Тот стушевался.

— Впрочем, юноша прав, — сказала Орлова, как будто бы Фили не было рядом. — Я, когда вернулась из Омска, несколько месяцев не могла жилье найти. Дом наш разбомбили, так что ночевала по знакомым. Пока наконец этот новый, — она величественно повернула голову в сторону, где находился кабинет ректора, — мне комнату не выбил. А вы где теперь живете?

Слово за слово, и Арина рассказала все. И про диванчик в УГРО, и про новые обстоятельства, из-за которых придется все-таки что-то с жильем решать.

— Знаешь что, — задыхаясь от собственной храбрости, почти выкрикнул Филя, — а выходи за меня замуж! У меня комната — почти пятнадцать метров! Будем вместе жить!

— Не советую, — Вера Илларионовна подняла брови, — если не хотите, чтоб юноша попрекал вас своим благородством всю жизнь. Я верю, вы можете самостоятельно разобраться в своих проблемах. Более того, не думаю, что кто-то, кроме вас, сможет это сделать.

— Извини, Филя, при других обстоятельствах я бы, наверное, с радостью…

— Да я понимаю, это ты извини, — Филя улыбнулся кривовато — и почти убежал в сторону выхода.

— Кстати, о моих учениках, пошедших по кривой дорожке, — чуть понизив голос, произнесла Вера Илларионовна. — Был у меня такой мальчик, Сережа Сидорук. Хороший, умненький. Гинеколог — от бога. Но вот бес попутал, решил, что деньги ему нужнее. Теперь работает в клинике где-то на Поникаровке на полставки. А в свободное, так сказать, время — указ от тридцать шестого года нарушает. Но весьма искусно, в стерильных условиях, без осложнений. Хотите — адресок дам? Вы человек неравнодушный, может, поставите в известность соответствующие органы, что вот человек себе уже на два года наработал… Я не могу, я его педагог, сама виновата, что вместо советского труженика коммерсанта воспитала.

Орлова достала из ридикюля изящную записную книжку с серебряным карандашиком, черкнула пару строк, отдала листочек Арине и удалилась царственной походкой.

Арина решительно смяла бумажку. Нет, она не могла так. И дело было не в указе, не в возможной уголовной ответственности…

«Слишком много смертей. Слишком много. Еще одна будет точно лишней», — подумала она, выбрасывая записку с адресом в урну.

— Что-то ты выглядишь не очень, — Моня тревожно и внимательно вглядывался в лицо Арины, забыв про тлеющую папиросу.

— Приятно получить комплимент от мужчины.

— Я серьезно. Знаешь, немного за тебя переживаю. Будешь смеяться, но хотел бы видеть тебя живой и здоровой.

— А что, я настолько плохо выгляжу, что ты сомневаешься в моей живости?

— Ты когда последний раз себя в зеркале видела?

— Ну…

— Понятно.

Цыбин достал из кармана маленькое круглое зеркальце в золотистой оправе. Арина взглянула в него — и чуть не закричала. В зеркальце отразилась старуха с запавшими почерневшими глазами, обтянутыми бледной кожей скулами и посиневшими губами.

— М-да. Краше в гроб кладут. Впрочем, вполне соответствует внутренним ощущениям.

— Слушай, я в этих делах не спец, ну ты бы дошла до врача, не знаю…

— До какого? Обычные разводят руками, говорят «вообще не понимаем, что происходит», а где взять специалиста по начинающим драконам — ума не приложу.

— Значит, все-таки мальчик?

— Предположительно.

— Скажешь Давыду? Он будет рад.

— И не подумаю. К нему этот ребенок отношения не имеет.

— Угу. Я верю.

— Скажем так, не будет иметь отношения юридически.

— Как скажешь. А насчет врача — есть одна идея, но она тебе не понравится.

— Все-таки готова выслушать. А то правда, что-то совсем нехорошо.

— Специалист по всяким вашим женским делам, стаж — лет так тридцать, если не больше. Плюс знает, что такое начинающий дракон на собственном опыте.

— А в чем подвох?

— Сама не догадываешься? В том, что за последние сорок лет в Левантии родился только один дракон — и он тебе хорошо известен. Ну как? Готова увидеться с его ближайшей родственницей, такой же заложницей своего сына, как и ты?

