От УГРО до дома можно было дойти за десять минут. Ну, за двадцать — если медленно, беседуя, останавливаясь покурить и передохнуть. Они шли больше часа. Яков вел Арину какими-то дворами и закоулками, вечно, видать, по стариковской рассеянности, сворачивая не туда.

Но все-таки они подошли к дому. Яков Захарович как раз рассказывал об эпичной краже Оськой часов у самого Вертинского, приехавшего всего на один день в Левантию с гастролями.

Рассказывал так уморительно, что Арина, знавшая эту историю из протоколов, все равно хихикала.

По двору метался, как тигр по клетке, мрачный Шорин. Яков Захарович отпустил руку Арины.

— Почему не на рабочем месте? — рыкнул он на Шорина в лучших традициях царской охранки.

Давыд инстинктивно замер по стойке смирно.

— Мама прибежала, сказала, что Аринки дома нет, волнуется… Сказала искать, а где — ума не приложу.

— В рабочее время, товарищ Шорин, вами руководит не мама. Объяснительную написали?

— У вас на столе лежит.

— Возвращайся на работу, там еще дел невпроворот, даже для тебя найдется, чем заняться. А Арина твоя вот, в целости и сохранности

— Вы… сказали ей?

— Она имеет право знать. Давыд, послушай немолодого человека: никогда не ври женщинам. Тем более — из уголовного розыска. Все. Пошел работать. Я тебя догоню.

Яков Захарович поднялся с Ариной до квартиры, но заходить на чай отказался категорически, как Бэлла его ни уговаривала.

Арина зашла в комнату, рухнула на диван — и осознание гибели Ангела вдруг налетело на нее, как поезд. Пока они говорили с Яковом, даже в морге, Ангел был еще живым — наглым, дерзким, насмешливым. А теперь вдруг стало ясно — его нет. Никто больше не посмотрит на нее зелено-золотыми раскосыми глазами, не протянет «Ну Ари-и-инПа-а-а-а-ална», не засмеется, откинув голову назад…

Маленький начал пинаться.

— Вот и нет у тебя теперь старшего братика, — сказала Арина, приложив руку к животу.

И расплакалась громко, навзрыд, вжавшись лицом в диванную подушку.

Она не знала, сколько проплакала, когда почувствовала на плече руку Бэллы и услышала ее взволнованный голос:

— Ирочка, почему у тебя юбка мокрая?

Арина пожала плечами, но поняла, что Бэлла права — она промокла до белья. Наверное, села на заснеженную скамейку… Хотя, вроде, они с Яковом Захаровичем не садились…

Бэлла задала пару уточняющих вопросов о состоянии Арины и ощущениях. Арина прислушалась к себе, ответила — и испуганно посмотрела на Бэллу: неужели, началось?

Бэлла кивнула:

— Давай, Ирочка, собирайся, пойдем.

И улыбнулась ласково.

Следующие 36 часов абсолютно выпали из памяти Арины. Как дошли пешком до роддома — дворами недалеко, быстрее, чем искать машину или ждать трамвая и ехать кругами. Как бесконечно долго то проваливалась в яркие сны, то мгновенно вылетала оттуда в приступ боли. Как напрягала все свои силы, когда требовалось напрячься, и всю свою волю, когда надо было переждать.

Громкий крик новорожденного раздался в три часа ночи 5 января 1948 года.

«В жизни вам пригодится процентов десять из того, что вы учите. Но какие это будут десять процентов — вы не угадаете», — любимая фраза преподавателя истории медицины крутилась в голове Арины. Ей безумно хотелось вернуться в прошлое — и выучить чертову неонатологию, и знать, что происходит с ее сыном. Ей казалось, что прошла уже вечность, она лежит одна, а ее малыш где-то далеко.

Наконец, в палате появились сестры, каждая из которых несла двоих младенцев. Арина на секунду испугалась, что не узнает сына. Она нащупала на тумбочке очки — и всматривалась в крохотные сморщенные личики чужих детей, ища отличия.

Ее сына принесли последним. Не сестра — женщина в возрасте, с твердым взглядом

и властными жестами. «Начальница детского отделения, не меньше», — подумала Арина. Дама назвала ее фамилию — и Арина приподнялась на кровати.

