Но я все еще знаю, почему он это говорит. Потому что мы умрем в этой церкви.

Все потому, что я позволила Люциферу трахнуть меня в клубе. Потому что я доверяла ему, даже когда знала, что не должна. Какая-то маленькая часть меня держалась за эту надежду. Его слова, на то, что я его.

— Я тоже тебя люблю, — шепчу я брату.

После этого он больше не говорит.

Меня пробуждает от беспробудного сна поток яркого света за моими веками, настолько яркого, что в течение минуты я не могу открыть глаза.

Я закрываю их руками, смотрю сквозь пальцы, сведя брови, пытаясь понять, что я вижу.

Мужчина, высокий и худой, одетый в черный костюм, идет по узкой дорожке между моей камерой и камерой Джеремайи. Я не могу оторвать от него глаз, пока он приближается, хотя вижу, что камера Джеремайи пуста.

Пуста, если не считать красной, липкой лужи.

Мое сердце падает в желудок, и я сглатываю, отводя руки от лица. Но я не смотрю на кровь. Я смотрю на мужчину.

Он скрещивает руки, и я вижу на его пальце серебряное кольцо со змеей, изогнутое в виде шестерки. Он опускает подбородок и смотрит на меня глазами, которые являются зеркальным отражением глаз Люцифера.

Лазарь Маликов.

Его губы растягиваются в улыбке. Ему, наверное, около сорока, но он так же красив, как и его сын. Такой же красивый и, наверное, такой же жестокий. В этой улыбке нет тепла.

— Сид Рейн, — тихо шепчет он мне. Он вздыхает. — Похоже, мой сын решил пропустить твою жертву, — он закатывает глаза, ресницы трепещут, когда он тихонько говорит. — Неудивительно, правда, — он приседает, так что мы оказываемся почти на уровне глаз, и смотрит на меня сквозь решетку. — Но я уверен, что ты уже знаешь об этом? — он качает головой, и это так напоминает мне Люцифера, что я впиваюсь ногтями в ладони, достаточно сильно, чтобы пустить кровь. — Что если я буду рассчитывать на своего сына в чем-либо, это приведет лишь к разочарованию.

Он смотрит на меня с минуту, пробегая глазами по моему телу, по свободной серой рубашке, в которую я одета, по мешковатым треникам.

— Под всей этой одеждой ты, вероятно, такая же крепкая, как и тогда, когда я впервые притащил тебя сюда, — замечает он, его голос отдален, как будто он разговаривает сам с собой. — Может быть, я мог бы… — он прерывается, затем его глаза снова переходят на мои. Он снова улыбается и качает головой. — Нет. Так не пойдет. У тебя большой гребаный рот, Сид Рейн.

Затем он встает на ноги и отворачивается, не говоря больше ни слова.

— Подожди! — я зову его, мой голос трещит. Медленно встаю, делаю один шаткий шаг за другим, пока не дохожу до железных прутьев своей камеры. — Куда ты идешь?

Не оставляй меня здесь. Больше не оставляй.

Он не оглядывается, говоря: — Увидишь.

И затем он идет вверх по лестнице, ведущей из подвала.

Я сжимаю пальцами холодные железные прутья, прислоняюсь к ним лбом. Через секунду по лестнице раздаются шаги, и я затаиваю дыхание в ожидании.

Появляется человек, одетый во все черное, с пистолетом на бедре. У него тусклые карие глаза и бритая голова. Хотя он совсем на него не похож, своим поведением он напоминает мне Кристофа.

Он подходит к моей камере, достает ключи из заднего кармана.

Его глаза фиксируются на моих.

— Не делай глупостей, ладно? — спрашивает он меня, улыбаясь. — Они уже собираются похоронить тебя. Они не будут возражать, если я сломаю тебя первым.

Он вставляет ключ в замок, поворачивает его, убирает ключи в карман, а затем открывает мою дверь.

Я не двигаюсь.

Он заходит внутрь, крепко хватает меня за руку и выдергивает из камеры.

Даже если бы я захотела, я не смогла бы сопротивляться. Мой желудок урчит, пока мы идем, мои шаги вялые. Я слишком устала. Слишком голодна. Я провожу сухим языком по потрескавшимся губам.

Слишком хочу пить.

И мне просто… мне все равно.

Теперь для меня нет ангела.

