— Кем захочу — не выйдет. Давыд Янович сказал, дракон — это с рождения.

— Хорошо, кем сам хочешь, кроме дракона.

— У-у-у-у-у… — Ангел засопел обиженно, — а смысл тогда учиться?

Арина снова закатила глаза.

— Осенька, ну давай ты пойдешь в школу, потому что я тебя об этом лично попросила. Ну смотри. Вот война кончилась. Еще год-другой — все отстроим, жизнь пойдет нормальная, мирная. И придут сюда работать те, кто по двадцать ошибок подряд не делает. И выгонят тебя. Будешь на улице ботинки чистить. Ты же этого не хочешь?

— Не выгонят. У меня это, познания из прежней жизни. Вон из «Маскарада» всех знаю… знал. Не, правду Мануэль Соломонович говорит — другие они. Эти бы Особую никогда не взяли. Западло это.

Арина сдвинула брови.

— Пожалуйста, добавь эту мысль к своему протоколу, только, пожалуйста, без слова «западло». И давай я все-таки узнаю про вечернюю школу. Ну честно, если надо — с уроками помогу. Хотя ты умный — сам все быстро сообразишь. Будешь там главный отличник. О! Кстати! Хочешь, поищу, где китайский учат, — будешь бабушке своей, драконше, письма писать.

— А что, так можно? Тогда давайте! И это… Можно еще сахару?

На следующее утро Арина пришла в УГРО с загадочной улыбкой на лице. Ей сказочно повезло — в магазин, к которому были привязаны ее карточки, завезли самую настоящую халву и отоваривали по сахару. Кусочек удалось раздобыть небольшой, но его вполне хватит, чтобы и Ангела как следует угостить, и самой попить чай с вкусненьким. Зайдя к себе в кабинет, она быстро развернула покупку, отрезала большую часть — и отнесла на стол Ангелу. Прикрыла бумагами — пусть будет сюрприз, а сама пошла в морг, предвкушая, как в середине дня выпьет чаю с халвой.

В морге, впрочем, благодушное настроение с нее слетело. Прекрасный во всем прочем Евгений Петрович умудрился оставить после себя чудовищный беспорядок, раскидав по всей прачечной инструменты, образцы тканей и какие-то бумаги явно не рабочего характера. Да, и огрызок яблока. Ржавый, мерзкий огрызок прямо посреди цинкового стола, который Арина вчера лично отмыла до приятного деликатного блеска.

Глаза Арины сузились. Она небольшим, но очень злобным демоном мщения влетела обратно в каретный сарай — и направилась прямиком к кабинету Бачея, такой же небольшой клетушке, как и ее собственный.

— Доброе утро, Арина Павловна! Хотите яблочко? — улыбнулся ей навстречу Евгений Петрович.

Году в сорок первом Арина представляла, как убьет своего первого человека. Немца, румына… Но, кажется, жизнь складывалась так, что первой ее жертвой должен был стать хорошо знакомый левантиец.

— Евгений Петрович, я прошу вас убрать за собой рабочее место, — произнесла Арина так холодно, что яблоко в руках Бачея, кажется, покрылось ледяной коркой.

— Простите, Арина Павловна, вдохновение напало внезапно. Сейчас уберу.

Кроткость Евгения Петровича даже раздосадовала Арину. Хотелось боя.

Она сопроводила Бачея до прачечной, проследила за его работой (то есть несколько раз отвлекала от перечитывания забытых им в морге листочков), убедилась, что все снова сияет, выкурила подряд три папиросы, но прежнего душевного покоя не обрела.

Закончив дела в прачечной, она возвращалась к себе. В темном коридоре навстречу ей показались начищенные до блеска сапоги и белая гимнастерка.

Странно, ей показалось, что Шорин стал как будто ниже ростом и светлее лицом.

— Арин Пална, а у вас очки запотели, — сказал вдруг Шорин голосом Ангела.

Арина протерла очки и прищурилась. Ангел выглядел так, будто решил одеться на маскарад Шориным. Конечно, так идеально выгладить форму ему не удалось, зато волосы набриолинил до абсолютной гладкости.

— Ты, я смотрю, выбрал себе кумира? — Арина вложила в свои слова весь возможный яд.

— Человек, настроенный на получение образования, должен выглядеть солидно! — серьезно ответил Ангел.

