Если с Финдиром мы отдыхали друг от друга вынужденно, то Бэтиель же избегала меня нарочно. Она умудрялась пройти мимо меня так близко, что наши плащи соприкасались, но сделав настолько занятой и безразличный вид, что я не смел привлекать её внимание. Её злость за неловкую ночь в моей палатке вряд ли была так велика, чтобы делать вид, что я не существую, особенно учитывая ситуацию в замке аирати, и всё же без причин никто не смог бы избегать общения так долго и мастерски. Меня беспокоили её чувства. Ни в коем случае я не желал задеть их, причинить ей боль, разбить её сердце — её мать справилась с этим давным-давно, — и мне оставалось лишь надеяться, что дело было в её вспыльчивой натуре и оскорбленном самолюбии.

Обратный путь был так же сдобрен песнями и легендами, как и дорога в горы, но тему конфликта между народами старались больше не поднимать. Реакцией аирати были поражены все до единого, и многие из нас небезосновательно задумались о воссоединении, хоть оно и виделось маловероятным: оба народа слишком привыкли жить отдельно, придерживаясь разных принципов и взглядов. Отношение к людям не перестало быть камнем преткновения и, полагаю, никогда не перестанет. В любой момент он может вновь рассорить сестер и братьев, заставив заново переживать болезненный процесс расставания.

В последнюю ночь перед прибытием домой в репертуаре певцов неожиданно появилась история старая настолько, что и вспомнили-то о ней случайно. В моей душе она отозвалась легким дуновением тоски по событиям, коих я не застал, и по их участникам, коих я никогда не знал.

Возложена на его плечи непосильная ноша,

Но не сломлен сын Богини, он силён,

Верит он в победу, и всё же убежден:

Их тела снега Богини запорошат.

Понимает сын, с луком и стрелами за плечом

Он бессилен перед армией, но у него внутри

Огнём пылает магия, какой не найти

И какую не одолеть ни одним мечом.

Я практически перестал спать.

Времени на это попросту не осталось. Финдир, казалось, ни на секунду не спускал с меня глаз; не только на наших тренировках — но и на всех других тоже. Я постоянно ощущал на себе тяжесть его взгляда, обеспокоенного и серьезного, хоть он и старался подбадривающе улыбаться каждый раз, когда я оборачивался в его сторону. Весна близилась, и целью было осилить всё возможное до возвращения Ариадны.

Думать о ней тоже удавалось не всегда, но это скорее к лучшему. Я понял, что у меня была пренеприятнейшая привычка — дорисовывать и додумывать слова и действия, которых никто не произносил и не совершал; то, что мой разум упрямо навязывал, как правило, делало мне мучительно больно. Стоило лишь на мгновение дать волю воображению, как в тело вонзался кинжал; не в спину от близкого друга — я сам разрезал свою плоть и раскрывал рёбра, чтобы любой желающий смог вырвать мое сердце голыми руками.

Я действительно многому научился. Самым сложным оказался этап отделения молний от тела: они совершенно не желали самостоятельной жизни. Шаг в сторону — и они тут же растворялись, будто никогда и не рождались. Дело было в форме и в цели. Собранные в шары они чувствовали себя более комфортно, и, видимо занятые своими змеиными делами, не обращали внимания, что я больше их не подпитывал. Единичные молнии же нужно было отправлять в определенную цель, и я сумел развить расстояние, на которое можно отойти для удара, до шестидесяти шагов; скорость удара была так велика, что, если время не становилось вязким, я едва замечал, как они долетали до цели. Поляну для тренировок пришлось сменить и переместиться к самому краю леса. Болото, окруженное почти погибшими деревьями, оказалось единственным подходящим вариантом: молнии сжигали всё, до чего могли дотянуться, и мне уже не раз приходилось приносить глубочайшие извинения пострадавшим и упрашивать Маэрэльд их вылечить. После десятого попадания в Финдира, он запретил извиняться хотя бы перед ним; сказал, что это лишь издержки его профессии, и он готов страдать, чтобы достичь чего-то большего. Мне казалось, что острые ощущения и потенциальная опасность лишь подстегивали его на более рискованные эксперименты.