Может быть, его никогда и не было.

Мужчина тянет меня вверх по лестнице, увлекая за собой. Я спотыкаюсь о деревянные ступеньки босыми ногами, не отрывая глаз от пола. Когда мы оказываемся наверху, он заталкивает меня в узкий коридор, закрывает дверь в подвал и смотрит на меня, словно прикидывая добычу.

Я не двигаюсь.

Даже когда он неожиданно придвигается ко мне, откидывает мои волосы назад, обдавая мое лицо своим горячим дыханием.

— Сейчас ты выглядишь неважно, — тихо говорит он, его глаза-бусинки блуждают по моему телу. — Но после душа, разметавшись голой на моей кровати… ты, вероятно, сделаешь это для меня.

Я сжимаю руки в кулаки, но не могу найти борьбу. Я не могу найти энергию, необходимую мне, чтобы заботиться о том, что он говорит, чем он мне угрожает.

Так что мне все равно.

Я просто улыбаюсь.

— Трахни меня, — шепчу я ему. — Если только ты пообещаешь убить меня после этого.

Он моргает, его рука в моих волосах ослабевает.

Затем он отступает назад, качая головой.

— Ты чертовски сумасшедшая, сука, — он хватает меня за руку и тащит по коридору.

Ты не представляешь насколько.

Когда мы попадаем в святилище с красным полом и деревянными скамьями, крестом на стене за алтарем, я с удивлением вижу, что снаружи светло сквозь замысловатые витражи на стенах. Я предполагала, что 6 работает ночью, под покровом темноты.

Но я думаю, когда на твоей стороне сам Сатана, тебе не нужна темнота. Ты и есть тьма.

Охранник подталкивает меня к одной из скамей с твердым покрытием и скрещивает руки, глядя на меня сверху вниз.

— Не двигайся.

Я улыбаюсь его глупости. Ему действительно пришлось тащить меня сюда, потому что ходить, похоже, не в моих силах.

Но потом он улыбается, глядя перед собой, в сторону от меня, и у меня сводит живот.

Он кивает головой в сторону алтаря.

— Возможно, ты захочешь попрощаться с чем-то там.

Я вцепилась в ткань скамьи так сильно, что мои руки дрожат, впиваясь ногтями. Я смотрю вниз на свои грязно-серые треники, не желая видеть. Не желая знать.

И тут откуда-то начинает играть фортепиано, что-то заунывное, от чего моя кожа покрывается мурашками, а горло сжимается.

Охранник приседает, берет мое лицо в свои руки, рывком поднимает мою голову так, что я смотрю ему в глаза.

— Слушай, ты, гребаная пизда.

Он поворачивает мою голову, так что я должна видеть.

Так что я вынуждена.

Джеремайя.

Мой брат.

Холодный страх пробегает по моим венам, заставляя меня дрожать. Мой рот открыт, и я не дышу.

На алтаре стоит длинный, темный деревянный стол, вокруг него на полу горят свечи, их пламя пляшет под тенью стола.

И мой брат там, привязанный ремнями на спине, его голова свисает под странным углом, вена в горле выделяется, глаза закатились назад в голову, кровь льется из раны на брови.

На нем тонкая белая туника до колен, ноги развернуты в стороны.

Под ним белая свеча, остальные вокруг алтаря красные.

Я вижу, как его кровь капает с головы на пламя, заставляя его зашипеть, но оно не гаснет. Вместо этого капля крови сочится по бокам белого воска.

— Видишь это? — спрашивает меня охранник, отталкивая мое лицо от себя. — Посмотри на это хорошенько. Твоя смерть не будет такой доброй.

Нет.

Нет.

Я хватаюсь за руку охранника, царапая его кожу.

— Нет, — говорю я, мой голос хриплый, когда я заставляю себя отвести взгляд от моего прекрасного брата. — Что… что с ним?

Мои легкие горят с каждым вдохом, мое горло сжато.

— Что с ним?! — кричу я на охранника, все еще цепляясь когтями за его руку, когда он пытается отстраниться от меня.

— Отпусти, сука гребаная, — кричит он на меня, а потом достает пистолет, и прежде чем я успеваю подумать, прежде чем я успеваю сказать еще хоть слово, он бьет стволом по моему лицу, и моя голова поворачивается в сторону, в глазах вспыхивают звезды.