— На что же ты ради него готов, интересно послушать.

— Умереть готов. Ну не знаю, что еще вам надо?

— Да ты за много что умереть готов! За родину — готов, за Цыбина — готов, за меня, если спросят, готов, за зарплату офицерскую — а вполне готов, за звездочку новую на погонах.

Помирать — несложная штука. Один раз — и свободен. А вот жить, жить ты за что готов? Просто — жить. Нормально. Как люди живут. За что? За кого? За Осю, за меня, за себя самого — слабо, да? Два чертовых года, — Арина кричала, плакала, слова вырывались из нее неостановимо, она чувствовала, что готова молотить Давыда кулаками, кусать его, царапать — что угодно, лишь бы услышал, понял.

Шорин то ли обнял, то ли захватил ее — так, что она не могла пошевелить ни рукой ни ногой в бессильной ярости.

— Дура ты! — прорычал он ей в лицо. — Как есть дура дурацкая.

— А ты, а ты… Мерзкая, холодная рептилия, никого не любящая, даже себя! — почти завизжала в ответ Арина. — И я дура, что с тобой связалась!

— Замолчи и слушай, — Шорин поднял голову, крикнул куда-то вдаль: — Монь! И ты подойди. Мне кое-что вам важное сказать надо.

— Но это в последний раз, — раздался ворчливый голос Мони, и сам Моня вышел из-за угла. — Ну тут я, рассказывай давай.

— Ребят, мне честно — с вами хорошо.

Арина с Моней синхронно закатили глаза.

— Но на войне ты — ты, рожденный драконом должен воевать, а не карточки отоваривать, пеленки и примусы тебя нервируют… — скороговоркой продолжил Цыбин.

— Иди ты… Да посмотри ты на меня, глаза свои разуй! Вон, видишь, шляпа, костюмчик… Носки с полосочками, — Шорин приподнял брюки, демонстрируя носки, — ботиночки вот по моде. Я же совсем другой с вами стал. Не хочу я воевать, хочу мороженое лопать, в кино ходить, в театры. Может, пошел бы, как Аринка советовала, — на инженера учиться. И жили бы мы долго и счастливо.

Арина с Моней переглянулись. Арина подумала, что ведь действительно — Давыд стал каким-то другим. Любимым, дорогим — но другим. И осанка не такая болезненно-прямая, и походка изменилась, и даже целовать он ее стал по-другому, как-то более бережно…

— И все равно — тебя позвали, ты побежал, — констатировал Моня.

— Да. Потому что я в очередной раз трусливо сбегаю.

— От чего же на этот раз? — саркастично спросила Арина.

— Видишь ли, не так давно твой сумасшедший муж убил человека.

— Только одного? Мельчаешь, дракон.

— Я не шучу.

Арина с Моней во все глаза уставились на Давыда. Тот смотрел прямо, переводя взгляд с одного на другую.

— Кодан? — уточнил Цыбин.

— Он.

— Прекрасно. А ты мог сказать, пока это дело вели мы? Вот просто сказать, прости мол, меня, дурака, попытайся, Монечка, задницу мне прикрыть, пока делом госбезопасность не заинтересовалась.

— Да ты же видел, они сразу же под контроль все взяли, — махнула рукой Арина.

— В общем, черт с ними со всеми, надо думать, что сейчас делать.

— Говорю же, сбегу.

— Ну год ты повоюешь, ну два… У таких вещей срока давности нет, — серьезно сказал Цыбин.

— Твои слова да богу в уши, — вздохнул Давыд, — там такая история планируется… В общем, если пару месяцев живой продержусь — хорошо будет. Но хоть Оська будет сыном героя, а не сыном преступника.

— Поэтому решил Моню не брать? — Арина смотрела прямо и твердо.

— Угадала. Еще вопросы будут или пойдем домой? Мама, небось, волнуется.

— Ну да, мама волнуется, зато мы вот — абсолютно спокойны. У нас все хорошо, — Цыбин стал сух и деловит. — В общем, помнишь Гришу, у меня на вечеринках про школу танцев поет, как напьется? Не самый плохой адвокат. Завтра я с ним свяжусь — обсудим, что можно сделать. Может, и уезжать никуда не придется.

— Ты сейчас кого обмануть пытаешься? Нас или себя? — зло спросила Арина. — Ты слышал, что сказал этот Татаринцев? Измена Родине. К стенке поставят без вопросов.

Моня шепотом ругнулся, признавая Аринину правоту.

— А может, тебе от них сбежать? И от тех, и от других? Не знаю куда. За границу, не знаю… — продолжила Арина.

