Она обняла Лику на прощание.

— Ты что, я же вернусь скоро, — скороговоркой буркнула Лика, — еще до пятого трупа…

Арина, как всегда, не стала уточнять, что она имеет в виду.

— Поехали в музей? — Давыд подал Арине руку калачиком.

— Как мило! Обычно, сначала ходят по театрам и музеям, потом — женятся, потом детей заводят, а у нас как-то все в обратном порядке, — улыбнулась Арина, но руку приняла.

— Ладно тебе. Там «Маскарад» похозяйничал…

— Ну вот. Никакой романтики.

— Только работа, работа и еще раз работа, будь она трижды счастлива.

В катафалке атмосфера стояла похоронная. Моня был печален и задумчив, Ангел отвернулся к окну.

Арина с Давыдом не стали мешать коллегам хандрить. Шорин уснул, привалившись в уголке, а Арина отодвинула фиолетовую шторку и рассматривала улицы, по которым проезжал катафалк.

За последний год город здорово изменился. Часть плешей на месте разрушенных домов застроили, часть — просто прибрали, превратив в аккуратные то ли скверики, то ли палисадники, и их уже освоили дамы с младенцами и собачками. Катафалк затормозил, пропуская колонну детишек.

Арина заметила на скамеечке чуть поодаль Кодана. Он сидел и задумчиво кормил птиц, не замечая окружающих. Сердце у Арины дрогнуло — он выглядел очень одиноким и потерянным.

Катафалк тронулся, и Арина почти сразу забыла про Кодана.

Как ни странно, катафалк привез их не в картинную галерею, где выставлялись работы не только местных самородков, но и известных мастеров (а гордостью коллекции был автограф Репина на салфетке местного ресторана). И не в Музей революции, бывший Исторический, где демонстрировались, в том числе, «предметы обихода эксплуататорских классов», например собольи шубы и брошки с жемчугом.

Они остановились возле любимого музея Арины — Музея человека.

До революции это было частное собрание одного чудаковатого профессора, который побывал однажды в Кунсткамере и загорелся идеей сделать в Левантии нечто похожее. Он скупал экспонаты в России и за рубежом, а некоторые создавал сам, украшая препараты кружевами, цветами и насекомыми в духе доктора Рюйша.

Мечтая познакомить каждого — грамотного ли, нет ли — жителя Левантии с чудом человеческого тела, он создал множество экспонатов, с которыми можно было как-то взаимодействовать. Весы, которые показывали, сколько таких, как ты, надо, чтобы собрать одного слона, — и сколько надо мышей, чтобы собрать одного тебя. «Стеклянного человека», в которого можно было грушей закачать подкрашенную воду — и смотреть, как кровь течет по кругам Гарвея. Картины, изображающие, сколько продуктов съедает человек за свою жизнь: хлебные поля, стада коров, озера воды.

Арина в детстве обожала этот музей. К тому же, родители любили рассказывать, что

познакомились возле заспиртованного эмбриона с двумя головами. На каждую головку создатель музея заботливо надел по кружевному чепчику. Так что когда Арина слышала про «Купидона — маленького божка, соединяющего влюбленных», она представляла именно этого уродца в банке.

Моня остановился у дверей музея выкурить папироску.

— Опять, небось, жулики нашими руками недостачу покрывают. Ну что, что может быть нужно «Маскараду» в этом музее?

— Там касса есть, с деньгами… — махнул рукой Ангел. — За вход рупь дерут, набегает.

— Мелковато для «Маскарадов», — вздохнул Моня, — даже для новых.

— У них там спирта много. Куча препаратов, каждый — в спирту выше головы. Спирт от этих препаратов красится, так что его время от времени меняют, — подсказала Арина.

— Еще он испаряется, а бывает, что проливается. Я год пороги обивал, чтобы мне выделили спирта, — и вот, наконец, добился. А толку? Только получили — тут же и украли, — раздался тихий высокий голос.

Говоривший был на голову ниже Арины и Мони, а Шорина — так на две. Худенький, узкоплечий, он напоминал бы ребенка, если бы не седые волосы и глубокие морщины.

— Соломон Исидорович Эрлих, директор музея, — представился он, — а вы, полагаю, уголовный розыск? Давайте я вас напою чаем, а потом приступите к делу.

