— Разберусь уж как-нибудь, — Джина скривила кислую мину и протянула какую-то бумагу. — Лучше объясни-ка мне вот это!

— Документ, как видишь, — Нанни глянула на листок. — Что в нём не так?

— Считаешь себя самой умной? Какой, к чертям собачьим, сервус?! Да она же скорпион чистой воды!

— Я написала всё как есть. А ты бы не совала свой нос куда не следует!

— Всё как есть, говоришь?! — напарница нервно хохотнула. — Ладно, посмотрим… Так, почему не указала хист, а? Она же в темноте лучше кошки видит.

— Тоже мне великая способность! — деланно отмахнулась Нанни. — Ну забыла, и что?

— А про когти и силу тоже забыла!? Да она, когда вырастет, порвёт любого, как гиена кролика!

Нанни смерила её хмурым взглядом. Опасения Джины понятны: сокрытие информации — серьёзная провинность. Но отдать им Фиалку…

— Выслушай, прошу, — коснувшись руки, она заглянула напарнице в глаза. — Ну прикипела я к ней, понимаешь?! Не смогу я, если её туда, к скорпионам… Добрая она, сломают ведь.

— Не пори чушь! Таковы правила, ты же знаешь. Сломают, значит, так тому и быть, но скрывать такое от надзирателей… Нас же вздёрнут, моргнуть не успеем!

Нанни сдавила её руку:

— А кто узнает? Девчонка научена, хистом не светит, а выдержка у неё — будь здоров! Не выдаст себя, поверь мне на слово. Я об этом позабочусь, клянусь.

Джина недоверчиво покачала головой и со вздохом высвободила руку:

— Никого я покрывать не стану, ясно тебе? Если узнают, расскажу всё как есть.

— Да хоть так! Просто не выдавай, умоляю! — Нанни в отчаянии тряхнула её за плечи. — Мы ведь должны друг за друга горой, иначе медяк ломаный нам цена! Иначе до скончания времён ходить осквернённым с клеймом и кровь свою проливать на потеху свободным!

Джина поджала губы и, когда Нанни, наконец, взяла себя в руки и отступила, презрительно фыркнула:

— Мой тебе совет, подруга, оставь эти глупые фантазии. И не забивай ими головы малькам. Не быть нам свободными ни вовек. А если и дальше так продолжишь, на суку уже висит петля как раз для таких как ты, — с этими словами Джина разгладила примятую форму и скрылась за дверью.

С тяжёлым сердцем Нанни ожидала наступления ночи. Тревога никак не отступала. Напарница, конечно, та ещё стерва, но не сдаст — не посмеет. Предательство среди своих карается быстро и жестоко. Осквернённые впитывают этот закон с малых лет: няньки учат ему подопечных, старшие вбивают его в головы младшим. Негласные законы, передающиеся из поколения в поколение, чтятся превыше всего, иначе не выжить, иначе превратиться им всем в зверьё или, того хуже, в безвольное стадо. Хотя не так уж и далеко они от этого ушли… Но как знать, быть может, однажды всё изменится.

Нанни вспомнила, как её саму наставляла старая няня-сервус. «Мы чего-то стоим, только когда держимся вместе, — говорила Лил. — И, когда осквернённые это поймут, Легион рассыплется, что то трухлявое бревно».

Это Лил зажгла в ней надежду на лучшее будущее. И Нанни сохранила эту искру, пронесла её сквозь годы, делясь ею с другими как могла. Неважно, будет ли результат сейчас или через десять лет, важно, что в детских умах закрепится понимание, что такое любовь, что такое сочувствие и взаимовыручка.

Когда за окнами стемнело, Нанни незаметно выбралась из барака и, пройдя по уже давно проторённому маршруту, пролегающему за хозяйственными постройками, выудила запасной ключ и открыла замок.

Дети не спали, ожидая очередную сказку. Верные, словно щенята, они с радостным визгом окружили свою няню. Фиалка, по своему обыкновению, ждала своей порции ласки, пока Нанни обнимала и расцеловывала младших.

Несмотря на тяжёлый камень на сердце и ноющее предчувствие приближения чего-то непоправимого, Нанни старалась улыбаться. Она то и дело отгоняла мрачные мысли, украдкой утирая рукавом предательски проступающие слёзы.

Кто-то приобнял её со спины, обвил ручонками шею:

— Что с тобой, Нанни? — Фиалка прижалась к её щеке своей, приятно защекотав пушком кожу. — Почему ты плачешь?