Дама села у нее в головах, но младенца не отдавала. Арина улыбнулась: зря она испугалась. У сына было крошечное, но абсолютно узнаваемое, узкое шоринское лицо с черными бровями. Из-под чепчика торчали длинные черные волоски.

— Хороший мальчик, крепенький, — одобрительно сказала женщин. — Я Зинаида Матвеевна, и у меня для вас два сообщения.

— Во-первых, у ребенка обнаружены аномально высокие Особые показатели?

— Тогда три. Ваша свекровь уже давно всем рассказывает, что у нее будет внук-дракон. Так что ни для меня, ни для вас, думаю, это не новость.

— Не новость.

— Хотя пару сестер ваш дракончик уже успел напугать.

При этих словах малыш открыл глаза. Они были не младенчески-голубые, а черные с красным отблеском, как у отца.

И голос у ребенка оказался отцовский — громкий и крайне недовольный.

Зинаида Матвеевна передала малыша Арине, показала, что и как делать, — и уже через минуту ребенок присосался, довольно вздыхая после каждого глотка.

— А новости у меня такие. Во-первых, вас выпишут завтра. Рано, но ваша семья просила. Говорят, похороны близкого человека.

— Да, есть такое, — рассеянно ответила Арина.

Теплая тяжесть младенца, его крохотная ручка у Арины на груди, сосредоточенно сведенные бровки — все это наполняло Арину невозможным счастьем. Ребенок был целым миром, и думать о других мирах не было никакой возможности.

— И второе. Ваша свекровь сегодня ушла на пенсию. Так что можете не думать о яслях — уход за малышом будет по высшему классу.

Арина улыбнулась Зинаиде Матвеевне.

— Я Белку лет двадцать знаю, — пояснила та, — как она к нам работать пришла. Она в другом отделении, но ко мне приходила младенцев потетешкать. Любит она их. И умеет. Так что не волнуйтесь, все будет хорошо.

— Я и не волнуюсь, — пожала плечами Арина.

И поняла, что действительно — чувствует себя намного спокойнее, чем последние много уже лет.

— Да что вы мне этого ребенка суете? Я вообще младенцев боюсь, они живые! — Моня отбивался от медсестер, пытающихся всучить ему кулек из одеяла, перетянутый голубой лентой. — Сейчас папаша подойдет, а я тут так, на правах друга семьи.

Арина рассмеялась, выходя на крыльцо, взяла ребенка сама.

— А где, кстати, тот самый папаша?

— Да… Решил, что надо непременно в коляске. Приводит ее в идеальный вид. Сейчас подойдет.

Арина вспомнила, как последние два месяца Давыд постоянно что-то поправлял в коляске. Бесконечно смазывал сочленения, поправлял колеса, чтобы шли идеально ровно, укреплял дно…

— Конечно, коляска — не мотоцикл, но если отвлечься от мелочей… — улыбнулся Моня.— А вот и он!

В конце переулка показался Давыд с коляской. Шла она, действительно, прекрасно — не скрипела, не виляла. Заглядение. Несколько семей с младенцами на руках посмотрели вслед Давыду с откровенной завистью.

Давыд подошел и опасливо заглянул в одеяло. Арина отбросила край пеленки, прикрывавший лицо младенца.

— Ой… какой… маленький, — непривычно-сдавленным голосом прошептал Давыд.

— Ты в его возрасте не крупнее был, ничего, подрос немного, — на крыльцо вышла Белка. — Ну что, папаша, бери сына — и пойдем уже, нечего ребенка морозить.

Давыд опасливо протянул руки. Белка показала, как держать.

— Боже, он же ничего не весит, — прошептал Давыд, — я точно не уроню?

— Ну это, брат, уже от тебя зависит, — заметил Моня. — Ну что, приветствуем нового гражданина Левантии, Шорина… До чего вы договорились?

— Иосифа? — прошептала Арина, вопросительно-испуганно взглянув на Давыда.

— Осипа! — в тот же момент сказал Давыд, опустив глаза.

— Приветствую нового гражданина Левантии, Шорина Осипа Давыдовича! — торжественно заключил Моня. — Ну что, ура, товарищи?

— Ура, — пожав плечами, ответили Арина и Давыд.

— Да справитесь вы, все справлялись — и вы справитесь, — улыбнулась Белка, глядя в их встревоженные лица. — Вот увидите: Осенька — золотой мальчик! Давыд! Положи сына в коляску!