— Они это заслужили, — хрипло отрезал я.

— Остановись!

Я нехотя поднял глаза. Сражение несколько стихло, и на поле виднелись свободные от битв участки. Один из драконов важно вышагивал по земле, осматривая ране неизвестные ему владения, и даже величественный вид не помогал животному сделать походку коротких лап менее неловкой.

Капитан Фалхолт и сын азаани испуганно уставились на меня, застыв в десятке шагов. Их окутывало легкое холодное свечение; следы крови на их лицах и оружии переливались, будто бы роскошно украшенные наряды в свете солнца. Я пытался разглядеть за их спинами виновницу торжества, но взгляд постоянно застилали вспышки яркого, колкого света.

Кто-то позади меня пронзительно вскрикнул, и я инстинктивно обернулся. Обугленное, будто бы недели назад сгоревшее тело билось на земле в предсмертных судорогах, взбивая пыль. Ни один из владевших огнем тиаров не попадал в поле зрения, и я опустил взгляд, как будто бы мог увидеть там хоть что-то, кроме бездыханного тела лисицы.

Моя грудь превратилась в подобие змеиного гнезда. Извиваясь в смертоносном танце, молнии выползали куда дальше, чем я прежде им то позволял — даже в худшие времена моего самоконтроля, — и казавшийся тихим треск вдруг ударил по ушам оглушительным рокотом. Руки затряслись от напряжения, и я едва удержал любовь своей жизни от оскорбительного падения. Бледно-голубые змейки переплетались, набираясь друг у друга сил, и вытягивались, образуя вокруг нас с Ариадной мертвую зону; даже случайно попавший в нее камень мгновенно обращался в пыль.

— Териат! — вновь позвал меня… кажется, Индис. — Если ты сейчас же не придешь в себя, мы все погибнем.

— Не все ли равно?

Я равнодушно пожал плечами. Внутри моего разума буря эмоций сметала все на своем пути, но ни одна не выделялась на фоне других настолько, чтобы выбраться на поверхность; даже голос звучал, как из-под толщи воды — далекий и чужой.

— Неужели ты хочешь сделать ее смерть напрасной?

Я попытался глубоко вздохнуть, но тут же поперхнулся. Горло саднило от застывшего в нем крика. Бросив взгляд на серое, обескровленное лицо принцессы, я уставился на друга.

— Ей не было суждено умереть так рано.

Магия в груди трепетала, скидывая с себя ставшие бесполезными оковы. Я почти слышал, как звенят толстые цепи и тяжелые замки, как скрипят прутья клетки, раздвигаясь перед неведомой силой. Вкус свободы манил ее, как нечто столь сладкое, что от наслаждения подкашиваются ноги, и ей так решительно хотелось вкусить его, что все преграды казались незначительными. Подпитанная горем и подожженная гневом магия взорвалась, вырываясь наружу.

Молнии добрались до всякого, кто, закончив битву, имел глупость не исчезнуть за горизонтом. Я видел, как они обращают в пепел моих друзей и врагов, родных и незнакомцев. Всех, кто стоял на их пути. Даже драконья чешуя оказалась бессильна: светящиеся змейки долго танцевали вокруг исполинских животных, но слабые места находились и в их обороне. Огонь, что извергали их зубастые пасти, не имел на молнии никакого эффекта.

Индис принял смерть со смирением на лице — быть может, его мать предвидела подобное развитие событий, — в то время как капитан боролся до последнего, выкрикивая в мою сторону что-то очень громкое и колкое. Слова затерялись в холодном рокоте разрядов, а затем исчезли и их отголоски, смешанные с редким пеплом. Боль от их потери была сильна, и все же несравнима с той дырой, что и без того зияла в моей душе. Я смотрел, как мое отчаяние опустошало окружающий мир, стирая его с карты мироздания — и не чувствовал ничего, кроме тяжести тела принцессы в руках.

— Melitae, — прошептал я, убирая пряди с ее лица. Рука проскользнула сквозь них, оставив на пальцах слой пыли. — Не покидай меня.

Мне почудилось, что ее веки дрогнули, и я едва не закричал, желая сообщить о своей радости; впрочем, пепел едва ли мог похвастаться достаточным эмоциональным спектром, чтобы разделить мои чувства. Воображение рисовало картину, в которой я мог игнорировать любые намеки на истину, пока те оставались намеками. Но даже оно, столь старательное и изобретательное, не смогло застелить взгляд настолько красочным полотном, чтобы я не заметил главного.

