Пшик. Вдох.

Кости исчезли, а с ними и сомнения. Мальчик встал и обнял девушку.

— Как это мил… А? — на её лице царило удивление.

Женщине стало больно. Она не успела уйти: дитя и её принял в объятия. Однако, это не жест спокойствия. Это было прощание.

Роджер лежал, опираясь локтями, и к нему подошёл мальчик.

— Обнимать тебя я не буду. Разок уже был.

Ребёнок и не тянулся. Он показал своё запястье, знак «мир» и «ок».

· — Я не позволю вам обижать Исиду-м’аму!

Автобусы — особенное явление. Вся жизнь, как цепочка недолгих путешествий, замирает на время, нужное для достижения точки Б. А от времени могут наступать изменения. Приходит вечер, рабочий день закругляется, уступая отдыху, а транспорт реже появляется на остановках. На такие маршруты не садятся пунктуальные люди. Им важно не останавливаться. Тут ждут своего шанса авантюристы, которым всё равно, когда их жизнь вернётся на прежнюю скорость.

— Боитесь? — в толпе уставших одна спросила другую.

— Кого? — ответила незнакомка.

— Лёгкая желчь. Не меня точно. Чую в вас страх.

— Простите, но я вас не знаю.

— Меня никто не знает здесь. Санитары морга, может быть.

— О чём вы?

— Асфиксия. Никотиновые поражения прожгли легкие. Вы не курите?

— Нет.

— Курите. Просто от стресса теряете концентрацию и доверие. Сигаретой не поделились бы. Всё нормально, всем свойственно. Но я не попросить, а предложить.

— Я бросила. Недавно.

— От нервов. Возьмите.

Сигарета с лиловой полосой эстафетной палочкой протянулась к следующей.

Улыбка. Взгляд наверх, от абсурда, взгляд вниз, от отчаяния, взгляд вперёд, от решения.

Автобусы отвезут тебя куда угодно. Кинотеатр, магазин или пригородная трасса — точки на карте. А смысл этим точкам придают пассажиры.

Такой же день, что были за ним. Створка открылась, в машину зашли. В руку водителя положили воздух. Манжета коснулась поручня. Остановки пролетали мимо. Забитость то росла, то убавлялась. К центру же, на середине намеченного пути, давка окончательно раскрылась. Сознание гейзером выпреслнулось в излишнюю внимательность. Стеклянные огни со зрачками ожили и опустились на соучастника по общественному дискомфорту.

Таких много, как она. Школьница. Волосы до плеч. Курточка, как кожура, скрывала клубничную рубашку. Неудобство повело её голову по профилю. Маленький нос окружали румянец и маленькие пятна, словно веснушки. Увечья иногда подходят. Даже девчонкам. Ноздри дрогнули от запаха. Хворост, листва и осенний дождь. Волосы источали им.

— Вкус кислой ягоды. Уютно ли дятлу в людской клетке? — шепнули школьнице на ухо.

Непонятный для многих бред сыграл на чувствах. Девчонку приобняли, чтобы сопроводить.

Город закончился, а путь остановился в лесу. Ведомую отпустили, когда красные туфли встали на асфальт. Тогда она и разглядела её.

Высокие боты накидывали сантиметров к непримечательному росту. Из той части голени, где открывалась кожа, росли чёрные чернильные цветы. Худые ноги анорексией тянулись до плеч. Грудь, прикрытая широкой кофтой, по шее вела тонкие узоры. Пальцы рук исходили из замотанных почерствевшей тряпкой кистей, а их самих сковали цепи. На параллельных фалангах кольца, связанные стальными нитями в рукава. Острое, вытянутое лицо, перекрытое светлой, сгоревшей чёлкой.

— Пойдём, — руки в карманы, и девушка похрустела по веткам.

Чаща наклонялась вниз. Деревья полностью закрыли небо. Наконец, школьница увидела, куда шла. Маленькая хижина, тихо спящая в эпицентре растительности. Ведущая зашла за угол, подняла люк и, поставив ногу на ступеньку, выдернула трос с ручкой из отверстия. Генератор загремел и снабжал током с промигиванием в лампочках снаружи.

— Ты — ведьма? — мяла локоть нервная школьница.

— Заблудшая душа. Подписала один договор и теперь живу здесь.

— Узнать меня могла только ведьма.

