Давыд еще раз заглянул в лицо малышу, улыбнулся — и положил его в коляску. Белка резво покатила коляску вперед, Давыд не отступал ни на шаг, так что Моня и Арина немного отстали.

— Угостишь папироской? — шепнула Арина Моне. Тот протянул портсигар.

— Тут такая история, — начал он, закурив, не глядя на Арину. — Яков Захарович сказал, на похороны тебя не пускать. Ни при каких обстоятельствах и все такое. Впрочем, — он посмотрел на часы, — там все началось минут десять назад, так что все равно не успели бы. Но мы сегодня в каретном сарае собираемся помянуть… Там наши будут и его друзья, ну, помимо работы… Ты ведь придешь?

— Конечно. Сейчас придем домой — хоть блинов напеку, чтоб по-человечески…

— Да я уже подрядил рябчиков кашеварить… Один ловкий — печет блины на четырех сковородках сразу. Они у нас молодцы. Ты бы видела, как УГРО отдраили. Случай поганый, а дело — хорошее.

— Я сейчас. Придем, Осеньку покормлю — и три часа свободна.

— Да не торопись, время еще есть.

— А ты что на похороны не пошел? — встрепенулась Арина.

— Между жизнью и смертью выбираю всегда жизнь, — улыбнулся Моня. — Побежали, догоним этих троих. А то придется в угон объявлять.

Дома Ося проснулся, закряхтел. Арина развернула его проверить пеленки.

— Ой. Он же совсем крохотный! — изумился Давыд. — Я думал, там все он, а там одно одеяло…

— Да вырастет, вырастет. Еще никто младенцем на всю жизнь не оставался, — беспечно успокоил Моня. — Ты главное-то посмотри! Может, он вообще не наш!

Мужчины склонились над Осей, оттеснив Арину.

— Тут торчит что-то… Веревка какая-то. Ничего не понятно.

— И правда. Странное что-то.

Вид у обоих был озадаченный.

Арина с Белкой веселились. Старая легенда о том, что левантийца легко отличить по форме пупка, ходила в городе не первое столетие. Даже врачи, прекрасно знающие, что никакого такого «левантийского пупка» не существует, иногда в нее верили. Даже Арина пару раз радовалась, встретив у раненого знакомую форму пупка, — как-то ближе казался такой человек, роднее. Пупок пуговкой считался отличительным признаком настоящего левантийца. На обладателей пупков другой формы смотрели как на странных или больных.

— А если его отодвинуть… — задумчиво произнес Давыд, протягивая руку к младенческому пупку.

— А ну не трожь! — коршуном взвилась Белка. — Сейчас как занесешь инфекцию!

Она запеленала Осю и принялась укачивать.

— У тебя сейчас что жена, что сын — хрупкие и нежные. Так что руки мыть тщательно, куда попало их не совать, обращаться бережно. И не курить в доме! — последняя фраза была обращена к доставшему папиросу Моне.

Моня спешно убрал папиросу.

— Понял, ушастый? У вас теперь стерильность. Лапами к ребенку не лезть, дохлых крыс со двора не приносить, — назидательно объяснил он залезшему на колени Варягу. Щенок обнюхал Осино одеялко, ошалело посмотрел на Моню, разве что плечами не пожал, — и убежал ластиться к хозяину.

— Нет, ну точно вырастет? — Давыд задумчиво переводил взгляд с сына на пса и обратно. Моня захихикал.

— Ах, вот чего ты всполошился! Не смог из пса ньюфаундленда вырастить — теперь за ребенка боишься?

Арина с Белкой засмеялись. Варяг, несмотря на все старания Давыда, на тайно скармливаемые котлеты, на систему тренировок — так и остался маленьким, чуть больше кошки. Короткие кривые лапки позволяли предположить среди его предков таксу, а квадратная бородатая морда — терьера.

Варьку обожали все мальчишки двора, заходили за ним, как за приятелем — поиграть

в пограничников, или в охотников, или в покорителей Северного Полюса. Несмотря на несерьёзный рост, Варька вполне мог тянуть санки — пустые, конечно, но все-таки.

— Тут проще. У Осип Давыдыча хотя бы родители известны. Вон, ты какая дылда, да и Арина меня на добрый сантиметр выше. Так что не в кого ему мелким быть.

Болтали, шутили, любовались маленьким Осей, пока Моня, поглядев на часы, не сказал «Пора». Давыд тихо спросил у Арины:

— Можно, я тоже пойду?

