— Просто… Вряд ли он даже знает или догадывается об этом. Для него я была просто жертвой в беде, которую пришлось отбивать от своих же.

— Стоп… Чего?

Нимбри поняла, что прокололась. Лунного света было достаточно, чтобы увидеть страх и стыд на её лице и в её глазах.

— Мари, прошу. Молю, дай мне сказать.

— Уж слишком часто я позволяю ангельскому отродью болтать.

— Я понимаю, что не смею это упоминать, но… Но неужели ты перечеркнешь проскочившую между нами дружбу?

Рука Вестницы немного напряглась и, через мгновение, сомнение всё-таки закралось в мысли.

— Ну?

— Что ну?

Мари сделала глубокий вдох.

— Ты вроде как хотела что-то сказать.

— А, ой, прости. Я хотела сказать, что не собираюсь причинить вреда.

— Зато я хочу.

— Прошу, подруга, если это слово мне дозволено говорить, я не за тех, кого ты считаешь своими мучителями.

— Тогда, о чём, скажи на милость, ты думала раньше? Почему не ушла до нас? Я не могу поверить в то, что такой комок «милоты» мог захотеть перебежать через баррикады на другую сторону, а не просто уйти с поля боя. Может у тебя есть что сказать на этот счёт?

— У меня есть.

Из тени вышел Роджер.

— Роджер, я…

— Всё в порядке, Нимбри, всё в порядке.

— Ты так уверен в этом? — напряженно спросила Мари.

— Да. Ты спросила, что я могу сказать на этот счёт? Она попала сюда случайно. Не пришёл бы я тогда, ругать тебе сейчас было бы некого.

— Мари, прошу тебя, не жги между нами мосты. Не будь Либерно…

— ОТПУСТИ ЕЁ!!!

Как молнии пальцы Вестницы быстро обвились вокруг шеи ангела. Одежда со спины с треском распоролась, вырвав из себя два огромных чёрных крыла, настолько темных, чем раньше, что даже при свете увидеть их не получалось.

— Поставь её на землю, живо! - коса змеёй сползла к руке Роджера.

— Так вот она, холодная. Как обещали. Раз не любовь, то смерть заполнит моё сердце.

Нимбри рухнула на пол.

Белое лезвие свистнуло в полёте и нанесло глубокую рану. Тревис выбил с ноги Мари из поезда в воду.

— Was?! - Стефана разбудила шумиха, но взгляд он обратил только под самый конец, что вызвало ужас:

— Бартос, просыпайся! Бартос? Ай, steigen!

Дурьер очнулся вторым и выскочил с Прахом к последствию проишествия.

Роджер сидел, держа тело Нимбри. Ему всё ещё трудно было поверить.

— Что здесь случилось? — согнулся к нему немец.

Стеклянные глаза не обратили внимание на вопрос. Стефан пощелкал пальцам у парня над ухом.

— Рядовой, что стряслось?

— Мари, — прошептал он.

— Kannst du es wiederbeleben?·

— Leben für Leben. Es geht nicht anders.·

Одна деталь попалась на глаза Осберта. Искорка мелькнула у шеи затылка девушки.

— Lose ziehen ist eine gute Wahl. Hilf mir.·

Прах достал нож из внутреннего кармана. Палец, как перо, начало извергать кровавые чернила. Трентор будто не замечал окружающих.

— Нам дали силу и долголетие, но не излечили от боли при потере близких душе. Чудовищная слабость, — думал про себя немец, рисуя на полу пятиугольник.

Закончив, он обратился к Бартосу:

— WiederholenSiealleWörternachmir. Andernfallswerdenwirnichtspeichern.·

Утвердительно кивнув, Дурьер прислушался к голосу Стефана. Оба заговорили на неизвестном языке.

— Eitselommuvon. Silibairavniatatum. Sinaicramsubinimracnirorre.

Багровая геометрическая фигура стала идеально ровной. На полосе всплывали символы. Некоторые менялись и новые застывали. Когда движение в контуре прекратилось, пятиугольник загорелся синим пламенем.

— Нашел-таки, — последние слова блудного сына перед смертью и встречей со Смертью.