— И тот, для кого мозг — горошек в банке. Перочинный нож у меня имеется. Не хочешь есть?

Девчонка сглотнула слюну.

— Я тебя не съем. У меня найдётся еда для оборов.

— А? Д-да я просто спросить… Хотела…

— Не знаю, как надо гостепримничать, но я хочу поесть. Еда на кухне, да и тебя бы стоило покормить.

Школьница ещё минуту дергалась на месте, но только девушка зашла в хижину, как девчонка последовала за ней.

— Мне нельзя надолго оставаться. Меня родители ждут.

— У тебя их нет. Иначе, ты бы не поплелась за мной.

— Я же говорю, я хотела спросить.

— А я хочу подержать тебя в гостях подольше.

Зал со скромной софой был спаян с кухней. Ни ванной, ни туалета.

— Откуда в глухом лесу хижина?

— Когда-то они были по всему свету. Их всё больше, деревьев всё меньше. Тот город, — консервной банкой девушка показала на север:

— Родился из похожего домика.

— Ты его построила?

— Морская вода. Нет, его забросили намного раньше, чем моей тушке понадобился кров.

— Здесь и было так комфортно?

— Старых холодильник и лампочки нашла на свалке в пяти милях. Питаю генератором, излишки собираю аккумуляторами с погрузчика. Река неподалёку мне душ и стиралка. Не богато, но на пособие выжить можно.

— Безработным много платят?

— Инвалидам и старикам достаточно.

— Ты не особо старая.

— Сухость в горле. Мой 23-летний вид мало что говорит. Только патологоанатом узнал всё, без моих рассказов. Вскрытие развязывает язык тела.

— Вскрытие? Ты умирала?

— Я отдыхала. Усталость нельзя остановить. Пришлось глушить.

— Чем же?

— Едой.

Кастрюля пыхала паром. Пластиковые упаковки риса сварились изнутри.

Школьнице предложили менее затёртое место на софе, а девушка включила радиоприёмник с импровизированной антенной из подогнутой вешалки. Два пластиковых подноса распределились по слушателям. Миска рассыпчатого риса делила место с плоской банкой мелкой рыбёшки.

Лакированные ногти подцепили мелкую рисинку и резко спрятали её в рот.

— Не стесняйся. Мы вдалеке от норм и правил, зажимающих наши инстинкты.

В поедании познаётся отношение к миру. Что важно для голодного: его внешняя скромность или утоление потребностей. Животное внутри нас принимает пищу, а человек придерживает его на поводке.

Девчонка изменилась в поведении. Жадность умеренно овладевала, но не переходила в грубость. Руки перестали помогать процессу, активно работали челюсть и зубы. Тогда же её скромная спина свободно вывела грудь вперёд. Ужин закончился.

— Оставь посуду на подушках и встань со мной.

Красивая мелодия окунула настроение в веселье. Стоило его вытряхнуть в танце. Прыжок вперёд, прыжок назад, шажок налево и направо. Рука, как ось, вращала и вела. На пике песня поменялась.

Ладони в талии, две девы стали в стойку. Движения медленные, но от эмоций, сгоряча. Так хорошо и так приятно. В объятьях танец подзастыл.

Школьница чувствовала близость, она свободна. Однако, та не ожидала встретить боль. Лоб слабо ныл, а девушка, державшая её, дрожала от страданий.

— И я, и ты похожи на людей. Мы выглядим их зеркалом, но это кривое отражение, — голос был чистым, неестественно образуясь в напряжённых губах:

— Они не знают, что такое доброта. Имитируют природные учения. Им дают крылья, как символ чистоты, но ничего не стоит этой сволочи умыться в мертвой добродетели. Вкус крови. Тебе нужно бежать.

— Н-но ты же дала мне теплоту. И уживаешься в людском кошмаре.

— Зла слишком много. Я не смогу сдержать его от беззащитных. Тебе не нужно разбивать свой дух, как его разбили мне.

— Нет, я не разобью его. С тобой мне никогда не пропасть.

— Прости меня.

Звук радио пропал. Да и само радио исчезло. Софа опустела, свет погас. Как будто, всего вечера не было. Как и комфорта.

— Ложь затмевает, но не унимает боль. Беги, пока не стало хуже.

Птицы не могут плакать. И обличие дятла, которое могло, тоже не заплачет.