— Прекрасно. Стоит мне уехать из города больше, чем на неделю, тут же придут за тобой, за Белкой и за Моней. Оську — в детдом, вас — куда подальше… А я при этом буду весело шататься по заграницам. Великолепный план! Как я сам до такого не додумался? — прорычал Шорин.

Арина с Моней еще что-то предлагали, спорили, уговаривали. И все лучше понимали, что Давыд прав — его вариант был единственно возможным. Так дошли до дома.

Поднимаясь по лестнице, Моня выглянул в окно.

— И все-таки, похоже, я буду твоим последним Вторым, — пропыхтел он, пытаясь угнаться за Шориным.

— С чего бы?

Моня кивнул на окно.

— Не дадут они тебе двух недель. Вон, уже подъехали. Людей расставляют. Минут через двадцать в дверь позвонят.

Давыд звенел ключами перед дверью.

— Значит, времени немного, но есть. Ребят! Маме скажете потом, ладно?

Арина и Моня кивнули — и они зашли в квартиру.

Оказавшись в комнате, Давыд сразу бросился к сыну. Ося не спал, смотрел на отца внимательно и серьезно. Давыд что-то шептал — и малыш, кажется, отвечал.

Наконец, Давыд обернулся:

— Мам! Ося спать не собирается — погуляешь с ним часок? Ну пожалуйста!

Он застенчиво обнял Белку, поцеловал ее неловко в макушку. Ося заплакал — и Белка быстро понесла его на прогулку.

— Попрощаемся? — тихо спросил Давыд, когда за Белкой закрылась входная дверь. Арина посмотрела ему в глаза — и поняла.

—Что ты задумал? Ты с ума сошел? Не смей. Даже думать об этом не смей! — Арина шипела как змея.

— Ну что ты. Ну не глупи. Ты же знаешь — годом раньше, годом позже…

— Давыд! Это не выход, — твердо сказал Цыбин. — Пока есть шанс, ты обязан...

— Ты сам говорил: обязан я только самому себе. Прощай, — Давыд обнял Моню и крепко прижал его к груди. — Черт его знает, может, еще свидимся, Второй!

Потом так же крепко обнял Арину. Молча, ни говоря ни слова.Отпустив ее, скрылся в маленькой комнате.

— Я люблю тебя, — почти прокричала Арина ему вслед.

Моня взял ее за руки — и чуть ли не силой усадил на стул. Резкий требовательный звонок в прихожей и выстрел в маленькой комнате прозвучали одновременно.

Пыль-пыль-пыль-пыль.

Июль 1997

Летний день клонился к закату. Длинные ажурные тени деревьев делили аллеи Старого Южного кладбища на неровные квадраты.

По центральной аллее высокий мужчина лет тридцати с длинными дредами, в потертых джинсах и футболке с эмблемой NASA вез инвалидную коляску. В ней сидел крохотный, морщинистый, очень старый человек.

— Дава, котик, давай чуть медленнее, мне надо поздороваться с местными, — вдруг прошелестел старик на иврите.

Молодой замедлил шаг.

«Бромберги, Сутины, Алискеровы, Красные…» — старик читал фамилии на памятниках, не обращая внимания, написаны они на русском, украинском или идише.

— Там, — старик указал влево, — вон, где елочка, — участок 77. Цыбины. Распорядись, чтоб ухаживали. И фотографии чтоб через интернет присылали.

— Дедушка, это слово произносится вот так… — молодой человек и так говорил громко, а слово «интернет» повторил максимально четко.

— Староват я уже языки учить. Давай отсюда налево. И не умничай, а то буду говорить с тобой только по-русски. Дедушке можно, дедушка старенький.

Молодой только хмыкнул и продолжил путь.

— Стоп, приехали. Оставь меня тут. А сам сходи позови того паренька из конторы. Больше десятки ему не давай, пожалуйста. Не заслужил.

Молодой ушел, и старик остался один.

— Ну, привет, — тихо шепнул он, — вот я и вернулся. Не ждал? А тут такое дело...  Аринка… Ну, ты знаешь, наверное, уже. Привез в целости…  как смог, так и привез. По-другому не выпускали. Но хоть вместе будете. Так что не привередничай, будь паинькой.

А уютненько тут у тебя. Тихенько. Скоро и я к вам. Соскучился, признаться. Не знаю уж, здесь буду лежать, или там, рядом с Белкой, рядом с Оськой… Да, прости, не сберег. В восемьдесят шестом. Тридцать девять лет, подложили бомбу в машину. Теракт. А я что мог? Он серьезным человеком был, алУф мишнЭ — это, считай, полковник по-нашему, ты бы им гордился… Вместе со Вторым их. В один момент. Повезло им, в общем-то. Нельзя Первому без Второго, а Второму без Первого.