Или вот о детях. Даже не сказала, как зовут. Зато упомянула и рожки для молока, и пеленки, и даже какие-то неведомые «гусарики».

А ведь нормальная жизнь — она из вещей и состоит — осенило вдруг Арину. Из кучи мелких предметиков, которые не замечаешь. Чтобы просто выпить чаю, надо быть владельцем стакана, ложки, примуса, чайника, сахарницы, стола и стула. А уж если что посерьезнее… Арина с ужасом подумала, сколько же вещичек, штучек, предметов и приспособлений ей надо купить, достать, выменять, найти — просто чтоб наконец-то начать жить каким-то подобием обычной мирной жизни. Может, и начинать не стоит…

Наконец пришли.

Дети у Нины были милые, но какие-то очень тихие и застенчивые. При любых попытках заговорить с ними — прятались за мать.

А вот новые Нинины подружки — маленькая Раечка с обезьяньим лицом и ширококостная статная Алла — оказались что надо. Шутили, пели, обсуждали новые фильмы.

Кажется, с обсуждения красавчиков-актеров перешли на мужчин вообще. Нина зачитала письмо от своего Владика — десяток пустых фраз ни о чем. Алла, краснея, рассказала, что подцепила на танцах очень элегантного и совершенно не женатого ухажера с великолепными манерами. Арина почему-то представила в качестве этого ухажера Цыбина — и чуть не рассмеялась вслух. Пожалуй, привстав на цыпочки, Моня мог достать Алле до плеча.

А Раечка вдруг разозлилась — и начала кричать, что всех приличных мужиков либо войной скосило, либо разобрали всякие…

Нина шепнула, что Раечкин муж ушел от нее к связистке. Арина попыталась как-то успокоить Раечку, и ей почти удалось, но тут Рая заметила висящую на вешалке Аринину шинель.

— Так ты тоже из этих? На фронт за мужиками сбегала? — Глаза у Раи превратились в узкие щелки.

Арина не знала, что ответить. Оправдываться? Спорить? Она оглянулась на Нину и Аллу. Алла отвернулась, а Нина показала глазами на дверь.

Арина кивнула и вышла.

Еще один кусочек прежней жизни абсолютно не подходил к нынешней.

— О! Ангел! Можем сразу уходить. Не наша девочка.

Ангел уставился на Арину во все глаза.

— Я эту картинку повидала аж до тошноты. Но записывай, если интересно. Девушка, на вид лет 18–20. Причина смерти — перелом позвоночника из-за падения с высоты.

Арина принюхалась.

— Управляла несданной военной техникой в нетрезвом состоянии. Не справилась с управлением. Да, Ангел, радость моя, ждет тебя служебная командировка.

— Куда?

— Во-о-он на то дерево. Залезешь, найдешь ту самую технику. Выглядит как веник. Или как ухват. А уж сама упала или помог кто — вон, товарищи особисты расскажут. Прошу!

Арина сделала дурашливый приглашающий жест в сторону Шорина. И только тогда заметила слезы на глазах Леокадии.

— Лика! Ты что?

— Арина, я же вот такими командовала… У меня за месяц лица менялись… Расходный материал… Девочки. Двадцать лет, девятнадцать… потом совсем маленькие пошли… четырнадцать, пятнадцать… А все зачем? Чтобы самолеты наши фашистам не достались. Каждый воздушный бой окружали… И падали, падали… Ради железок дурацких девочек моих… девочек…

Лика плакала тихо, устало. Это было совсем на нее не похоже. Арина обняла ее принялась покачивать, как младенца. Вправо-влево, вправо-влево. Пыль-пыль-пыль-пыль.

— Я в порядке, спасибо, Арин, — шепнула, наконец, Лика глухо.

— Пойдем в машине посидим. Справитесь без нас? — крикнула Арина Ангелу и Шорину. Те кивнули.

Вазик Архипов разложил на белой тряпке возле катафалка какие-то детали непонятного назначения и любовно протирал их маслом. Заметив Арину и Лику, тут же скрылся внутри катафалка — и вернулся с двумя подушками от сидений, термосом и каким-то свертком.

— Присаживайтесь, дамы, — он положил подушки на землю. — Чай горячий и очень сладкий. К нему, правда, только вот сухари.

В этом был весь Вазик. Если что-то вокруг него плохо работало — он чинил. Хоть лопату, хоть автомобиль, хоть настроение человека. Не мог иначе.

