В общем, встреча обещала быть жаркой. А перед самой встречей драконов (с нашей стороны — точно, с противоположной — предположительно) еще и усилили фармакологическими, так сказать, средствами. Тут Моня сказал, что не спец, но как поняла Арина, это было какое-то очень жесткое стимулирующее средство, рядом с которым и кокаин показался бы детским питанием. «Я один раз из любопытства попросил мне четвертушку дозы вколоть — так сутки козликом прыгал, не ел — не спал, дров нарубил поленницу — и даже перекурить не останавливался», — вспоминал Моня.

В общем, с десяти до одиннадцати тридцати утра двадцать пятого апреля сорок пятого года в окрестностях Берлина погибло не меньше шестидесяти драконов. С обеих сторон. Но Берлин все-таки прорвали, и через какое-то время взяли.

Шорину, хоть и кинули его под Берлин из госпиталя, недолеченного, сочащегося сукровицей, все-таки удалось выжить. Моня не ставил это себе в заслугу — «не в тот раз, тогда — чистое везение». Но вот дальше стало понятно, что везение-то было не полным.

После применения Особых способностей на полную катушку у любого Особого наступает утомление. Особый теряет не только силу, но и интерес к жизни. На час, на сутки, на неделю — зависит от человека. У Шорина, не без Мониных стараний, больше трех дней не было ни разу. А тут — как заело. Через неделю Моня начал беспокоиться. Через полторы — обратился к командованию, мол, что-то не то. А через две — был направлен в Японию, уже без Шорина.

Нашел он друга только в начале сорок шестого, причем случайно. Шорин пил горькую, сидя в каком-то заштатном гарнизоне. Ни силы, ни жизнь в него не вернулись. И Моня побежал по инстанциям. Орал, доказывал, умолял, нужна была бы взятка — и взятку бы дал, но не брали. В общем, выцыганил Шорина у родного государства, отпустили его на инвалидную пенсию.

И Цыбин увез Давыда домой. Левантийское солнце, морской воздух, сговорчивые дамы, поставляемые Моней в ассортименте, домашние борщи и прочие простые радости немного взбодрили Шорина. Но до полного выздоровления было далеко. Работа в УГРО тоже была частью терапии — Давыд тяготился своей бесполезностью, а тут мог реально помочь.

— А почему в эксперты? У нас работа скучная, ему бы в опера…

— Оперов в нашем отделе не положено. Весь штатный состав — два следователя, то есть мы с Ликой, да эксперт. Так что выбирать не приходилось. У Лики, кстати, сдается мне, та же ерунда. Только слабее. Но посмотрим, что там сможет добрый доктор дядя Моня…

— Может, им в санаторий какой? — задумчиво произнесла Арина.

Моня глядел на нее глазами, полными надежды. Она знала этот взгляд. Взгляд раненого, наконец-то добравшегося до врача и ждущего мгновенного исцеления. Но не было у Арины в руках такого волшебства, ни тогда, ни сейчас.

— Да был он в санатории. Целый месяц держали. Потом выгнали. Устроил такой свинарник, что даже соседи сбежали. Сидел в одиночестве и пил. Периодически принимал дам из числа пациенток санатория. Причем, заметь, и санаторий был непростой, и дамы… Так что чуть скандал не случился. До сих пор слухи ходят, что внучка одного высокопоставленного товарища ему ни разу не внучка… Но брехня.

— И что в нем те дамы находили?

— Ну не скажи. Он красивый, мужественный, загадочный, опять же. Ну да толку… Цыбин махнул рукой, выкинул окурок и пошел к себе.

— И еще раз прошу: никому ни слова, — шепнул он Арине на прощание.

— Мне сказали, что жаловаться на Ли — это к вам, — застенчиво произнес Васько, входя к Арине в кабинетик.

Арина отметила про себя, что Николай Олегович совершенно не заикался, что бывало с ним только в случае весьма добротного опьянения. Но на ногах держался, что радовало.

— Ну, де юре он подчиняется вам, так что можете применять дисциплинарные методы вплоть до физических, но с удовольствием послушаю о похождениях этого юного негодника.