Маэрэльд долго размышляла над тем, что Рингелан сказал про способность лгать, и ещё дольше искала того, кто смог бы с этим помочь. Мы проводили множество занятий с разными эльфами, что проверяли моё умение лукавить, и они утверждали, что не замечали проявлений нечестности. Азаани это не удовлетворяло. Она знала, что относительно людей дети Аррума наивны, как бы ни были умны. Моей легенде для двора требовалась продуманная предыстория, которую я смог бы рассказать без капли сомнения и сымпровизировать, если будут замечены нестыковки или понадобятся новые факты.

Не найдя иного выхода, королева приняла решение отозвать своего разведчика с задания, о котором никому кроме них двоих известно не было, и я был смущён, что заставил её сделать это. Киан по прибытии поразил меня своим внешним видом; не будь я осведомлён о его происхождении, совершенно точно подумал бы, что он человек. Высокий мужчина средних лет с широкими плечами — такими массивными лесные эльфы не бывают, — и строгим лицом, обрамленным тонкими прядями русых волос, выбившихся из тугого хвоста, едва ли выглядел одним из нас. Его глаза были полностью карими, хоть возраст того и не предполагал, а имя в равной степени похоже как на эльфийское, так и на человеческое.

— Потому я и разведчик, — с улыбкой ответил Киан на немой вопрос, заставший в моих глазах. — Смятение глазеющих — мое оружие.

— Я буду присутствовать на некоторых из ваших встреч, — прозвучал нежный голос азаани, и я отвлекся на неё, обрадовавшись возможности скрыть смущение перед новым учителем. — Прошу воспринимать это как заботу и заинтересованность, а не как недоверие.

— Ни в коем случае, — ответил я.

— Мы начнем с контроля над телом. — Киан, сложив руки за спиной, сделал несколько шагов вперёд. Голос его стал ниже и серьезнее, но улыбка по-прежнему освещала лицо. — Именно оно чаще всего выдаёт нас, в независимости от того, как хороша легенда. Финдир все подготовил, но разбирать её вы начнёте завтра. Сегодня — тело.

Я бросил короткий взгляд на Финдира. Тот кивнул, подтверждая слова Киана, и я принял предложенную мне позицию прямо напротив разведчика. Первым делом было необходимо, как и всегда, нормализовать дыхание и биение сердца. Обладая опытом, я быстро с этим справился.

— Отлично, — произнес он, дотронувшись до моей шеи в месте, где пульс чувствуется отчетливее всего, и взял мою голову в ладони, устраивая наши глаза друг напротив друга. — Всегда смотри в глаза. Будь уверен, не отводи взгляда, не отвлекайся на пышное убранство или роскошных дам. Если ты не сумеешь солгать, глядя в глаза, лучше не начинать притворяться вообще.

Его взгляд сверлил меня, проверяя на прочность. Внезапно все звуки вокруг стали невероятно привлекательным: я слышал дыхание Финдира в десяти шагах от нас, шаги птицы, крадущейся по веткам, треск льда на болоте под палящим солнцем. Держать взгляд в одной точке казалось почти непосильным, но в мгновение, когда я готов был сдаться, учитель отпустил моё лицо, довольно кивая.

— Сколько зим назад ты родился?

— Сто двадцать семь, — ответил я, не задумываясь, всё ещё прикованный взглядом к его лицу.

— В какой месяц?

— В месяц сбора урожая.

— Братья, сёстры?

— Никого.

— Солгал, — резюмировал Киан, не промедлив и секунды. — Обо всём.

— Да, — пораженно согласился я и размял плечи, ощутив, что пребывал в заметном напряжении. — Как?

— Часто сглатываешь слюну, — пояснил он. — Дыхание ровное, но волнение никуда не пропало, потому сохнет во рту. Стоишь прямой и твёрдый, как палка. А зрительный контакт хоть и необходим, но, пожалуйста, не забывай моргать.

— Понял, — улыбнулся я, представив, как выгляжу со стороны. — Буду над этим работать.

— И не сжимай кулаки, — добавил Киан, усмехнувшись. — Ощущение, будто собираешься мне врезать. Не располагает к общению. В остальном — неплохо, без лишних деталей. Попробуй сесть.