— Я не оставлю тебя одну.

Принцесса всем телом прижалась ко мне; её била дрожь — в легком платье на вершине башни после заката находиться весьма опасно. Я обхватил её руками и поднял, полностью перекладывая на себя, подальше от холода камня; если я мог служить ей камином или одеялом, вдыхая сладковатый древесный запах её кожи, мне больше не о чем было мечтать.

Отогревшись, Ариадна расслабилась, и наш разговор перетек в нейтральное русло. Мы говорили о преобразившемся городе, о гостях, что раздражали принцессу больше всего, и их настойчивом желании показаться лучше и богаче, чем они являлись на самом деле. Когда темы устали петлять вокруг почившего короля, Ариадне стало интересно, как я пережил смерть своего отца. Я все еще удивлялся мысли, что тот, кто взрастил во мне все важное и нужное, также был дорог и лисице.

— Я никогда прежде не думала об этом, но… Ведь господин Айред был полукровкой, верно?

— Верно.

— А ты — чистокровный эльф?

Привыкнув к тому, как устроено эльфийское общество, я с самого детства не задумывался над этим вопросом, и недоумение в голосе принцессы поставило меня в тупик.

— Полукровка может связать жизнь с любым, кого выберет его сердце, — пояснил я. — Но продолжить род сумеет лишь с тем, в чьих венах течет только эльфийская кровь. Дитя от такого союза рождается чистокровным.

— Это… нечестно, — нахмурилась Ариадна.

— Мы расцениваем это как благосклонность Богини. — Будучи одним из таких детей, я почувствовал необходимость оправдать сложившуюся несправедливость. — Она защищает эльфийский род от вымирания. Если наша кровь чересчур размоется людской, то от даров, коими наделили нас боги, останутся лишь воспоминания.

— Разумно. Но нечестно.

Лисица спрятала лицо под волосами, уткнувшись в мою грудь. Мне вспомнилась ночь после ее возвращения из Куориана: тогда она так же спряталась под моим крылом. В ту ночь я сказал, что убью Ханта, и с тех пор это желание прожигало едкую дыру в моей душе.

Ариадна провалилась в дрему. Мне хотелось на руках отнести её в постель, но путь до покоев принцессы был неблизким, а количество любопытных глаз в стенах замка увеличивалось с каждым сделанным шагом. Мягко разбудив её и предупредив, что направлю к ней слуг или стражу, я покинул место встречи. Вслед прозвучало тихое сопение.

Ни одной служанки мне не встретилось; стражу тоже пришлось изрядно поискать. Прежде мне это бывало лишь на руку, но сейчас, не желая, чтобы принцессу вновь сразила болезнь, я едва ли не бегал в поиске таинственно исчезнувших гвардейцев. К счастью, мне встретился их капитан, ответивший на просьбу лишь легким — и будто бы одобрительным, — ударом в плечо, и я, успокоившись, поспешил удалиться.

Ещё недавно бурлящий жизнью замок, наконец, затих. В коридорах пахло потом и нечистотами, но, невзирая ни на что, из залов шлейфом тянулся запах цветов. Я пошел по его следу; мне чудовищно хотелось заглянуть в бальный и тронный залы, чтобы, оказавшись на свадьбе, я был готов хотя бы к убранству торжества; знал, что к его содержанию и сути подготовить себя я не сумею.

Двери в бальный зал оказались не просто плотно закрыты — их охраняла добрая дюжина стражников, состоящая в равной мере из местных жителей и островитян; вероятно, там хранились семейные реликвии, которыми во время церемонии, в знак любви и преданности, должны обменяться представители двух династий. Изобразив полную незаинтересованность скоплением стражи, я прошёл мимо, едва заметно кивнув в их сторону головой.

Из приоткрытой двери тронного зала в темный коридор пробиралась струйка теплого, дрожащего света. Не задерживаясь, я быстро заглянул внутрь; всего в зале четыре двери, по одной на каждой стене. Главный вход встречал золотом, узорами, тяжестью дерева и дорожкой мягкого ковра, что вёл прямо к пьедесталу правителя; остальные же вели в зал из более укромных мест. Попытав удачу, я отправился к той, что находилась в скромной, вечно пустующей на моей памяти переговорной. Она существовала для особых случаев: неожиданное нападение, военные переговоры, требующие обсуждения прошения. Так как комната была мала, а обстоятельства её использования — не предугадываемы, количество стульев и столов для возможных участников переговоров было максимальным. Обойти их в кромешной тьме было бы непросто, если бы скромная дверь в тронный зал не была приоткрыта так же, как и главная.

