Впрочем, уверен, она ещё распробует нектар правления. Несмотря на внешнюю незаинтересованность, за последние дни из разных уст я услышал о нескольких новых распоряжениях, из которых больше всего насторожили указы военной направленности. Минерва поручила расширить казармы, недавно и без того достроенные в связи с прибытием куорианских солдат, а также вне графика созвать на обучение всех пригодных юношей из города и окрестностей — Вильсдена, Аскода, Сэдбери и Лартона. Ни единому члену совета не было известно, к какой битве готовилась принцесса, но задавать вопросы никто не решался; все слепо, будто овцы по воле гоняющей их собаки, выполняли данные им приказы. Стоял ли за собакой пастух — ещё один важный вопрос, ответа на который ни у кого не имелось.

Город из окна башни выглядел завораживающе. Лето выдалось теплым и влажным, и урожай Греи был богат как никогда. Куда ни глянь — обязательно увидишь цветочника, несущегося в страхе оказаться лишним на дворцовом празднике. Крыши домов украшали тканями в цветах двух соединяющихся династий — смотрелись вместе они так же гармонично, как и, по мнению многих, будущие супруги, — и разнообразными самодельными гирляндами. Предстоящее торжество вдохновляло народ и находило ему занятие, позволяя забыть о горестях и потерях, о болях и муках.

— Все так счастливы.

Я стоял, наполовину высунувшись в окно, вдыхая запах кипящей жизни; голос прозвучал из-за спины. Теплые руки обвили мою талию, голова опустилась на спину. Я не смел пошевельнуться; мне давно не удавалось чувствовать её так много и сразу.

— Мне даже стыдно, что я не поддерживаю их в этом.

— Для них это — музыка и танцы, — возразил я. — Их судьбы в этот день не вершатся.

— А как по мне — вершатся.

Я не ответил. Лисица глубоко вздохнула и поерзала, будто устраиваясь на любимом диване. Её волосы щекотали мою кожу, игнорируя тонкую ткань рубашки, а пальцы держали так крепко, что ногти впивались мне в ребра. Так крепко, будто подует ветер — и я улечу в окно, оставив её справляться со всем одну.

— Я знала, что ты тоже сбежишь сюда.

— Разве тебя не занимают примерками платья и дегустацией тортов?

— Занимают, — протянула она. — Но не ты один умеешь быстро бегать.

Я слегка подался назад, намекая, что хочу выпрямиться; Ариадна тут же меня отпустила. Обернувшись, я онемел; казалось, взору предстал отблеск прошлого. Кожа лисицы сияла, вновь покрытая легким загаром и румянцем; простое бежевое платье наконец-то не сдавливало её ребра корсетом, пытаясь кого-то убедить в её красоте; серые глаза сверкали, будто танцующее на гранях драгоценного камня солнце. Губы застыли в легкой улыбке, отпечатывая ямочку на правой щеке. Она выглядела так, будто снова была свободной: всё её существо кричало об этом, и душа её пела, заглушая городской шум.

Лисица стояла совсем близко; в долю секунды моя ладонь оказалась у её щеки. Она прижалась к ней, будто истосковавшись по нежности, и блаженно прикрыла глаза. По телу прокатилась дрожь. Почему самые важные моменты случаются так внезапно? Впрочем, будь они запланированы, не были бы так важны.

— Ты позволишь?

Ариадна молча кивнула. Моё лицо было в мгновениях от её; горячее дыхание ласкало кожу. Пришлось нагнуться, чтобы дотянуться до её губ; смотря издалека, я совсем забывал о разнице в росте. Глаза закрылись сами по себе, предвкушая сладостную негу, и наши губы сплелись воедино так, будто ждали этого всю жизнь.

Оказалось, я давно и отчаянно мечтал об этом, хоть и отказывался себе в этом признаться. Вкус этого чувства несравним ни с чем, что мне доводилось вкушать в жизни; внушенное Минервой влечение не стоило и секунды касания губ лисицы. Меня накрыло волной неминуемого счастья. Думалось, что жизнь остановилась: не сновали по коридорам слуги, не хлопотали горожане, не дымила печь на кухне — двигались лишь мы, забывая о необходимости дышать. Моя рука на её щеке, её тяжело вздымающаяся грудь, два яростно бьющихся сердца — и ничего вокруг.