Арина удивленно посмотрела на него.

— Конечно, он же тебя так любил…

— Мы не успели помириться. Думал, вот возьмем «Маскарад» — скажу ему, мол, прости, вспылил. Он же действительно хороший парень был… Не гнилой… А его обманули…

Арина вздохнула тяжело:

— Знали, на что взять. Поманили драконами… Пойдем? Надевай шинель, там зима все-таки.

В актовом зале УГРО рябчики уже накрыли столы — и теперь стояли вдоль стен, растерянные и молчаливые.

Моня принялся распоряжаться. Делать было особо нечего, там поправить скатерть, здесь — переставить закуски, но Моня суетился и делал массу ненужных движений.

Подошли те, кто был на кладбище. Яков Захарович с черной лентой на рукаве, следователи, опера, Евгений Петрович, еще кто-то из УГРО и кучка ровесников Ангела — судя по всему, его приятелей.

Тихо поздоровались, тихо сели за столы.

Васько отловил мельтешащего Моню за полу пиджака.

— Сядь уже наконец, — сказал он веско, почти не заикаясь. — Еще раз говорю, не виноват ты. Ты все что мог сделал. Ты же нам с Осей приходить запретил. Прямым текстом.

— Вот то-то и оно. Надо было запретить. А я как дурак: «Лучше не приходите», тьфу.

— Ну, запретил бы. Ты же знаешь — мы бы все равно пришли. И я и он. Ты бы что нас — в камеру посадил?

— Знал бы — посадил бы.

— В общем, не пори ерунду. Я виноват — и точка. Стрелял я. Вон, можешь у экспертов спросить — чья пуля. Остальное все — дурь и болтовня бабская.

— Дело завалил я. И Наташа эта сбежала, и вот… человека не уберег.

— А что Наташа? Банду взял — и молодец.

— Только завтра она новый «Маскарад» соберет. Ей не впервой. А вот где мы с тобой нового Ангела возьмем…

Васько тяжело вздохнул и разлил им с Моней по стаканам.

— Давай за упокой души…

Клим Петрович встал и постучал ножом по стакану.

— Опять он! — шепнул Арине, закатив глаза, Евгений Петрович. — Он нас на кладбище попытался заморозить своей речью, еле отделались…

Но в этот раз Клим Петрович сказал быстро — то ли выдохся за время предыдущей речи, то ли выразительные взгляды Якова Захаровича несколько убавили поток красноречия.

Евгений Петрович едва успел выведать у Арины все ТТХ новорожденного, пообещать подкинуть всяких детских вещичек от подросших сыновей и поделиться кучей бесценных советов по воспитанию подрастающего поколения.

После Клима Петровича говорили все по очереди. Каждый рассказывал об Ангеле что-то свое, простое, человеческое. Кто-то из друзей вспомнил, как ловили с Ангелом бычков, кто-то — как знакомились с девушками на танцплощадке, кто-то даже попытался рассказать о мелких детских кражах на базаре — но на него зашикали.

Яков Захарович внимательно посмотрел на говорившего:

— Сенька! Галифанакис! Тебя ли я вижу?

Арина замотала головой. Здоровый широкогрудый парень с убедительными черными усиками мало напоминал тощего до болезненности очкарика Сеньку Галифанакиса по прозвищу Кузнечик — одного из дружков и подельников Ангела в юные годы.

— Ничего себе вымахал! — не удержалась она от удивленного вздоха.

— Арин Пална! Да мы все это… выросли, — стеснительно улыбнулся Сенька. — Вон, Аллочка Лучик недавно замуж вышла, Яшка Жженый — художником стал, в столице на шоколадной фабрике обертки для конфет рисует, Васька Мутный на складах, и не грузчик — а серьезный человек, счетовод!

— А сам-то ты?

— Я? — Сенька гордо выпятил губу. — Я уже полгода на инженера учусь! Буду первым человеком на заводе!

Арина с Яковом Захаровичем переглянулись. С каждым из названных представителей прогрессивной молодежи они имели дело еще до войны. Не как с инженерами и художниками, а как с воришками и хулиганами. Значит, не зря работали, раз из детишек толк вышел… Но из кого же тогда вырастают преступники, если даже из этих сорвиголов приличные люди вышли? И кем вырастет маленький Осенька?

— Я пойду, вдруг Ося уже проснулся? — шепнула Арина Давыду.