Цыбин засмеялся, а Ангел покраснел до корней волос.

— Ну, они меня знают… Я хороший…

— Угу. Знали. Пока ты, сука, из честных воров в легавые не продался, — карикатурно изображая криминальный элемент, прорычал Моня. — Кстати, был в моей жизни подобный случай, не знаю, стоит ли при дамах…

«Дама» заверила Моню, что в первую очередь она медэксперт, а потому шокировать ее нелегко.

— Ну хорошо. История. Только поклянитесь, что никому. Особенно — главному герою.

Арина с Ангелом энергично закивали.

— В общем, один представитель левантийского уголовного розыска, назовем его условно Ш., решил испробовать продажной любви. Зря я ему Достоевского подсунул для культурного развития — что-то он там не то вычитал. И пошел этот наш недоокультурившийся Ш. прямиком в порт. Там, конечно, девушек — море. Но как назло, все абсолютно приличные. Одна жениха-матроса ждет, другая — думает, не наняться ли поваром на судно, третья просто прогуливается… Потому что когда на тебя выбегает здоровенный мужик в милицейской форме и спрашивает, не продаешь ли ты себя, тут любая честной станет.

Арина как-то очень непедагогично расхохоталась, представив картинку. И вдруг резко оборвала смех — возле двери склада что-то блеснуло. Она подбежала, наклонилась — и воровато оглянулась.

Цыбин с Ангелом обсуждали особенности портовых девиц, Шорин все еще бродил по двору с отрешенной физиономией, так что Арина спрятала находку в карман.

Это был крохотный нательный образок необычной формы — похожий на средневековый щит, шестиугольный, с волнистыми краями. Арина потрогала его в кармане пальцами — архангел Михаил выступал четким и очень детальным рельефом.

Конечно, в Левантии немало было Михаилов, Михалов, Михлов, Мигелей и Микаэлей. Но этот образок Арина знала. С месяц назад Вазик гордо показывал его всем желающим, хвастаясь, что медальончик этот ему привезли для сына от самого папы римского. Что теперь Михал возьмется за ум — с таким-то заступничеством…

Но если образок тут, значит, Михал был на складе. Значит…

Арина понимала, что образок — это улика. Хорошая, однозначная. Подарок судьбы. С другой — это же Михал. Непутевый пьяница, Вазиково наказание божье. Но он же — его любимый мальчик, его последняя надежда. И если вцепится Моня в Михала, то банду-то, конечно, через него возьмет, но вот как Арине после этого смотреть Вазику в глаза…

Но прятать — брать на себя часть вины за будущие трупы, за голодных рабочих, за осужденных за халатность начальников этих складов…

Арина быстрым шагом пошла к катафалку.

— Вазик! Надо бы поговорить, — шепнула она. Хотела сказать громко, но голос подвел. Вазик улыбнулся доброжелательно.

— В общем, — Арина не знала, как начать, — в общем, вот.

Она протянула Вазику образок.

— Оттуда? — Вазик махнул головой в сторону склада.

— Да.

— Так это не ко мне. Это к пану следователю, — Вазик сделал вид, что очень занят, копаясь в моторе.

Когда Арина уходила, ей показалось, что Вазик шепнул «спасибо». Но, скорее всего, просто что-то прошелестело.

Цыбин, конечно, находку оценил. А уж комментарий к находке — тем более. Тут же пошел опрашивать Вазика.

Впрочем, Вазик ничего путного не рассказал. Михал после последнего дебоша дома не показывался, писем не писал и телеграмм не слал. Так что где он, что с ним — Вазик не ведал.

Моня кивнул и сделал пометку в блокноте.

Шорин тоже хороших вестей не принес. Да, мутили. Да, тот же почерк, та же девушка, что и в прошлый раз, тот же день цикла… «Как часы, хорошая девушка, здоровая», — вздохнула Арина.

Только в этот раз никого никуда не везли. След находился ровно на одном месте. Цыбин обсудил что-то с завскладом, а потом махнул Ангелу.

Тот убежал — и вернулся минут через двадцать, ведя с собой перепуганного старика. Как оказалось — сторожа, который должен был охранять склад в ночь кражи.

Старик хлопал глазами и нес какую-то околесицу. Мол, пришел на пост, совершил обход, всё как положено… а потом сразу вдруг очнулся дома в постели, но почему-то в сапогах и кепке, хотя, как правило, перед сном их снимает. Что было между — не помнит.