Тело Ариадны рассыпалось, просачиваясь сквозь пальцы, как песок. Постепенно и равномерно, становясь прозрачнее, пока выученные наизусть линии не превратились в расплывчатые, нечеткие очертания. Я едва узнавал за ними лисицу. Хватался за остатки ее телесного воплощения, поднимал с земли пепел и осыпал им колени, на которых некогда лежала ее голова.

— Страшный сон, — бормотал я себе под нос. — Это просто сон…

Но я не мог заставить себя проснуться.

Оказавшись наедине с ужасом, который сотворил, я не справлялся с липким чувством стыда. Где-то в глубине я был счастлив, что больше не существовало глаз, видевших торжество моей скорби, и что я не почувствую на себе их тяжелый осуждающий взгляд; в остальном же ожидаемую от них ненависть я испытывал к себе сам.

Я лег на землю и свернулся в клубок, зарываясь в пепел, оставшийся на месте юной принцессы. Крепко зажмурившись, я вобрал в легкие столько воздуха, сколько смог, и разразился сокрушительным ревом. На моем теле не красовалось ни единого пореза, но я отчетливо чувствовал, как кровоточат раны, ломаются кости, выворачиваются суставы. Я невольно хватался за воспоминания о складках ее платьев, воздухе в ее волосах, играющем на коже свету, и тоска опаляла каждую частичку моей души, вгрызаясь в нее. Слезы огненными ручьями катились по щекам, оставляя за собой выжженные борозды.

Сердце вдруг забилось быстрее и громче, будто бы очнувшись ото сна. Конечности заныли, вспомнив о пропущенных ударах. Волна силы прокатилась до самых пят, вызывая непреодолимое желание встать, и я поднялся, но так и не набрался смелости открыть глаза. На это понадобилось время.

За пределами своих век я не увидел ничего, кроме темноты. Ни следа от доспехов или облаченных в них тел. Горы растворились на бесконечно черном полотне, заменившем моему зрению небо, землю, луну и горизонт. Я сделал шаг вперед, но, казалось, совсем не двинулся относительно пространства. Вытянул руку, но она не потерялась в черном тумане — коим, как я надеялся, он являлся, — а лишь возникла грязным пятном на черном фоне. Попытался оглядеться, но вскоре столкнулся с тошнотой и головокружением; не имея ориентиров, невозможно было понять, сколько оборотов вокруг своей оси я сделал — по моим подсчетам, где-то от десяти до тысячи.

Мир погрузился во тьму.

Мрак был нескончаемым. Солнечный свет не ознаменовал начало нового дня, а птицы не спели приветственную трель. Я использовал все возможности своего разума, чтобы найти края этой тюрьмы и пробить брешь в ее стенах, но так и не смог понять принцип ее устройства. От бега сводило ноги. Абсолютная тишина делала мысли столь громкими, что хотелось прикрыть уши; я понимал, что смысла в этом мало, но навеки остаться с жалким голосом моего разума казалось невыносимой перспективой.

Куда бы я ни шел, воспоминания сию секунду догоняли меня. Я старался думать о счастливом, проведенном в неведении детстве, о первой встрече с лисицей, о ночи в таверне с капитаном и его гвардейцами, но все картинки так или иначе сменялись на окровавленные, обугленные тела и пепел, от них оставшийся. Я уничтожил всех, кого когда-либо любил, и затронул тысячи жизней, которых не имел права касаться.

Надев маску странствующего аристократа и войдя в стены замка семьи Уондермир, я должен был помочь избежать войны. Взявшиеся из ниоткуда силы казались знаком от Богини, свидетельствующим о моем избрании на столь важную роль. Где же Она была, когда стало ясно, что предназначением моим было не спасение, а погибель? Или же Она сама наделила меня такой судьбой? Сомнительный поступок для той, что тысячелетиями тщательно оберегала эльфийский народ от растворения в людском многообразии.

Гнетущее предвкушение вечного одиночества медленно изводило меня. Я пересматривал в памяти каждый шаг, что делал в своей жизни, начиная с самого первого из тех, что вообще мог вспомнить, и, хоть раньше и казался себе вдумчивым, теперь куда более ясно осознавал многие вещи. Случайные прикосновения Бэт к Индису никогда не были так уж случайны. Сэр Фалкирк был, на деле, несчастным человеком; если бы не его воодушевляющая глупость, он бы давно напоролся на чей-нибудь более решительный клинок. Ариадна подвязывала волосы нитью, когда задумывалась или злилась, а…