Низ живота будто наполнялся раскаленным железом. Мысли, коими искрился мой разум, не были похожи на сны о Минерве: в них не было животной страсти, рваных одежд, звериных рыков; покрывая прикосновениями каждую клеточку её тела, я искренне мечтал задеть хотя бы частичку её души, и желание не съедало меня — оно искрилось внутри, заставляя жить.

Ариадна отстранилась, жадно вдыхая воздух. Течение времени восстановилось. Сначала она прятала взгляд, и щеки ее медленно набирали краску, но стоило ей посмотреть мне в глаза, как они мгновенно вспыхнули.

— Что? — рассмеялся я, очарованный её невинным смущением. — Мы ведь целовались и раньше.

— Но не так.

Да, подумал я. Не так. В её словах не было укора, и я расплылся в улыбке. Лисица кинулась в мои объятия, будто вновь боялась, что я ускользну; я прижал её еще сильнее, до беспамятства боясь того же. Я не помнил, как дышал, говорил ли, двигался ли, но, когда Ариадна выбралась из моих рук, солнце за окном уже уходило за горизонт.

— Я хотела тебе кое о чём рассказать.

Тишина заполнила верхушку башни. Я припал к стене и скатился вниз, усаживаясь на пол; почему-то мне казалось, что разговор нам предстоит долгий, и, как бы я ни наслаждался обществом принцессы, неприятный.

— Я напомнила Ханту о… — замялась она, не желая произносить это вслух.

— Понял, — кивнул я.

— Сегодня утром он снова был у меня, — продолжила Ариадна. — По-прежнему утверждает, что это был не он.

— И ты ему веришь?

— Он сказал, что знает, кто виновен. Но не выдаст.

— И чему ты рада? — недоумевал я. — Даже если подлецом оказался не он, то он его покрывает. Это едва ли добавляет ему чести.

— Я по-прежнему ему обещана, и мы поженимся, — игнорировала моё недовольство она. — Но он более ничего от меня не потребует: ни любви, ни внимания.

— А в случае восхождения на престол? Что насчет наследников?

— Поклялся, что никогда и никому не выдаст моей тайны, и, если я не захочу этого сама, не заставит делить с ним ложе. Соврёт, что я не могу родить ему дитя. — Ариадна пожала плечами, будто ей совсем не было дела до общественного порицания жены и королевы, неспособной продолжить знатный род. — Мы будем воплощением политического союза наших родителей — и не более того.

— Чем же должна отплатить ему ты?

— Тем же самым. Никаких требований и вопросов.

— Значит ли это, что островитяне покинут Грею? — с неожиданной для себя надеждой произнес я.

— К сожалению, не все. Он заявил, что не вернется в проклятое логово отца. Останется, даже если все его воины до единого решат отправиться на юг.

— Удивительная преданность чужому государству.

— Скорее, удивительная ненависть к родной земле.

Ариадна присела напротив, старательно ловя мой тревожный взгляд; не вытерпев, двумя пальцами взяла мой подбородок.

— Это значит, что мы можем быть вместе, Эзара, — вдохновленно прошептала она.

— Я счастлив этой новости, melitae. — Я слегка коснулся губами её ладони. — Счастлив каждой секунде, что могу провести с тобой. Но не кажется ли тебе, что он поступает странно, несвойственно себе? И зачем ему жить в постоянном позоре, с женой, что так сильно ненавидит его, на её земле?

— Он потерян. Отец всю жизнь отвергал его, теперь отвергла и я.

— Хант ненавидит меня. Он не стерпит, если место фаворита займу я, и конфликт вспыхнет с новой силой. При дворе нам вместе не быть, но… что, если мы уедем?

— Уедем?

— Куда угодно. В Аррум, в Драрент, за Сапфировый океан, — перечислял я мечтательно. — Туда, где его грязные руки не дотянутся до наших душ.

— Нет, — решительно отрезала она. — Я не покину Грею. Когда-нибудь моя страна позволит мне жить так, как я того хочу. Но для этого за нее нужно побороться.

— Хорошо.

Ариадна взглянула на меня с недоверием; краткость моего ответа показалась ей недостаточно убедительной.

— Ты волен ехать, куда пожелаешь, — объяснила она, будто мое местоположение совсем ее не заботило. — Я не смею просить тебя сражаться за мое королевство.