Со всей Левантии к нему приходили люди, чтобы починить то, что другими мастерами было признано хламом: любимую разбившуюся чашку, прожженный чайник, взорвавшийся керогаз, сломанную швейную машинку. И Вазик брался за все. И с каждой вещью говорил ласково, как с заболевшим ребенком. И в его умелых руках вещи воскресали, становясь лучше новых.

И люди рядом с Вазиком, попадая в ритм его ласковой деловитости, становились собраннее и спокойнее.

Вот и Лика, прихлебывая чай, как зачарованная, следила за точными движениями Вазика — и уже не плакала.

— А ведь меня еще в сорок третьем расстрелять хотели, — сказала она Арине как-то между прочим, как будто речь шла о мелочи типа покупки керосина, — за проявления трусости и паники.

Арина подавилась сухарем. Назвать Лику паникером или трусом… Сильное заявление.

— Ну, я любезно предложила командованию вместо того, чтобы тратить моих девочек, как спички, полетать самостоятельно. Обещала им веник вставить… для прочной фиксации.

Вазик хихикнул.

— Зря смеетесь, Вацлав Михайлович, Лика — может, — улыбнулась Арина. — И что, они согласились?

— Почему-то отказались. Вместо этого прислали ко мне двух смершевцев, которые сначала пообещали меня расстрелять, а потом сказали, что, мол, прощают, ибо воевать некому. Приставили ко мне какого-то… скользкого. С приказом стрелять, если что. И девочек поставляли исправно.

— Гниды. Образцовые, — пробурчал себе под нос Вазик

— Кстати, Вацлав Михайлович, не завезете меня к вам на обратном пути? Мне бы с Тазиком пообщаться…

Вазик удивленно посмотрел на Арину.Тазик, то есть Тадеуш Боярский, был начальником Вазика на Южном кладбище. Скользковатый тип. Если к Вазику шли починить, то к Тазику — достать. Добыть, урвать, взять в обход правил, а иногда и законов.

— Насчет бабушки… И других.

Вазик кивнул, но выразительно показал глазами на Лику — мол, не надо при ней о кладбище, — и завел разговор о новом кино.

Тазик встретил Арину с распростертыми объятиями.

— Скажите, вам же нужны чулки? Шелковые, самых разных цветов, — произнес он вместо «здравствуйте».

— Ох, пан Тадеуш, откуда у честного служащего деньги на ваши чулки?

— Жаль, жаль. А сигареты? Американские, «Лаки», зеленая пачка. Хотите попробовать?

— Пробовала. Но, опять же, не при деньгах. Я к вам не на базар. Скажите, пан Тадеуш, можно мне как-то восстановить наш участок?

— Да кто ж вам помешает? Восстанавливайте! Но, простите, раз не при деньгах, могу помочь только напутствием. Ну, или… — Тазик хитро посмотрел на Арину.

— Или? Чем-то могу быть вам полезна?

— Та… Михала, Вацекова сына опять посадили. Что-то там по пьяни то ли разбил, то ли сломал…

— А я чем могу помочь?

— А… Все вы одна контора. Ну раз нет — так нет. Но сигаретку все-таки возьмите, угощаю.

Арина была удивлена. Никогда не ждала от Тазика сочувствия к кому-то, кроме собственного кошелька. И Вазик тоже — ни слова не сказал…

Как ни жаль, но поделать Арина действительно ничего не могла: Михал, единственный любимый сын Вацека, пил беспробудно, а выпив, становился буен. Хорошо, что злость свою вымещал не на людях, а на вещах. Ей оставалось только молиться, чтобы в этот раз объектом его злобы оказалось личное имущество, а не государственное, — за личное дают меньше. Впрочем, как знать — может, лучше, чтоб Вазик подольше отдохнул от своего сынишки.

Арина вздохнула и пошла на участок Палеев. Когда-то этот участок показывали гостям города — прапрадед Арины установил на могиле умершей супруги ее статую. А так как прапрабабушка была первой левантийской женщиной-дантистом, то в руках у статуи была дрель — бормашин тогда не знали.

Памятник завораживал сочетанием тонкого лица и брутальной позы. «Динора Палей, 1836–1900, лечила зубы и разбила сердце» — вспомнила Арина надпись на постаменте. Прапрадед обожал жену.

Сейчас от «девушки с отбойным молотком», как называли памятник местные, остался только расколотый постамент с нечитаемой надписью.