Арина все-таки сдержалась, чтоб не засмеяться.

— Я там тебе сюрприз оставила на столе.

— Спаси-и-и-и-и-ибо, — с Ангела слетела вся его серьезность, и он побежал в сторону своего кабинета.

Арина вернулась к себе. На диване примостился сам оригинал Ангелова маскарада. Он шумно прихлебывал чай из большой железной кружки и облизывал пальцы.

На столе у Арины сиротливо лежала бумажка из-под халвы. Даже крошки с нее были собраны, а возможно  и слизаны.

— Добрый день, Давыд Янович, — произнесла Арина спокойно, — а вы не видели, кто съел мою халву?

Шорин встрепенулся, как будто после сна. Бросил быстрый удивленный взгляд на бумажку от халвы, потом виноватый — на Арину.

— Я зашел, вас не было. А она — была, — он показал пальцем на бумажку, — в смысле, халва. Я решил попробовать. И, кажется, увлекся. Простите.

Арина широко улыбнулась.

— Я вас убью, и нарсуд меня оправдает, — сказала она, кажется, чуть более серьезно, чем стоило.

Шорин побледнел и выскочил за дверь, забыв кружку.

Арина села за стол — и всю накопившуюся в ней злость вылила в написание рутинных бумаг.

«Отчет о вскрытии», «Протокол криминалистического анализа», «Заключение». Документы летели из-под ее пера, как из типографии.

— «Отдыха нет на войне солдату», — раздался голос Мануила Соломоновича.

Арина подняла голову. Солнце ушло за барскую усадьбу — значит, было не меньше четырех часов вечера. Спина ныла, пальцы, весь день сжимавшие ручку, сводило.

— Извините, привычка, напеваю всякую ерунду.

— Да не стесняйтесь, мне нравится. Вот, Шорин просил передать с извинениями.

Он положил ей на стол увесистый кулек.

— Халвы не достал, но зато обнаружил вполне годные конфекты, — он произнес «конфекты» так приятно, по-домашнему, на старый манер, что у Арины во рту возник вкус шоколадки братьев Крахмальниковых. Папа обязательно дарил Арине, которую тогда звали Ирэной, шоколадку на Рождество и целую бонбоньерку на именины.

Впрочем, «конфекты» оказались карамельками фабрики Кирова, к которым был добавлен цибик чаю. По-королевски щедро — если Шорин покупал все это у коммерсантов, вышло рублей на сто.

— Благодарю вас, Мануэль Соломонович, я извинения принимаю только лично.

— Понимаю и передам. И вновь прошу не сердиться на Давыда Яновича.

— Вы постоянно об этом просите. Попросите уже своего Давыда Яновича перестать меня сердить.

— Поверьте, он старается. Но воспитание…

— Отсутствует.

— Ну, я бы не был столь категоричен… Но в целом вы правы. И жду вас на нашей маленькой встрече клуба холостяков. В эту субботу. Вы собирались быть!

— Хорошо.

— Но есть одно условие — что-нибудь к столу. От меня будет ведро щей.

— Конфекты пойдут?

— Если есть спирт… — глаза Цыбина стали бархатными и молящими. — А впрочем, сойдут и конфекты. И второе. У нас все на «ты». По именам.

— Принято, Мануэль Соломонович.

— Моня, просто Моня.

Он закинул в рот одну карамельку и вышел, чуть пританцовывая.

Без женщин и без фраз

— Мануэль Соломонович! Вы пригласили меня к себе, но даже не сказали, куда идти. Это оплошность или хитрость? Если второе — не смею навязывать вам свою компанию.

— Оплошность. Непростительная. Впрочем, вы ведь в субботу будете на работе?

— Да, я дежурю до двух.

— Прекрасно! Тогда я смогу, вместо пространных объяснений, довести вас до места.

— Договорились.

В субботу в два Мануэль Соломонович стоял на крыльце даже более нарядный, чем обычно.

Даже запонки синего стекла стягивали манжеты  —  и пускали солнечных зайчиков.

Арина заговорщицки подмигнула Цыбину и покачала сумкой, в которой солидно булькало и жизнеутверждающе звякало.

— Спирт не дам, казенное имущество, но вот водку раздобыла. Вполне качественную.

— Уважаю вашу позицию.

Мануэль Соломонович подал Арине руку калачиком.