из старших детей громко зарыдал, догадавшись, что сейчас произойдёт.

— Заткнитесь, сукины дети! — гаркнул один из плётчиков, замахиваясь на стоящего поблизости мальчишку.

Фиалка, передёрнув плечами, взглянула на нож в своей руке и подняла глаза на Нанни:

— Я… Я не могу…

— Можешь, моя хорошая, — она вымученно улыбнулась. Не было ни малейших сомнений, что мастер без раздумий застрелит малышку, если та не выполнит приказ. И тогда вместо одного трупа будет два… — Давай, девочка моя, у тебя всё получится.

— Но тебе будет больно! — глаза Фиалки округлились от ужаса.

— Не будет, обещаю, — Нанни потрепала малышку по голове и склонилась над её ухом. — Я тебе никогда не говорила, но у меня есть секретный хист: я не чувствую боли. Совсем не чувствую, только притворяюсь. Можешь прямо сейчас проверить.

Недоверчиво нахмурившись, девочка замотала головой и попятилась.

— Фиалка, — Нанни строго свела брови. — Я же тебя никогда не обманывала! Со мной ничего не будет, обещаю.

— Но…

— Выполняй, сейчас же, — она проговорила это медленно, отчётливо, и подопечная неуверенно выставила перед собой нож.

Мастер нетерпеливо прочистил горло:

— Мне долго ждать?!

— Давай! — голос Нанни сорвался на крик.

Девчушка испуганно пискнула, зажмурилась и, под плач своих собратьев, ударила ножом куда придётся.

Нанни стиснула зубы от невыносимой боли — удар пришёлся в живот. В глазах мгновенно потемнело, к горлу подкатила тошнота, но стон, норовивший вырваться из груди, так и остался внутри. Никто из малышей не должен увидеть…

Пошатнувшись, она привалилась спиной к столбу и впилась ногтями в шершавое дерево.

— Прости, Нанни, прости! — запричитала Фиалка, вырвав нож и пытаясь зажать ладошками кровоточащую рану.

— Всё… хорошо… — губы начали неметь, язык плохо слушался. — Вот видишь… мне… не больно.

Мастер одобрительно хмыкнул и обернулся к одному из помощников:

— Веди следующего.

Тот схватил за шиворот ближайшего ребёнка и потянул к столбу. Нанни с сожалением смотрела на малыша, и единственная мысль, что мучила её больше, чем рана, больше, чем страх близящейся смерти, была о том, как же эти мрази уродуют невинных детей ещё с пелёнок. Чем осквернённые всё это заслужили?!

Те, что помладше, совсем ещё крохи, били несильно, сжимая огромный нож в дрожащих ручонках. А потом, глотая слёзы и заикаясь, тихо просили прощения. Тяжелее всего приходилось тем, кто постарше: они уже осознавали, к чему их принуждают. На всех, кто упирался, отказываясь выполнять приказ, тут же обрушивался хлыст.

Нанни старалась держаться, надеясь, что умрёт позже, не на глазах у своих воспитанников, но очередной удар отнял последние силы, ноги подкосились, и она рухнула на землю.

Мальчуган, любивший спрашивать обо всём на свете, попытался подхватить её:

— Я не хотел… Нанни, я не хотел! — дрожащим голосом повторял он. — Не хотел делать тебе больно!

Несчастный малёк, наверняка решил, что именно он убил её. Она хотела успокоить малыша, заверить, что он ни в чём не виноват, но язык окончательно онемел. Ей так и не удалось произнести ни слова.

Бранясь, надзиратель оттащил подопечного от истекающей кровью Нанни и толкнул к остальным. Дети уже не плакали. Остекленевшими глазами они наблюдали за умирающей няней. И только тихое подвывание Фиалки нарушало эту жуткую, застывшую тишину.

Сознание постепенно покидало Нанни. Силуэты становились расплывчатыми, нечёткими, звуки — приглушёнными. Боль уже не слишком тревожила, слабость охватила тело, во рту пересохло, ужасно хотелось пить. Еле слышные шаги донеслись до неё, кто-то остановился рядом. Звонко щёлкнуло.