Огонь рос, становясь выше. Роджера он обтекал, как воду, а у Нимбри загорелись ноги. Загорелись они непривычно, не как обычное тело, а бумага над свечой. Пламя бежало быстро, но, что странно, ни гари, ни потемнений не возникало. Огонь горел только поверх. Что-то меняться стало только спустя время. Кожа неестественно побледнела на месте воспламенения и, осветлив её достаточно, пожар шёл дальше. Ткань также, как и держащий девушку Вестник, не были важны для этой яркой субстанции. И вот, уже у головы, волосы, как бенгальские палочки, вспыхивали от пламенных прикосновений, но не тлели, а только становились пепельно-белыми. Как вдруг, тело напряглось, глаза девушки открылись. Лицо понемногу поглощал огонь, но она даже не чувствовала его. Нимбри смотрела на Тревиса, а Тревис оживленно думал о ней, сбросив с себя ступор.

Янтарно-карие глаза пламя создало лиловыми. Девушка начала кашлять.

— Вы замечательно потрудились, теуфел-оберст, — заявил сидящий за столом, чья нацистская форма своими полосами и железками говорила о высоком положении её обладателя:

— Операция была проведена успешно. Разгромить противника с численным превосходством — удел не каждого.

— Благодарю, Герр Ворштхер.

— Вы не дослушали. Потрудились вы, конечно, замечательно, но во-первых, вы пустили на фарш опытный отряд закалённых в бою солдат.

— Их нарушения дисциплины требовали наказания. У нас уничтожительная война, а не насильственная и грабёжная.

От правдорубящей дерзости военный встал с кресла, размахивая руками.

— Ваш статус сильно развязывает вам язык. Не был бы у вас карт-бланш от самого Фюрера, я бы заткнул вам рот. Но я не закончил. Во-вторых, вами было взято в плен около 120 гражданских.

— Укрепления сами себя не построят, Герр. Нам нужна рабочая сила.

Военноначальник вернулся на своё сидение, сбросив фуражку на стол и вытащив платок из формы.

— У вас всегда найдётся причина выкрутится. Так вы и одерживаете верх. Может это и хорошо, но вы мне не нравитесь, — вытирая пот с залысины, пробурчал военный.

— Не удивительно, Герр. Я сам иногда себе не нравлюсь. Я вообще не уверен, что я могу кому-то…

Стук в дверь кабинета перебил Стефана.

— Войдите!

Кто-то вошёл внутрь, только стук каблуков был слышен из-за спины оберста. Немец напряг спину, ожидая что неизвестный выйдет из-за его плеча.

— Я не вовремя, Герр Ворштхер? Я не буду мешать, если вы хотите отчитывать подчиненного дальше, — слегка утомлённым, но молодым голосом спросил посетитель.

— Как меня только не называли противнике на фронте, но чтоб «подчиненным», — сквозь зубы нагнетал Осбер:

— Да как ты…

Может, немец ожидал увидеть там рядового, максимум офицера. Может, секретаря. Но точно не женщину-капо. Стефан сморщился от неприязни. Обноски-лохмотья свисали с худого до костей тела, их скрывал большой по размеру пиджак с характерной белой лентой на предплечье. Серый платок обматывал волосы, обезличивая и без того серую внешность.

— А, Йенде, заходи, — спокойно, необычно ласково произнёс Ворштхер:

— Прошлый раз ты что-то…

Руки военного задёргались под столом. Капозетполицей может и не заметила этого, но острый глаз оберста навострился. Там открылся ящик, из которого вылетел небольшой столб пыли.

— Что-то ты плохо убралась. Неужели, паёк был такой сытный?

— Нет, Герр, не был, — вздохнула пришедшая.

— Хорошо. Тогда я урежу тебе его не в наказание, а как стимул. Пройдемте, Теуфел, девушке надо дать место для работы.

Из кабинета двое оказались в белом коридоре с застеленным выцветшим и подгнившим ковром по всей длине. Став у окна, немцу открылся вид на безжизненную территорию. На концентрационный лагерь не позволял смотреть едкий рассеянный свет, пронизывающий пасмурное небо.

— Неужто я вижу на лице слуги потустороннего тоску? Столько крови лежит на ваших руках, а в печаль уводит рабский труд? Даже мне, такое чуждо.

— Что творится в моей голове ведомо знать только мне, Герр. Уж лучше ответь мне на вопрос. С какой стати начальнику этого проклятого места должна убираться капо?

— Рабочая сила, как вы её назвали, всем нужна, оберст. Я просто решил выбрать из неё более приятную на вид.

— И поэтому капо?

— Возможно. Понимаете, эта труха, что слоняется у нас под окнами, даже полки протереть не сможет. Да ещё и страшные, как смерть. Хоть какая-то польза. Знаете, я же простой человек с потребностями.