— Что ты, тебе показалось. Просто соринка в глаз попала.

— А какую скаску ты нам севоня лассказишь? — коверкая слова, поинтересовалась малышка рядом.

— Пожалуй, о…

Грохнула распахнувшаяся дверь барака. На пороге выросла грузная фигура мастера.

— И что это здесь происходит? — рявкнул он, держа руку на поясе рядом с кобурой. — А ну живо все по местам, шлюхино отродье!

Перепуганные мальки с визгом бросились врассыпную, Фиалка больно вцепилась в нянины плечи и глухо зарычала на приближающегося мастера.

Нанни подскочила, прикрывая собой подопечную, уже готовую наброситься на главного надзирателя.

— Я задал вопрос: какого чёрта ты здесь забыла после отбоя!? — он схватил её за рубаху и с силой дёрнул на себя.

— Простите, господин… — залепетала она. — Я просто рассказывала детям сказку…

— Сказку рассказывала? Про то, как подделала досье? Да я с тебя шкуру сдеру, дрянь поганая! — мастер сдавил ей запястье и грубо потащил к выходу.

Позади кто-то вскрикнул, раздалось утробное рычание, от которого у Нанни на затылке зашевелились волосы. В один прыжок Фиалка очутилась на спине обидчика и начала остервенело рвать когтями толстую куртку.

Нанни в отчаянии закричала, призывая подопечную остановиться. Яростно взревев, мастер ухватил малышку за руку и швырнул её через себя. Фиалка взвизгнула и скорчилась от боли на полу.

— Так вот чему ты их учишь? Нападать на свободных? Что ж, посмотрим, чья возьмёт. Гоните их всех во двор!

Ожидающая снаружи пара плётчиков бросилась выполнять приказ, покрикивая и раздавая оплеухи хнычущим несмышлёнышам.

— Прошу… Они же ещё дети! — молила Нанни, пока мастер тащил её к столбу для провинившихся. — Они же ни в чём не виноваты! Это всё я. Я просто хотела дать им… немного любви.

— Пасть закрой! — он ударил её наотмашь и толкнул к вогнанному в землю толстому бревну. — Любви она дать хотела! Да что вы вообще, выродки, можете знать о любви!

Зажав ладонью рот, Нанни смотрела, как малышей грубо выталкивают из барака. Больше всего она боялась за Фиалку: столько раз твердила ей скрывать хист, сдерживать себя. Теперь малышке наказания не избежать, и оставалось только молить Госпожу, чтобы оно было не слишком суровым.

Последней из всех плётчик вытянул за шиворот безуспешно отбивающуюся Фиалку и, протащив её по земле мимо сгрудившихся в кучку притихших детей, швырнул к ногам мастера. Тот не без удовольствия пнул её сапогом, бросил перед ней нож и извлёк револьвер:

— Подбери его, тварь. Живо!

Фиалка вся сжалась, поблёскивая горящими ненавистью глазками, угрожающе оскалилась.

— Я сказал, подбери нож! — глухо повторил мастер, наведя огнестрел на девочку.

Нанни замерла, стараясь унять охватившую тело дрожь. Что задумал этот ублюдок? Что он собирается сделать с её малышкой!?

— Умоляю вас, господин, пощадите её! — взмолилась она, понимая, что тщетно просить его о чём-либо. — Делайте со мной что угодно, только не наказывайте её, никого из них… Они ни в чём не виноваты, клянусь!

— Быстро взяла нож, мразь! — пропуская её мольбы мимо ушей, мастер взвёл курок.

Вздрогнув от щелчка, Фиалка обернулась на Нанни, взглядом спрашивая, как поступить.

— Делай что велит господин, милая.

Та, всё ещё сомневаясь, нерешительно подняла нож.

Мастер злорадно оскалил зубы:

— Любишь свою няню, да, соплячка? Хорошо. Очень хорошо! Видишь вот эту штуку? — он помахал револьвером, тускло блестевшим в свете факелов. — Стоит мне только нажать вот сюда, и твоя уродливая башка разлетится на тысячи мелких кусочков. Но я не убью тебя, если ты прямо сейчас подойдёшь к своей ненаглядной няне и всадишь в неё этот вот нож. Выбирай: ты или она.

Фиалка снова оглянулась. Покрытое короткой шёрсткой лицо исказилось от боли и страха, маленькие клыки обнажились, глазёнки заблестели от слёз.

— Ну же, псиный ты выкидыш! Считаю до трёх: один, два…