— Смотрите, мелкие выродки, к чему приводит ваша поганая любовь!

Прогремело.

Всё прекратилось в ту же секунду. Стало совсем тихо. Боль ушла, забрав с собой и жажду. На смену страху и отчаянию пришло упоительное спокойствие, умиротворение: Нанни уже видела перед собой дорогу, тянущуюся змеёй к самому горизонту, алеющему в лучах рассветного солнца. Путь к Землям Освобождённых долгий, но она обязательно до них доберётся.

В соответствии с правками о частной организации Осквернённый Легион, хищение рабов карается смертной казнью без права на апелляцию или помилование.

Заветы потомкам, 09.261

Керс втянул носом морозный воздух. От аппетитного запаха свежеиспечённого хлеба громко заурчало в животе. Посёлок неподалёку, оттуда и веет. Ещё иногда ветром приносило неразборчивые голоса, лай собак, мычание коров и лошадиное ржание. Но запах… Эх! За горячую хрустящую краюху хлеба он перебил бы всех воронов округи. Бродяга неплохо стряпает, жаловаться не на что, но его знаменитая мясная похлёбка была бы куда вкуснее на пару даже с ломтём ржаной булки.

Место для засады из-за деревни под боком Керсу сразу пришлось не по душе, но Севир пояснил: это ущелье — идеальное место для нападения. Всего две пары стрелков на скалах легко проредят охрану каравана, а там дело за малым.

Сглотнув слюну, Керс устало привалился к скале. В дозоре уже пять часов кряду, до пересменки ещё час. А потом отдых — и опять по новой. Как долго им так, Севир сказать затруднился, караван мог появиться в любую минуту.

Разбой для Пера дело обычное, только на этот раз будущая добыча принадлежит Легиону, и везли там не какое-то барахло, а настоящий живой товар — рабов, собратьев. Желторотики, правда, но, по заверениям командира, им намного легче привыкнуть к новой жизни.

Керс обвёл скучающим взглядом горы. Красные, будто пропитаны кровью древних, пролитой на Великой Войне, а за ними застенчиво прячется Регнум. Можно даже рассмотреть башни замка, когда марева нет. Впереди — чёрная лента Теневого тракта, соединяющая столицу с Опертамом, а в самой дали проглядывает заснеженная вершина Спящего Короля. Харо бы пришёл в щенячий восторг от такого вида. Ну… довольно оскалился бы точно. Да и Слаю с Твин тоже бы понравилось.

«Ничего, братья, потерпите. Скоро и вас вытяну оттуда».

Поначалу Керс радовался как ребёнок: о путешествиях он и не мечтал, а тут за месяц облазил всю западную сторону Регнума. Точнее, его окрестности. Правда, в самом городе побывать так и не удалось — Севир наотрез отказывался брать его с собой. Может, боялся, что сбежит, хотя после уруттанцев меньше опекать стал, немного свободы дал. Во всяком случае ни Клык, ни Бродяга уже не торчали над душой сутки напролёт.

Колючий ветер пронизывал насквозь, Керс поёжился, потёр замёрзшие руки — перчатки от холода не спасали. Это в городе зимой достаточно лёгкой куртки, а здесь, на свободе, даже мороз ядрёный, настоящий.

На горизонте показалась чёрная точка, маленькая, едва различимая, но Керс сразу смекнул: караван. Кажется, день ещё не совсем потерян. Немного обождав, чтобы убедиться, что не ошибся, он стянул зубами перчатку и, сунув два пальца в рот, пронзительно засвистел. Через секунду на свист ответили, и он, спотыкаясь и скользя по крутому склону, бросился к лагерю.

— Уверен? — Бродяга выбежал навстречу.

— Нет, просто скучно стало, — Керс раздражённо закатил глаза. — Ну конечно, уверен! Где Севир?