— В последнее время у меня слишком мало ситуаций, подразумевающих выбор. Буду благодарна, если сводишь меня к ней.

— Сегодня часов в шесть вечера. У ДавыдЯныча как раз будут дела в городе, так что дома мы его гарантированно не застанем. И не нервничай, Белка — потрясающий человек!

— Белка?

— Бэлла Моисеевна, извини, Шорина. В общем, до вечера. И это… береги себя, пожалуйста.

Когда вечером Арина вышла из каретного сарая, Моня уже ждал ее на крыльце.

Идти оказалось недолго — если дворами, так вообще ерунда. Затерянный в глубине квартала трехэтажный серый дом, весь оплетенный девичьим виноградом, стоял покоем, как стол на свадьбе. Во внутреннем дворе сохло белье, резвились дети, какой-то шелудивый пес деловито разведывал подступы к помойке. За столиком под навесом чисто мужская компания азартно резалась в карты. Из открытых окон слышались обрывки слов, гитарные переборы, хрип радиоточки и звон посуды.

Этот дом был совершенно не похож на Аринин, но выглядел таким уютным, что казался почти родным.

Они поднялись на третий этаж, Моня позвонил в один из звонков условным сигналом: короткий, длинный, три коротких, длинный.

Открыла им маленькая тонкая огненно-рыжая женщина в уютном домашнем платье.

— Моня, извини, денег нет, так что не больше полусотни, причем с отдачей, — сказала она с порога тихо, но молодо и звонко.

— Я по другому делу, — промурлыкал Цыбин, — вот, коллеге надо помочь.

Он пропустил Арину вперед.

— Я тебе сколько раз говорила, что я такими вещами не занимаюсь?

— Да тут другое! Проконсультировать, подсказать. Почему вы обо мне всегда так плохо думаете?

— Потому что хорошо тебя знаю. Иди чаем распорядись. Ты знаешь, где там что.

— Да я на минуту. Так что если удостоите меня разговором тет-а-тет, убегу после него немедленно.

Арина в каком-то полусне пошла за рыжей — и очутилась в темноватой комнате, заставленной книжными шкафами, с круглым столом, покрытым бархатной скатертью, с пухлым диваном, с фотографиями на фоне выцветших обоев… И опять, все это было совершенно не похоже на квартиру Арининых родителей, но ощущалось настолько своим, настолько уютным…

Раздражал только легкий запах шоринского одеколона — от него слегка мутило.

Рыжая вышла из комнаты, а Арина стала рассматривать фотографии: Давыд с какой-то девушкой, явно на маскараде — он в черкеске с газырями, с длинными подкрученными усами и накладной бородой, она — в вышиванке, смеется, запрокинув голову. Как же похожа на эту рыжую.

Арина еще раз посмотрела на фото — да, это рыжая, как там ее Моня называл? Белка?

Получается, что с бородой — не Давыд. Его отец?

На другой фотографии маленький мальчик в матроске обнимал грубо сделанную деревянную лошадку. В руке у мальчика была такой же топорной работы сабелька, но видно было, что малыш гордится своими сокровищами. И рядом — тот же мальчик, но уже взрослый, такой знакомый и родной, рядом с живой лошадью чистит настоящую саблю с таким же гордым видом.

Сколько ему тут? Лет двадцать? Шейка еще тоненькая, как у подростка, усишки перышками… Птенец дракона.

Арина вздохнула — и почувствовала, что в комнате очень жарко и душно.

У Арины начало темнеть в глазах — и она присела на диван. Она не заметила, как вернулась Белка.

— Да ты вся горишь, деточка, — рыжая дотронулась запястьем до лба Арины, так же, как это делал папа, и больше никто — остальные трогали лоб ладонью или губами. — Ты больна?

— Нет, это он… — Арина погружалась в тошнотворную, пропахшую одеколоном темноту, слова ей давались с трудом. Она показала рукой себе на пока еще впалый живот.

Она очнулась от резкого запаха нашатыря. Увидев, что Арина открыла глаза, рыжая убрала пузырек — и протянула Арине стакан с коричневой жидкостью.

— Вот, выпей. Ты не против травок?