— Ну нет, он молодец, старается, расторопный, не дурак… — Васько совсем стушевался, он явно не был готов к применению физических методов , — но он это… влюбился, в общем. Так что иногда нормальный, а иногда — слушает вполуха, смотрит вполглаза, думает… Да вообще не думает ничего.

— Влюбился — это вы про Наташу, или появилась какая посвежее?

— Ага, про нее, про Гамильтониху эту.

— А что вы ее все Гамильтонихой-то зовете? Фамилия, что ли, такая?

— Ну, это была история…

И Николай, немного заикаясь на крутых поворотах истории, начал рассказывать.

В первый же день работы в уголовном розыске Ангелу посчастливилось участвовать в задержании настоящей банды.

Задача, как казалось Васько, была поставлена максимально понятно: пройти через черный ход к комнате, где, по данным осведомителя, заседали бандиты.

Дальше — вроде бы, сложнее, но трудности возникли уже на этом этапе.

Войдя через черный ход на кухню, оперативный сотрудник Ли увидал там деву неземной красоты, моющуюся в тазу. И пропал. Стоял у двери и смотрел, даже рот закрыть не смог.

Дева та, увидав у себя на пороге гостя, не растерялась, не завизжала, а выдала ему мочалку — и попросила потереть спинку. И тот потер. Потом помог ей вытереться, платье застегнул…

В общем, совершенно манкировал рабочими обязанностями.

Вытянули его из этой кухни только когда все кончено было — банду и без него повязали.

— Так почему Гамильтониха? — выслушав историю, уточнила Арина

— Он потом неделю ко всем приставал, говорил, что девушку встретил, цитирую, «Как с афиши про леди Гамильтон, только красивее». А потом купил букет — и пошел официально знакомиться. Теперь вот… гуляют.

— Ладно, прослежу за моральным обликом товарища Ли.

— И хорошо бы нормально гуляли. Так нет же. Неделю — шерочка с машерочкой, неделю — как кошка с собакой. Она его до своей особы не допускает, он — страдает, а больше всего страдает дело. И это… Может, ему зрение проверить? Видел я ту Гамильтониху. Баба как баба. Ни разу на афишу не похожа. Вообще, все они одинаковые.

Арина подняла брови на это «они». Интересно, к кому Николай Олегович причисляет саму Арину — к мужикам? К сослуживцам без различия полов?

А Васько продолжал:

— Бровки выщипают, губки намажут — и ищут, кого повыгоднее. Чтоб с карточками первой рабочей, с зарплатой хорошей — и дома реже появлялся…

Арина поняла, что речь уже не о Гамильтонихе. Достала из шкафа склянку с разведенным спиртом (полезный запас, который чаще использовался при опознании покойных родственниками, чем на дружеских пирушках), плеснула Николаю.

— Выкладывайте, Николай Олегович!

История была банальна донельзя. «Я был батальонный разведчик, а он — писаришка штабной». В смысле, разведчиком был Васько — действительно был, раз двадцать с «языком» на плече через линию фронта возвращался, а вот «штабной писаришка» — директором магазина с купленной справкой о полной непригодности к службе.

— И Оленька эта, Оленька… Такая нежная, такая чистая, в беретике всегда беленьком таком… И ведь, сука, деньги по моему аттестату получала аккуратненько. А сама с ним… А я там… А они тут…

Николая Олеговича развезло окончательно. Кажется, весьма умеренное количество спирта либо легло на старые дрожжи, либо было уже далеко не первым за этот день. Васько сбивался с прозы на пение, причем исполнил не только про писаришку штабного, но и про «ничего, и такие вопросы разрешаются пулей простой» и про «ваш муж не получил письма, он не был ранен словом пошлым» и еще какие-то, незнакомые Арине.

— Так. Николай Олегович, давайте-ка мы с вами пройдемся немного, а то вам совсем нехорошо, — вздохнула Арина, — только подождите минутку.

Она стукнулась к Особым.

— Монь! Чаю крепкого не будет? У нас тут человеку нехорошо…

— Кофе есть! Настоящий, — Шорин протянул ей кружку.

— Такое сокровище разбазариваете?

— Ну должен же я как-то компенсировать ту вашу халву.

Арина выразительно посмотрела на Цыбина. Кажется, карамельки и чай были его импровизацией. Цыбин потешно развел руками.