Шорин подтвердил — следы воздействия на стороже имелись те самые.

— Задурила она его, значит. Но молодец — не стала никуда таскать, просто приказ дала — мол, иди домой, мил человек, ложись себе баиньки — мы тут сами разберемся.

Цыбин опять покивал, опять поставил галочку, но было видно — не очень-то он доволен.

Михала нашли быстро. Он, в общем-то, и не прятался — понуро бродил возле пивного павильона, клянчил глоток-другой у каждого пьющего. Красные глаза, трясущиеся руки и гримаса мученика на лице не оставляли вариантов — Михал мучался чудовищным похмельем.

Когда его доставили в каретный сарай, Арина из соображений гуманизма предложила налить ему немного, но Цыбин строго запретил, указав, что подозреваемый может начать буянить, либо, что хуже, уснет.

Впрочем, ничего путного от Михала не добились. Его наняли за бутылку помогать грузить машину. Люди незнакомые, видел, в общем-то, только одного мужика — обычного такого, рожа небритая, нос картошкой, одет как все — рябчик, пиджак, кепка. Ну, зуб железный — так он у каждого второго. Запомнил только, что разгружались где-то в районе Канатных складов. Ну то есть опять ищи ветра в поле. Канатные склады — район, застроенный красными кирпичными бараками чуть ли не при самом основании города, был местом темным и страшным. В этих лабиринтах между хлебозаводом, калошной фабрикой и старой гаванью можно было спрятать все: от иголки до танка. Найти там неприметные мешки сахара было нереально — и все это понимали. Михала передали из рук в руки Вазику, чему тот был явно не рад. Все как-то разбрелись по рабочим местам.

Денек у Арины выдался муторный, так что освободилась она часам к восьми вечера, когда уже все разошлись, только над стойкой дежурного светилась тусклая лампочка.

Она вышла набрать в чайник воды. Хотя бы пообедать… Или позавтракать? Арина не помнила, что она ела и ела ли вообще.

Выйдя на крыльцо, она увидела курящего там Цыбина.

— Монь, а ты что не дома? — удивилась она.

— Да, пока то, пока се… Не одна ты в бумагах по уши, — махнул рукой Моня.

— Насколько я понимаю, половина твоих бумаг — немного не твои… А их потенциальный автор сегодня бегал по всему УГРО, изнывая от скуки и не зная, чем бы себя занять.

— Арин, ну прошу тебя как человека — не лезь. Ну напишет он отчеты — мне же потом их все равно переписывать. Стыд же сплошной. И это… у него от бумаг тоска начинается.

— Отчеты не навевают тоску только на Евгения Петровича. Потому что он к ним подходит художественно. Один раз на спор написал в стихах, кольцовским пятисложником…

— Тут немного другое. Разница… Ну вот я крайне теплолюбив. Можно сказать, боюсь морозов. И вот ты…

Арина потупилась.

— Это так заметно?

— Сейчас около двадцати пяти градусов. На тебе вязаная кофта, сапоги и шерстяное платье. И при этом ты постоянно потираешь руки, как будто они мерзнут. Я не врач, но предположу обморожение.

— И это тоже. Но вернемся к Шорину. Так что с ним?

— Переутомление. Официальный диагноз. Издержки, так сказать, профессии. Но умоляю — никому ни слова! Он и в обычном-то состоянии раним…

— И давно у него это?

— С Берлина. Бывали в этом чудесном городке?

— Приходилось.

— Но позже нас. Ах, какая там была встреча… На высшем, можно сказать, уровне.

Моня прикрыл глаза. Говорил он ярко и красиво, время от времени отвлекаясь на описания погоды, запомнившихся домов и особо очаровательных девушек. Но сама история была невеселой. Приказ был прост — «взять Берлин до союзников». И со всех фронтов, с границ, даже из Кремля туда свезли советских драконов. Всех до одного. Даже одного мальчишку лет двенадцати. Пятьдесят девять человек.

Немцы тоже зря времени не теряли — собирали своих драконов. Сколько их было точно — Моня не знал. По слухам — не меньше сорока. «Почему-то при этом совершенно забыли о расовой теории — притащили и истинных арийцев, и всех союзных, и даже несколько пленных», — мрачно усмехнулся Моня.