— Некогда нам чаи гонять, — пробурчал Ангел.

Арина строго на него посмотрела. Все-таки над манерами этого бывшего жулика предстояло еще работать и работать.

— Простите моего коллегу, Соломон Исидорович, молод, горяч, рвется в бой. Но в чем-то он прав: чем меньше людей пройдет по месту преступления — тем лучше будут следы, — куртуазно улыбнулся Моня.

— Так музей закрыт до понедельника. Спирт — дело небыстрое. Старый слить, новый залить, экспонаты, если надо, очистить от плесени и прочего… Вот и прикрыли. Так что сегодня, кроме меня, никого нет.

— Тогда чай! — решительно выкрикнул Цыбин.

В маленьком уютном кабинете Эрлиха со шкафов пристально глядели бюсты неандертальца, Ленина и основателя музея. Соломон Исидорович кипятил чайник на буржуйке, расставлял стаканы, жестянку с чаем, треснутую сахарницу с сахарином, сухарницу с галетами, а сам рассказывал об истории музея в общем и о каждом экспонате отдельно.

Арина не преминула упомянуть родителей и двухголового младенца в чепчиках.

— Мы его ласково называем Васенькой, — признался Эрлих, — он практически талисман нашего музея.

— Кроме спирта, что-нибудь еще пропало? — деловито спросил Ангел.

— Пропало? — Эрлих встрепенулся, как будто его только что разбудили. — А… Вы знаете, да. Очень странная история — из всех экспонатов пропал только один. Скальпель из диорамы «Урок анатомии доктора Рюйша». Вещь, конечно, ценная — подлинный инструмент восемнадцатого века, но вряд ли его можно кому-то продать, кроме узкого круга коллекционеров.

— Раз уж о деле заговорили, — вздохнул Моня, разомлевший от чая и музейных историй, — может, подскажете, как часто вы меняете спирт в экспонатах?

— Раз в несколько лет. В последний раз меняли в сороковом, ну вы понимаете, потом не до того было. Но сейчас — очень важно сменить, иначе возможны невосполнимые утраты. Взять, например, замечательный экземпляр раковой опухоли, вырезанный и декорированный самим основателем музея…

— То есть получается, кто-то знал, что у вас будет спирт, и пошел к вам в музей целенаправленно? — перебил его Моня, не пожелав дослушать историю раковой опухоли.

— Да все знали. То есть все сотрудники музея, постоянные посетители — мы из причины закрытия тайны не делали. В Спиртпроме тоже знали… В горсовете.

— В общем, все, кроме нас, — задумчиво произнес Моня. — Ладно, товарищи, к делу!

«Маскарады» разнообразием не баловали. Та же кривая маска углем на стене, та же девушка, подчинившая сторожа. Давыд выяснил, что скальпель стащила именно она. Но больше ничего нового узнать не удалось.

— Моня! Я женился на транжире! — Давыд вскочил навстречу другу с табуреточки в Аринином кабинете.

— Боже мой! Что натворила эта женщина? Позволила себе новую помаду? Или даже платье? Или… неужели, туфли? — голосом опереточного трагика завыл Моня.

— На всю зарплату купила книги. Конец октября, а у нас дров на зиму считай нет, полсарая свободно, зимнего пальто у нее нет, для ребенка ничего не куплено, а она книги тащит вон такенными стопками, — Давыд кивнул в угол кабинета, где стояли две весьма внушительные связки книг.

— Тяжело тебе с этим некультурным? — вздохнул Моня, обращаясь к Арине. — Дашь посмотреть, что достала?

Он разворошил обе связки и углубился в одну из книг, сидя прямо на полу.

— Пропащие люди, хуже алкоголиков, — вздохнул Шорин.

— Кстати, вот эту рекомендую, тебе понравится, — протянул Моня не глядя один из томов, — там про собаку. Не волнуйся, детская, все поймешь.

Давыд недоверчиво оглядел потрепанную книгу с ньюфаундлендом на обложке, открыл, пробежал глазами, перелистнул на начало — и тоже углубился в чтение.

Арина умиленно смотрела на обоих. Когда Ангел влетел к ней в кабинет, шумно распахнув дверь, она хотела уже зашипеть на него, мол, тишина должна быть в читальном зале, но остановилась — все-таки рабочий кабинет в рабочее время не совсем библиотека.