— Тебе это показали? — спросил Роджер.

— Да. Сказали, что крылья, идущие ей по наследству, будут оторваны. Затем, прошло пять веков, и Смерть обратила на меня свой взор. Бредущий шаман из далёких лесов, скрывавший лицо капюшоном.

— Ха, ко мне пришла дама в платье из костей, невезунчик, — неуместно пошутил Стефан.

— Не слушай е…

— Погоди, Тревис.

Осберт сел на бетонный бортик с края парковки, на котором сидел и Падший. Словно глядя в пустоту, немец продолжил:

— Паренёк был прав. Сапоги, да ещё и с прогнившей подошвой. Я скажу так, да, судьба дала нам пинок под задницу в своёй хреновой манере. Но к этой стерве я привык. Не с первого и не со второго раза, но привык. Так и ты, чтоб тебя! По сравнению с теми гнидами, что я встречал, ты слишком скучный. Но и слишком добрый. Не забывай того ребёнка, но и не закисай от одного проигрыша. Решил быть добряком, так будь им. Нам такой нужен. А печаль брось. Она разрушает строй. Ну что…?

Стефан протянул Энвилу руку.

— Мир? — спросил Падший.

— Перемирие. Я же сказал, что ты ещё сполна не получил.

— Мда, ребят. А я думал, что вас долго придётся примирять. Я, знаете, не психоаналитик для любовных парочек.

— Пошел ты! - в унисон сказали сидящие.

Вестники пожали руки.

— Откуда будете, товарищ замполит?

— Давеча бывал я по всей стране. Везде был нужен, да и везде пригождался. То, что Родина у меня Отечество помню, а вот откуда я… Это уже не важно. Думаю, перебраться в неведомые края необъятной.

— Ну вы прям поэт. Шибко красиво глаголете, может, вам на журналиста военного надо было?

— Да был я им, правда, это было так давно, что я уже и не вспомню.

— Что-то такое тоже есть. Война растягивает время намного длиннее.

— Как скажете, товарищ майор.

— Проверьте-ка состояние ребят. Погода сегодня ни к черту, а драться им придётся.

— Есть!

НКВДшник спустился по отрытым ступеням к ожидающим бойцам. Кто-то нервно ёрзал на винтовке, а кто-то заядло болтал с соседями по укрытию.

— Терпеть не могу эту бойню, — ответил рядовой, глубоко зарывшийся в свою боевую позицию:

— Сражения идут постоянно, а людей у нас не прибавляется. Хороших людей не прибавляется.

— Ну, тебе виднее, — перебил его замполит, и вынул из своей шинели белый папиросный свёрток.

— Когда на поле боя ты в сотый раз выживешь, то ли сидя в окопе, то ли очнувшись из-за не добившего тебя осколка гранаты, — пробубнил он с сигаретой в зубах, зажигая её спичкой:

— Начинаешь понимать, что вся эта война ничем не лучше шахмат, кто бы как не вертел доской.

На улице стоял дикий мороз, из-за чего дым огромным клубом окружил НКВДшника. Внезапно, со стороны фронта подул ветер, сдувший последствия курения.

— Идут, — прошептал замполит, и снял с плеча своё оружие.

Затем, в мгновение тишины, он обратился к рядовому:

— Как тебя звать, солдат?

— Владимир.

— Лучше слушайся, Владимир. Не хотелось бы терять такого умного парня. Меня, к слову, Бартос звать.

— Не русский?

— Долгая история.

Гул ветра, что перекрывал всякое спокойствие, сменился походным топотом солдат. По звуку, они прошли около сотни метров, а затем всё снова стихло. Поднялся вой.

— Ложись! - кто-то закричал из окопа.

Начали рваться артиллерийские бомбы. Куски земли поднимались в воздух, засыпая укрытия.

Но огненный шквал не был постоянным. Враг подступал ближе, и тогда же орудия смолкали. Только орудия. Стволы накалялись до красна от сотен пуль. Кого-то ранило на подходе, кто-то умер, защищая свою страну. И это изменчивое варево длилось долго.