Я подошёл к двери вплотную. Залитая светом зала переливалась, ни на мгновение не позволяя забыть о богатстве и процветании королевства; она нарочно сделана так, чтобы пустить золотую пыль в глаза всякого, кто взглянет на неё хоть раз, и не позволить впредь забыть о её великолепии. О величии не только залы, но теперь и той, кто восседал на её главной достопримечательности — роскошном резном троне из чёрного дуба, любовно обитого серым амаунетским бархатом.

Минерва закинула левую ногу на правую, оголяя её до самого бедра; бледная кожа под таким количествам света сверкала, делаясь похожей на фарфор — гладкая, бликующая, с редким узором из едва заметных голубых прожилок. Обе руки лежали на подлокотниках, и пальцы правой нетерпеливо постукивали ногтями по вековому дереву трона. Она будто собиралась вот-вот заговорить; выжидала, словно кошка, готовая прыгнуть за добычей. Её взгляд лениво скользил по окружавшим ее предметам, словно ему не за что было зацепиться, но неожиданно губы расплылись в улыбке. Она знала.

— Мужчины так любят подглядывать, — произнесла Минерва, глядя на пустующий зал. — Несмотря на внешнюю дерзость, на деле им не хватает смелости взглянуть в глаза своим истинным желаниям.

Шаги. Минерва улыбнулась шире, полагая, что ее безмолвный собеседник приближался к ней; я не сдвигался с места. Шаги раздавались с противоположной стороны — из точно такой же переговорной, рассчитанной, разве что, на меньшее количество присутствующих. Шаг, два, три. Высокая прическа Минервы расплелась, соблазнительно обрамив лицо волнистыми прядями. Скрип двери.

Из переговорной на противоположной стороне медленно вышел Хант; его взгляд был прикован к трону, а ноги сами вели к желаемой цели. Завидев его, королева тут же поникла и выпрямилась. Нога на ноге, нетерпеливый стук по дереву.

— Ты, — слегка разочарованно произнесла она, заставив это короткое оскорбление прыгать от стены к стене, раздаваясь снова и снова в полной тишине зала.

— Моя королева. — Хант опустился на колени и преклонил голову; он будто был в мгновении от слез восхищения и потому старательно прятал лицо. — Я сделал всё, что вы меня просили.

— Она согласна?

— Разумеется, — поднял голову принц. — Всё, что угодно, лишь бы я больше к ней не прикасался.

— Надеюсь, ты не думаешь, что я позволю тебе иное?

— Ваше Высочество, — испугался он. — Мне достаточно того, что я имею честь видеть вас своими глазами.

— Хант из династии Гаэлит, наследный принц Куориана. — Минерва улыбалась, и улыбка её секла наотмашь. — Будешь ли ты верен мне так, как не верен своей стране и своим подданым, как не верен своей жене и своему отцу?

— Ради вас я готов умереть.

— Этого мало, — махнула рукой она.

— Умереть, чтобы переродиться древом для костра, на котором будут гореть ваши враги, — едва успевая дышать, оправдывался принц. Зрелище было до боли жалким. — Чтобы своей отравленной кровью окропить ваших врагов в бою.

— Встань, — приказала королева. — И плотно закрой все двери.

Я тут же отпрянул, вжавшись в ближайшую стену. До тех пор, пока не хлопнула каждая из дверей и звуки их голосов не перестали касаться моих ушей, я не двигался и практически не дышал. Пока глаза привыкали к мраку переговорной, я старался двигаться наощупь, но, дважды запнувшись об ножку стола, выждал, пока не стану различать хоть какие-то очертания. Свечи на стенах коридоров любезно проводили меня до покоев.

Выходит, именно Минерва приказала Ханту оставить её младшую сестру. Стоило ли рассчитывать на то, что это было проявлением любви и доброй воли? Она знала о происшествии в Куориане и, следовательно, в её руках появился ещё один рычаг давления; не только над принцессой, но и над тем, кто оставил на её душе и теле метку позора. Каковы ещё причины держать Ханта столь близко? Её презрение к нему едва ли меньше того, что испытывала Ариадна. Он не станет ей союзником — сломленный, оскорбленный, горюющий по разбитому сердцу, — лишь рабом, слепым последователем. Но насколько сильным оружием он может стать в её руках?