Замполит вёл стрельбу метко. Один за другим перед ним падали немцы. А у Владимира возникали проблемы. Страх пеленой закрывал его глаза. Это и сыграло с ним злую шутку. Вражеские солдаты без перебоя рвались вперёд, словно сама уверенность в своей безоговорочной победе придавала им сил. Один из таких, к несчастью, и заметил открытый сектор. Он побежал туда, и запрыгнул в самую глубь. Рядовой пришёл в себя, и схватил винтовку. Всё, как показывали в училище, выпад и колотый удар. Но это не помогло. Немец выдернул нож из подсумочного чехла, и тоже нанёс удар, оставив глубокую рану. В панике Владимир закрылся своим оружием, как щитом.

Бартос не сразу обратил внимание на прорыв. Заметив же, он мигом откинул парня за себя, и ударил врага в лицо. Вместе с носом, челюстью и тремя выпавшими зубами, вогнулась и каска.

— Будь мужиком, философ, — произнёс замполит, обратившись к Владимиру.

Но позади НКВДшника уже остался только труп рядового.

— Да чтоб тебя!

Замполит взял немца за ворот его кителя. Видимо, тот ещё что-то скулил, без удачно пытаясь выговорить слова. И в этот момент, будто кровь от комариного укуса, вытягивающаяся от длительной жажды, все силы и дух вышли из избитого в кисти Бартоса. Он тут же подскочил к хладному телу, и разорвал рубашку на груди солдата. Словно пытаясь промассажировать бездыханное сердце, замполит сильно вдавил свои ладони в голую часть Владимира. Зелёный дым прокатился по рукам Бартоса и, через секунду Владимир очнулся.

— Ты прав, рядовой, — сказал замполит:

— Хороших людей не прибавляется. Но мы их и не собираемся терять.

На фоне раздался громкий и мощный крик петуха. Начало нового дня. Ветер качал нескошенную траву и старенький деревянный забор, железный гараж постоянно скрипел. Из дома с кирпичным фундаментом, но со сколоченными стенами из брёвен, вышел проснувшийся и бодрый хозяин.

— Здравствуйте, Михал Палыч! - заметил он ремонтирующего свой трактор старика.

— И тебе привет, Боря. Сегодня опять в город поедешь?

— Да, вам снова нужна щёлочь?

— Догадался. И наждачки захвати. Эта ржавчина чёртова с моей ласточки ну никак не выводится.

— Понял вас.

Хозяин вернулся к себе, переоделся в широкоплечный джинсовый костюм. Открыв створы гаража, он выкатил личный транспорт.

— Покормите Хунда, Михал Палыч?

— Конечно, у меня как раз для него кости говяжьи остались.

— Спасибо.

Сев на черную 72-ю Уральскую М-ку, Борис завёл двигатель, и поехал по деревенской дороге.

Промеж зелёных равнин, полей и заросших оврагов, вдалеке виднелась давно родная для него станция Соломбалка. Именно на неё ветеран боёв, замполит, сошел вагона, который тащила чугунная бочка, называемая локомотивом. Железный конь Бориса подъезжал к первым частым домикам в округе.

Пол часа ненапряженной, ветреной езды закончились почти у самого берега Двины. Мотоцикл остановился у большого, обитами ребристыми листами, ангара. Центральный рынок в самом разгаре приёма покупателей. Разные секции, разные запахи. Зелень с постоянно стекающей влагой, свежерубленное мясо — эти товары теснились почти в самом начале, где очередная жительница с азартом будет расхватывать данное изобилие товаров. Однако, Борис шел дальше. На рыбе и специях закончилась пищевая часть торгового сборища. Различные чистящие средства мелькали перед глазами всё чаще. С таким количеством химии о любой грязи можно не то, что забыть, даже не думать. Борису всё равно не то. Близился край ангара. А ноги, строго ведущие вперед, наконец-таки, завернули к лавке.

— Если бы я пил стопарь каждый раз, когда ты появлялся, цирроз придушил бы меня подушкой, — пошутил продавец:

— Дедок всё никак не уймется?

— Ты же его знаешь, Саш. Без трактора жизнь ему не мила.

— Как всегда?

— Да и рулон наждачной бумаги.

— 50 копеек с тебя. И да, Борь, у меня к тебе дело.

— Слушаю.

— Короче, у меня тут одна девочка есть.

— Моцик не дам. Ты мне его поцарапал прошлый раз.

— Не больно-то и хотелось. Но не в этом суть. Она меня недавно встретила. Говорит, мол, такое-то надо, а я говорю, что, ну, есть у меня один друг, у него есть… Ты же знаешь, я варежку хорошо развязываю.

— А про то, что я завязал с контрабандой у тебя варежка развязаться не смогла?